Роберт Дарнтон. Цензоры за работой
Публикуем расшифровку лекции Роберта Дарнтона, прочитанной в Шанике в рамках российской презентации его книги, которая вышла в издательстве НЛО в 2017 году.
Цензура зачастую воспринимается как очень простой и понятный феномен. Есть свобода самовыражения, а есть репрессивные практики, воплощаемые цензурой. Но если присмотреться внимательней, цензура оказывается сложным феноменом со множеством сюрпризов для исследователя.
Нам следует пересмотреть отношение к цензуре и то, как мы о ней думаем.
Я не дам определения цензуры. Не отвечу на вопрос: «Что такое цензура?». Потому что именно в этом вопросе есть угроза того, что французы называют question mal posée — «плохо заданный вопрос», который может направить по ложному пути. Опасность четкого определения цензуры в том, что оно может рассматривать цензуру как вещь в себе, — наподобие радиоактивной субстанции с известными свойствами, чьи следы можно сразу определить.
Но можно задать другой вопрос — по типу того, что задавал социолог Ирвинг Гофман в качестве начальной точки любого исследования: «Что вообще здесь происходит?»
Поэтому, готовя свою книгу, я хотел заглянуть в системы цензуры изнутри и «попросить» консультации у самих цензоров о природе и пытаться понять модели их поведения с точки зрения носителей культуры.
Нужно было понять:
1) как работали цензоры;
2) как они сами понимали свою работу;
3) поставить их понимание в контекст политических и социальных норм, в которых они жили.
Речь идет о повседневных ежедневных практиках цензоров в системе сложных взаимосвязей как с государством, так и с авторами. Это своего рода «сообщничество» или «сговор» всех агентов, сеть контроля, прав, преференций. При этом репрессии в случае цензуры очень часто лакируются и имеют приличный вид.
Подобная историко-антропологическая методология требует изучения огромного количества документов — не дюжины, а сотен и сотен. И все это еще нужно между с собой сравнить.
Я исследовал [литературную] цензуру в рамках трех авторитарных режимов, в трех различных странах, трех исторических периодов. Это Франция Бурбонов в XVIII веке, Британская Индия в XIX веке и коммунистическая Восточная Германия в XX веке. Таких у нас есть три авторитарных режима, в трех различных странах, трех различных периодов.
Начну с Франции…
ЦЕНЗУРА ВО ФРАНЦИИ БУРБОНОВ — «ПРИВИЛЕГИИ»
Симптомы цензуры видны на первой же странице обычной, легальной и пропущенной цензорами книге «Новое путешествие на американские острова» (1722). На типичной для того времени титульной странице есть последняя строка «Avec l’Approbation & Privilege du Roy», то есть с «с позволения и по привилегии».
Что такое привилегия? В ранних модерных версиях это нечто схожее с современным копирайтом, но принадлежащее совершенно другой концептуальной вселенной. Слово «привилегия» восходит к латинскому «privilegium» и означает частный, исключительный закон. Это передача определенных прав конкретным группам при одновременном отрицании их для других групп.
В старорежимной Франции привилегии существовали везде и на всех уровнях. В случае книг привилегия была связана с правом их реализации. При этом человек, у которого была такая привилегия, был сам по себе привилегирован: только он мог продавать книги. Книготорговец, таким образом, воплощал собой функцию и эксклюзивное право. Во Франции XVIII века только продавать книги мог только индивид. И он должен был быть продавцом книги. При этом он входил в гильдию книготорговцев, что приносило свои выгоды и освобождало от части налогов.
Книги циркулировали в системе привилегий: как тексты сами по себе; как товар индивидуальных продавцов; как товар, связанный со своей гильдией.
Книга, как предмет, была стигмой целого режима.
Чтобы получить привилегию, книга должна была пройти цензуру — одного или нескольких человек. Привилегия, которую получала книга, публиковалась в ней. Цензурная апробация (характеристика) также там публиковалась, и иногда ее текст занимал немалую долю издания.
В книгу про американские острова включено 4 отклика цензора. Их оценки очень интересны. В них причины, по которым цензоры сказали «да». Один буквально цензор пишет: «Я получил большое удовольствие, читая это. Книга полна замечательных вещей». Второй и третий подчеркивают полезность книги и качество стиля. Четвертый пишет, что книга возбуждает в читателе то сладостное и живительное любопытство, которое заставляет читать дальше и дальше.
Отзывы французских цензоров напоминают современные журнальные рецензии. Разве это те слова, которые вы ожидаете от цензора? Этот вопрос заставляет вернуться к вопросу «Что здесь вообще происходит»? Чтобы ответить на этот вопрос, следует пройти за ту институцию, которая стоит за этой странице и называется Direction de librerie.
К счастью, сохранился огромный цензорский архив. Он позволяет лучше понять цензоров, вплотную приблизиться к их работе или даже «пробраться» к ним в голову. Страницы архива показывают, как в рамках французского государства работала цензура.
Цензоры постоянно друг с другом переписывались. Они писали записки, докладные, внутренние меморандумы… Это похоже на ту деятельность, которая сейчас происходит, например, внутри издательства НЛО, но 300 лет назад.
Вынося отрицательное решение, цензоры подчеркивали не идеологические моменты, а проблемы стиля и общее качество произведения. Они не обосновывали запрет наличием оскорбления в адрес государства, церкви или морали. Книги, которые содержали подобного рода вещи, просто не попадали и не предлагались на рассмотрение цензурой.
Все важные для культуры французского Просвещения книги публиковались не во Франции. Они издавались в Нидерландах, Швейцарии, Рейнской земле.
Один отрицательный отзыв по предложенной книге гласил: «Это компиляция безо всякого вкуса и разбора». К примеру, так же была запрещена книга, в которой содержалась защита религии и религиозных догм, т.к. она была из рук вон плохо написана. Цензор возмущался: «Это вообще не книга. Понять автора невозможно, пока не закончишь книгу. Сначала он идет в одном направлении, потом убегает в другом. Его доказательства слабы и поверхностны. Его стиль, делая попытку быть живым, оказывается просто раздраженным. В своих потугах писать красиво он часто выглядит глупо и смешно».
Цензоры чаще всего сами были литераторами, и их главной заботой, по их собственному выражению, было защитить честь французской литературы.
Таким образом, во Франции XVIII века цензура была позитивным явлением. Это был «королевский знак качества». Но, конечно, не только.
К 1789 году Direction de librerie превратился в большую бюрократическую систему, которая включала в себя порядка 200 цензоров. Большинство из них не получало никакой платы за свою работу. Однако сама должность королевского цензора могла обеспечить получение пенсий, земельных наделов и, безусловно, почета.
По мере того, как цензоры аккумулировали престижность своей профессии, возникало все больше бумажной работы. Можно сказать, что общая тенденция любой цензуры не репрессии, а бюрократизация. Не случайно именно в середине XVIII века во Франции появляется термин «бюрократ».
Кроме предпубликационной цензуры, существовала и цензура постпубликационная. Некоторые книги, которые
Просвещение действительно было и борьбой с цензурой. Большинство произведений Просвещения публиковалось за пределам Франции, контрабандой провозилось в страну и распределялось через огромную сеть подпольной торговли. Постпубликационная цензура была попыткой репрессировать подобные книги: сомнительные философские сочинения, клевету против правительства и церкви, порнографию. Любопытно, что у издателей были тайные каталоги, где под рубрикой «Философские тексты» шли и тексты порнографические.
Во Франции существовала настоящая книжная полиция. Высококвалифицированные литературные инспекторы, совершали рейды по книжным магазинам и выносили оттуда книги, информацию о продавцах и имена авторов, некоторые из которых потом оказывались в Бастилии. В противовес тому, что говорят некоторые историки, Бастилия в то время не была похожа на трехзвездочный отель. Да, в Бастилии XVIII века уже никого не пытали, но условия были очень тяжелые. Поэтому у французской цензуры была и своя черная сторона.
ЦЕНЗУРА В БРИТАНСКОЙ ИНДИИ — «НАДЗОР»
__________________________________________________________________________________
__________________________________________________________________________________
_______________________
__________________________________________________________________________________
____________________________________________
(Прим. ред. — Роберт Дарнтон сохранил интригу и не стал рассказывать о цензуре в Британской Индии. Однако давайте представим, что этот фрагмент был вырезан цензурой.)
ЦЕНЗУРА В ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИИ — «ПЛАНИРОВАНИЕ»
Большую часть второй половины XX века Восточная Германия (ГДР) была частью коммунистического блока. Мне повезло: один год своей жизни — с 1989 по 1990 — я провел в Берлине. Это был год падения Стены.
Я знал некоторых восточногерманских издателей еще до падения Стены, и именно они предложили свести меня с бывшими цензорами. Так я оказался лицом к лицу Юргеном Везенером, одним из цензоров ГДР. Я предупредил его, что не занимаюсь охотой на ведьм, и просто хочу знать техническую сторону выполнения им своей работы.
И вот по адресу улица Клары Цеткин, 19, где размещался департамент, у нас был потрясающий разговор. Несмотря на то, что это здание располагалось буквально в 50-ти метрах от Берлинской стены, цензоры никогда не бывали в Западном Берлине и никогда не видели американца. Тем более входящего в их контору.
Разговор Везенер начал деликатно: «А у вас в Америке тоже есть цензура». «Разве?» — уточнил я. «Да, и это ваш рынок». Этот марксистский аргумент уже был мне знаком, о-кей. Но затем я спросил, в чем же состояла его работа как цензора. Ответ был краток и однозначен: «планирование».
В социалистической системе литература должна планироваться так же, как и все остальное. Это задача социальной инженерии. Потом Юрген Везенер открыл ящик своего письменного стола и достал объемистый документ, который содержал план по немецкой литературе на 1990 год — на год, когда ГДР уже не существовала. Так я увидел план немецкой литературы. То, какой она должна была быть после прохождения института цензоров. Затем Везенер достал следующий документ, который оказался даже интересней первого. Это было идеологическое обоснование предыдущего.
Цензоры должны были обосновывать свои решения для Центрального Комитета Коммунистической партии ГДР. Та, в свою очередь, имела свое подразделение Культуры. Как и все страны коммунистического блока, ГДР функционировала в двух режимах: это государство со всеми системными подразделениями, министерствами и т.д. (там работали цензоры) и параллельная дублирующая структура в партийном аппарате. Поэтому цензоры, работая на государство, должны были получать одобрение партийных подрядчиков. И вот в этом партийном аппарате работала «женщина-дракон» по имени Урсула Радвиц. И к ней ходил глава цензоров Клаус Хопке, которого подчиненные описывали как настоящего героя, который вел невероятную борьбу за одобрение разработанного ими плана.
Разумеется, все цензоры были членами Коммунистической партии и по умолчанию разделяли взгляд на то, что Восточная Германия превосходит Западную. Партийность была превыше всего. Но всегда оставалось место для маневра.
Будучи верными партийцами, восточногерманские цензоры
На самом деле цензоры даже симпатизировали многим авторам. Но к чему на практике сводилась их цензура?
Мне рассказали о нескольких цензурных табу, словах, которые никогда не должны употребляться. Кроме слова «цензура», это, например, слово «экология» — потому что дела с экологией в Восточной Германии обстояли чудовищно, или слово «критичный» — потому что в самом этом слове заложена возможность диссидентства.
Даже такое сочетание цифр как «1930-е» было запрещено и заменялось фразой «первая половина XX века».
Но так или иначе главная часть цензурирования происходила в самих издательствах — прежде, чем рукописи ложились на стол цензорам. Редакторы сами проводили предцензуру и выступали в качестве цензоров. Но что еще важнее — в качестве цензоров самих себя выступали сами авторы.
Авторы почти никогда не приносили в издательство полностью готовую рукопись. Часто глава за главой, иногда даже страница за страницей прорабатывается вместе с редактором. Сами авторы тоже были членами партии. А если нет, они все равно принимали правила игры, будучи членами Союза писателей. У тебя не могло быть литературной карьеры, если ты не был членом Союза.
Часто члены партийной номенклатуры были в то же время главами издательств, главредами журналов и так далее. Они все знали друг друга и контролировали процесс. И они безусловно считали, что цензура — это позитивно, что она занимает важное место в деле строительства социалистического общества. Они признавали, что у системы есть свои недостатки, но считали социализм фундаментальным фактом и сутью своего существования. Конечно, в таком самоописании цензоров есть и большая доля самооправдания: в 1990-е годы их будущее было неопределенным.
Далее с целью поиска исторического контекста я отправился в архив ЦК Компартии, который располагался на Александерплац в Восточном Берлине. В архивах случилась та же самая вещь — библиотекари впервые видели американца и не понимали, что со мной делать. Поэтому разрешили мне работать. К этим архивам я возвращался еще на протяжении 5 лет, раз за разом открывая образчики внутренней переписки и примеры маневрирования внутри системы.
Некоторые цензоры участвовали в партийных чистках. Клаус Хопке, которого цензоры называли героем, по прочтению документов оказался не таким уж замечательным человеком. В 1978 он написал докладную записку против работ Кьеркегора. Когда вы решаете, что должно публиковаться из поздней буржуазной философии, вы прежде всего понимаете, что не стоит популяризировать индивидуалистическое отношение к жизни. К прочтению нельзя было допустить почти никого из тех авторов, кого мы считаем классиками модернизма.
Система восточногерманской цензуры педалировала систему доносов, слежки и всяческого манипулирования. Можно было увидеть список просьб от авторов: машина, квартира, учеба детей в университете и, главное, просьба о путешествии. Разумеется, сразу после 1945 года ситуация была намного страшнее. В 80-е годы система стала гуманней, но и более всепронизывающей.
ШТАЗИ был повсюду. Я обнаружил, что в ШТАЗИ было досье и на меня.
Я сконцентрировался на досье самых важных писателей Восточной Германии. Например, Фолькер Браун, в то время он был одним самым известных писателей. В докладе о нем упоминалось о заседании 7 января 1976 года, на которой обсуждалось, что делать с автором, раз он не выказывает особое почтение партии и может отбиться от рук. Заседающие согласны, что он талантлив. Он нужен им, он оказывает влияние на поколение молодых писателей. Поэтому нельзя создавать ситуацию, которая подвигла бы его стать диссидентом. В документе было буквально сказано: «Мы должны найти средство привязать его к нам методом кнута и пряника».
Они договариваются, что заставят его публично покаяться в своем левацком уклонизме. Фолькер Браун должен выказать полную преданность линии партии. В то же время ему предложат опубликовать собрание сочинений, разрешат получать западно-германские газеты, а также отправят на Кубу, чтобы он занимался там поисками материалов для будущей пьесы о Че Геваре.
Пьеса, с которой Браун приехал с Кубы, стала невероятным скандалом. Ее корректировали совместно с ним 6 месяцев, заставили почти полностью переписать первую и последнюю сцены. И все равно в пьесе остался намек на то, что Че Гевара был героем, который продолжил сражаться за дело революции в Боливии, а Фидель Кастро, оставшийся в Гаване, стал проседать в болоте бюрократии. Пьеса привела кубинского посла в ужас. Тот потребовал, чтобы пьесу сняли с постановки. В результате пьесу запретили за 13 дней до назначенной премьеры, а решение об этом принималось на самом высоком уровне.
На Фолькера Брауна и Кристу Вольф были заведены огромные досье. У них постоянно возникали проблемы с властями, они постоянно спорили и доказывали свою правоту по всем изменениям, которые от них требовали. И иногда достигали небольших побед.
Криста Вольф была одной из самых почитаемых авторов, в особенности за ее роман «Кассандра». Она верила в социализм, не хотела уезжать из Восточной Германии. Вольф пользовалась таким моральным авторитетом, что ей было позволено обсуждать с цензорами то, что она хочет оставить.
Одной из ее прерогатив было следующее: когда цензоры удаляли что-то из ее текста, они оставляли квадратные скобки и троеточие, показывая тем самым, что в этом месте было что-то удалено. Также Вольф добилась того, что ей разрешили публиковать нецензурированные тексты в Западной Германии.
Из западногерманских публикаций Кристы Вольф можно было перепечатывать кусочки, вырезать и вставлять обратно в восточногерманские издания.
Так возникает двойной эффект. Когда я вырезал и вставил эти фрагменты восточнонемецкое издание, эти параграфы внезапно засияли невероятным светом. Они стали оказывать гораздо более сильное впечатление, чем в своей нецензурированной версии.
___________________
Что еще?
Кадры Первой мировой войны, не прошедшие цензуру
