Create post

Политическое искусство России конца нулевых — начала 10-х в соотнесении с опытом соц-арта: преодоление кризиса механизма постмодернистской деконструкции

Елена Вейгант
«Богородица, Путина прогони» Pussy Riot в Храме Христа Спасителя

«Богородица, Путина прогони» Pussy Riot в Храме Христа Спасителя

О том, что российская действительность при Путине напоминает эпоху соцреализма, не сказал только ленивый, однако этот тезис — в его связи с современным искусством — необходимо прокомментировать. Действительно, можно заметить, что, будто перенимая наследие «письменного проекта соцреализма» (Берг), нынешнюю российскую реальность можно разделить на два уровня: непосредственно реальность и квазиреальность, которую последовательно и терпеливо пытаются выстраивать, если пользоваться терминологией Бурдье, агенты политического и религиозного полей. Текстовая советская квазиреальность, которая для «самого читающего народа» СССР была источником его знаний о мире и о самом себе, видоизменяла реальность действительную. Точно так же теперь с помощью разного вида информационных потоков выстраивается российская путинская квазиреальность, последовательно «встраивается» в общество модель традиционной семьи «мама-папа-я» путём утверждения её естественности.

Учитывая это соответствие, можно проводить аналогии между практиками участников постмодернистского художественного проекта соц-арта и практиками нынешних российских артистов, которых не просто можно назвать политически ангажированными, но чьи работы являются откровенно политическими.

Что касается опыта соц-арта, то изначально соц-артовский андеграундный артист не только успешно присваивал символический капитал соцреилизма за счёт стратегии redutio, или упрощения, — бесконечно повторяя и высмеивая клише и эмблемы соцреализма, но и имел — в рамках всё той же начальной «подпольной» позиции — возможность называться радикальным, исследовать границы между искусством и неискусством, художественным и нехудожественным. Однако по мере развития проекта «перестройки» соц-арт, чьи методы стали массовыми и тоже бесконечно повторяемыми, неизбежно шёл к потере права называться практикой инновационной и радикальной. Такой результат — снижение значения соц-артовской деконструкции — вызван, однако, не только тем, что практики соц-арта «омассовились», но и тем, что символический и культурный капиталы соцреализма исчерпались: «Соцреализм умер, а поскольку соц-арт ничего не умел, кроме как издеваться над советской культурой, то можно его назвать несостоятельным, ибо он а) утратил главную функцию, б) не обладал собственной художественной позитивностью, а потому просто не существует вне силового поля соцреализма» (Курицын). Иначе говоря, проект соц-арта можно считывать как текст-диаду — текст, который не может быть прочитан без претекста и становится несостоятельным и бессмысленным с прекращением его существования: «Раз претекст потерял энергоёмкую сакральность, его десакрализация перестала быть энергонесущей. Привлекательность процедуры десакрализации уменьшилась вместе с уменьшением объёма присваиваемого символического капитала» (Берг).

Проецируя проговорённый выше опыт соц-артовского проекта, несложно заметить, что и нынешнее политическое искусство, обращаясь и пытаясь деконструировать путинскую квазиреальность, не сможет существовать без неё. Pussy Riot (если рассматривать, например, акцию «Богородица, Путина прогони»)несостоятельны без РПЦ, Павленский — без судебных структур (акция «Свобода»), отношения с которыми суть продолжение, по словам художника, его политических акций и исследование границ искусства и неискусства; без правоохранительных органов (акции «Туша», «Отделение»). Подобное положение неизбежно приводит к вопросу о том, действительно ли, если вспомнить Деррида, политическое постмодернистское искусство отягощено «концом конца»; иначе говоря: есть ли у постмодернистстких деконструирующих практик реальный конец или они упираются в бесконечный «конец конца»?

Акция Павленского «Туша»

Акция Павленского «Туша»

Опыт соц-арта, помимо кризиса постмодернизма, предлагает и выход из кризиса, его преодоление — путём либо «утверждения соцреализма как самоценного и уникального периода русской культуры» (Берг), в ностальгию о котором ударились те, кто только что иронизировал над ним; либо применения, как в случае, например, с Виктором Пелевиным, постмодернистского подхода к самому русскому постмодернизму и утверждения за счёт такой тактики «минус на минус даёт плюс» нового позитивного, идеологического взгляда, к которому можно применить объясняющее суждение.

Однако говоря о современном российском политическом искусстве, нужно иметь в виду, что, например, едва ли возможно такое же преодоление постмодернизма, какое осуществил соц-арт. Во-первых, учитывая, что нынешняя реальность суть, как хорошо показали М.Ф. Румянцева и Р.Б. Казаков в интервью Полит.ру, постпостмодернистская — иначе говоря, преодолена постмодернистская позиция «каждый сам себе историк», причём преодолена на государственном уровне: выстраивается новая, единая и целостная, «правильная история», причём особенности её конструирования — в частности, лёгкость её внедрения в общество — связаны с постмодернистским опытом отказа от истории, — учитывая такую характерную черту реальности, сложно говорить о потенциальной волне ностальгии по нынешней культуре России, которая сама есть в некоторой степени ностальгия по эпохе соцреализма. Во-вторых, даже если ностальгия имеет место в будушем, то она вряд ли может быть соотнесена с ностальгией соц-арта по соцреализму: это была бы ностальгия по «российско-путинской» эпохе, временные рамки которой можно обозначить не «правлением» Путина, а, скорее, двумя событиями-координатами: выбор Медведева в качестве президента в 2008-м году и Болотное дело 2012-го, — ностальгия по периоду максимально выраженной оппозиции. И хотя если и учитывать, что ностальгия по эпохе включает в себя ностальгию как по борьбе, так и по тому, против чего она была направлена, всё же нельзя говорить о повторении опыта участников соц-артовского движения, ностальгия которых была направлена, в первую очередь, на сам соцреализм, а не период его успешного деконструирования. В-третьих, опыт «связывания» постмодернистских практик с массовой культурой, возможный, как показал опыт Пелевина, за счёт соединения формалистски применённых методов предшествующих ему постмодернистов, прикрывающих внутреннюю идеологически направленную основу текста/высказывания, также едва ли может быть осуществлён в нынешнее время. Это обусловлено как тем, то современные политические практики отказываются от нарочитой усложнённости своих высказываний и формализма, свойственных постмодернизму, так и тем, что каждое громкое высказывание — будь то танец в храме «Пусси Райот» или «Хуй в плену у ФСБ» арт-группы «Война» — получает массовую огласку и в связи с этим получает множество корректных и некорректных интерпретаций, иначе говоря изначально существует в качестве явления массовой культуры.

Работа «Хуй в плену у ФСБ» арт-группы «Война»

Работа «Хуй в плену у ФСБ» арт-группы «Война»

В связи с этим едва ли можно говорить о преодолении кризиса постмодернистской практики деконструкции в нынешнее время: с концом претекста, с разрушением границ, которые стремится преодолеть тот или иной художник, его действие становится несостоятельным, а постмодернизм — ненужным. Иначе говоря, самым разумным поведением артиста после разрушения того, на что была направлена деконструкция, было бы осознание своей ненужности, то есть «я всё сделал, ребят, пока», а не восстановление уже использованного им символического капитала разрушенного претекста за счёт, например, механизма ностальгии. Существование постмодернистского искусства, таким образом, конечно. Однако мир можно представить как своеобразный универсум, в одной точке которого ещё нужна, а в другой — уже не нужна деконструкция. Можно считать, что модель «идеального мира» есть бесконечность, к которой стремится общество: предполагая, что она достижима, мы вынуждены признать, что у постмодернистской деконструкции есть конец, что она, точку за точкой заполняя мир, уничтожает сама себя и приближает нас к идеальной модели; однако, понимая, что бесконечность суть недостижимая величина, мы неизбежно оказываемся в «конце конца» Деррида. Единственный выход из обозначенной двойственности — определение временных границ, в которых существует то или иное политическое высказывание. Несмотря на то что политическое высказывание перестаёт быть состоятельным и нужным после разрушения границ, на деконструкцию которых оно было направлено, корректно было бы предположить возникновение новых границ и не-идеальностей, которые нужно было бы преодолевать. Иначе говоря, постмодернистская практика деконструкци — не как общий метод, а как единичное высказывание конкретного агента культурного и политического полей — однозначно конечно в рамках непродолжительного временного периода, однако если подразумевать под деконструкцией общий подход вне временной означенности, то можно говорить о вневременном статусе механизма деконструкции.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Елена Вейгант

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About