Миссия «Красивый адмирал» — ликвидировать Разлебоку, вечного противника по запоминанию, наполняющий при разговоре комнату таким количеством слов, что даже Красивый адмирал, предчувствует близость ада. никак иначе, тут замешаны бесовы псины, принесшие соль и договор, залитый печатью из расплавленных манекенов — Черкасский дернул левой ногой и уронил кусочек пепла себе на джинсы…

Долгие провода, на которых сидит дракониха, тянутся с холма и уходят в море… ну, допустим, слоны потеряли восприятие и просто стоят, иногда пошевеливая хоботами, тем временем сжигатель бумаги, миссионер ослепший как крот, плещется посреди океана, со временем даже он сможет добраться до берегов этой земли, конечно, благодаря дельфиньему сопровождению.

Знакомые добрые диверсанты спустились в сад, чтобы поесть яблок и напихать побольше в карманы, чтобы были силы, потом, искать тебя целый день и не находить, кажется мелочь, но отвлекает, они начинают звонить и узнавать номера твоих знакомых, и обязательно попадут на наркодилера Тео, записанного у тебя в телефоне, как Тамара однокл., ты зашифрованный исламист, не спасенный аллахом из телефонной будки, в которую засасывает, когда звонят родители из дома сильно распереживавшись,

-зато у меня есть теплое хобби, подумал Черкасский, я обожаю выращивать деревья в форме дворцов, это хобби исключительно ради птиц, скрытность, тоже ради птиц, но еще она позволяет говорить меньшее количество слов, чем, ну, допустим, в мантре Харе Рама, за целый год…

Влажный Булонский лес, стоит надеть меховую шубу и притвориться кроликом на кончике булавки, но если приблизить с помощью штатива и камеры с хорошим зумом, можно наблюдать солдата любви — размером с бактерию, перекинутое на ремне через голову ласковое ружье стрелявшее розами, теперь почти заржавело, его тело проткнуто насквозь, выходящим из сердца острием уродства, капельки поцелуев, последняя роса существования, желтая, как ртутные шарики, упавшие с перьев утреннего солнца, собрались в ямках его спящих глаз, образовав зеркальные озера, но из–за слишком яркого цвета солнца, отражение в них было не увидеть…

Это было полупритонное место, всегда алкоголь и трава, куча пьяных панков, гопников, нацистов, каких-то творческих личностей, по-крайней мере мнящих себя таковыми, но были и действительно стоящие ребята, читая свои стихи на кухне, среди дыма, забросанного непонятно чем обеденного стола, ну в основном, конечно, недоеденный хлеб, пакеты от мивины, рассыпанная приправа, тарелки и чашки, непригодные для использования, майонезные пачки, помятые, как будто от злости, а возле плиты стояла возведенная египетская пирамидка из яичной скорлупы. Кухня была маленькой, но на ней помещалось кресло, тумба с телевизором, плита, мойка и пару десятков людей, курить сигареты и громко что-то обсуждать и смеяться, всегда находился кент, который брал в руки гитару и пел свои песни, и на него не обращали внимания, пока он не начинал играть, что-нибудь всем известное. Девочки с довольными яблоками, завороженно смотрели на этих странных, придумавших себе маленькую свободу парней, румянец от духоты и пота, удовольствие молодости и свободы, дешевый винчик в картонных паках, хорошо набравшись, Черкасский любил осесть в кресле в зале и курить сигареты, дым самое красивое, когда охмелев, ты ощущаешь наплыв эйфории, остров с берегами перетирающего о чем-то под ногами с самим собой песка, болтовня волн, женщина вылезает из коляски для грудных детей, и говорит, -давно хотела представиться, но все не было подходящего повода, она протягивает свою маленькую детскую ручку и продолжает, что-то говорить странно-пьяным голосом…

-с такой детской ручкой, думал про себя Черкасский, скорее всего, она быстро хмелеет, я с Аляски, написано на ее футболке, не тронутый никем ветер Виргинских островов, дом в открытом небе, падает, но его, как всегда подцепит птица, и отнесет в собственное гнездо, возведенное на одном из подоконников, неоткрывающихся окон. Ближе к небу, шербурские ребра небоскребов, дети скатываются на салазках, так говорили родители, слабым голосом затихающего грома, перно за гроши у вокзальной забегаловки, зарыгонская джига-дрыга, Черкасский всегда возвращался в кресло и словно плыл в нем, по морю из пустых стеклянных и пластиковых бутылок, на свет монитора, откуда тихонько доносилась музыка, сколько раз, в алкогольных конвульсиях, он собирал чемодан и отправлялся в путешествие, но всегда трезвея, на пути к вокзалу, без денег, поворачивал назад, в теплую комнатку с собственным гнездышком, и всегда это происходило перед рассветом, и зайдя в квартиру, он находил спящие тела, прямо на полу, обнявшись или опершись спина к спине, как оперившиеся оперетивчиком птенцы.

Он пробирался к своему заветному креслу, по пути выуживая сигаретку у кого-нибудь из–за уха, припасенную наутро, выкуривал ее, и засыпал, пока, кто-нибудь не принесет жидкость, чтобы продолжить передвижение по пустыне, перебежками от магазина к магазину, восстанавливая алкогольные потребности организма.

Забудь свое либретто, отключи автоответчик хотя бы ненадолго и пусть эта ловушка принесет тебе, то, что ты незамедлительно скроешь от всех, и будешь лелеять, в своих женских руках, как Лилит, тили-тили тесто, летний день, месса в квартире с распахнутыми окнами, из которых валит сигаретный дым и дым травки, счастливые голоса и крики, происходит пресуществление алкоголя и людей в кровь и одно единое тел.

Черкасский стоял на площади, возле костра, разведенного бомжами, чтобы согреть свои собачьи кости, он смотрел на костер, который в растерянности и недоумении гас, Черкасский почувствовал с костром, определенную связь, они были братьями, бесцельно существовавшими, точнее, даже догорающими в болоте своих идей,

-как, хорошо, радостно вскрикнул Черкасский, что я встретил тебя брат мой хотя бы в конце твоей жизни, потом, он поднял веточку, и кинул ее брату, костер стал немного больше, а Черкасский сказал,

-жаль, только, что вся эта ситуация, очень схожа, ну, типа понимаешь, упереться в тупик, но открыть тайну, и на радостях, так упороться, что наутро все забыть.

Теплый, желтый свет, вибрируя, коснулся плеч Черкасского, и он повернул голову в его сторону, дикие обитатели книг вырывались с нижних этажей безумия и стремились наверх, увидеть Непал, но своими действиями, только создали на поверхности землетрясение, все тела трясло Паркинсоном, когда дикие обитатели выглянули из расщелин, будда уже лежал на боку и продолжал улыбаться в своем вечном похуе, королева Трипурасундари, склонилась над городом, держа в ладонях разрушенную башню Дхарахара, под ровный барабанный бой, невидимых рук, доносившийся снизу, откуда появились и дикие обитатели, добравшись до самого верха, и не выдержав содеянного, они начали разваливаться на земли и умирать солдатами детей в вымышленных объятиях боли, глядя в бесконечное небо.

Длинные тени ворон продолжали каркать спустя еще несколько дней, пока их окоченевшие тела, не вывезли на одну из свалок, ясная безупречность в своей немощности, перед силами высших источников природы, но в то же время и неизъяснимое ощущение равновесия, кончики пальцев Черкасского задрожали и он повернулся голову к костру, брат давно потух, он коснулся своей вспотевшей ладошкой пепла, он был еще теплый, но ветер, понемногу уже начала раздувать его прах, Черкасский выпрямился, достал сигарету, машинально закурил ее, и сделал затяжку, увидев огонек на кончике сигареты, он радостно выдохнул и сказал,

-привет, брат, мы снова вместе.