Интерполированные ноты — вечная тема для оперных дискуссий. Вроде как композитор их не писал, значит никто их петь и не обязан. С другой стороны, кто может — поет обязательно и производит нужный эффект. Многие презрительно называют соревнования в произвольных высотах «спортом, не имеющим отношения к искусству». Я не пытаюсь украсть у этой точки зрения право на существование, но, простите, оперный театр всегда был и «спортом» тоже, это неотъемлемая вековая традиция, и если есть певцы, готовые взять все вставные ноты, при этом хорошо их взять, то почему публика должна ставить на один уровень с ними певцов, на это не способных? Одно дело — прочтение текста. Другое дело — околотекстовая культура: без неё текст существовать не может, но она, в то же время, в самом тексте не отображается.

Ну, пусть это спорт, но что плохого-то, если публика с замиранием сердца ждет высокую ноту, переживает за певца (справится или не справится), и вот, долгожданный момент настает, оркестр подводит к кульминации и гудит как бешеный, певец/певица встает в угрожающую позу и берет вершину штурмом? И ведь здесь еще ничего не заканчивается, певец/певица может эту ноту не додержать и случайно сорвать, и тогда все было зря. Время словно расширяется и счет идет не на секунды, а на мельчайшие доли секунды, каждую из которых публика пребывает вместе с певцом в колоссальном напряжении. Но вот, пришло время с этой ноты уйти, и если все прошло отлично, то певец может спокойно допевать какие-то менее существенные такты партитуры, а публика расслабленно и удовлетворенно выдохнуть: свершилось. И наоборот. Что может быть ужаснее, когда твой любимый певец внезапно срывает ноту, не допев её до конца и оставив гудящий оркестр в глупом положении, или изначально её взять не в силах и издает какой-то кратковременный птичий визг? Хуже может быть, когда певец даже не попытался взять эти ноты, ибо «композитор ведь их не писал, а я его чту».

Необязательно брать высокие ноты, скажут вам, главное — музыка, нуждающаяся в хорошем исполнении. Следующий шаг — необязательно петь хорошо, музыка, такая великая, сама за себя все скажет. Главное — эмоции. Затем: петь вообще не обязательно. Достаточно выйти на сцену и изобразить душевные муки, а музыку можно и на пианино наиграть, она такая гениальная, что ничего без оркестра и певцов не потеряет. И, наконец, зачем вообще музыку исполнять? Можно же демонстрировать публике первоисточник, оригинал, партитуру крупным планом, вот уж «воля композитора» par excellence. А исполнение неизменно музыку «снижает», так что лучше уж так… писать музыку — вот искусство, а исполнять её — спорт, недостойный поистине интеллигентного и глубоко мыслящего человека. А умные музыковеды будут строчить нам об этом книжки.

Не все вставные ноты в «Паяцах» были пропущены, некоторые прозвучали, в Прологе, например. Ну не исключительный ля-бемоль, так хотя бы, соль порадовала, с весьма утонченным призвуком сиплости, но очень мощная! (Так же прозвучала вся партия Тонио в дальнейшем, исполнитель — Алексей Дедов).

Одним словом. Может быть, у меня какое-то перевернутое восприятие вокального искусства, но я не представляю себе оперу без вокального мастерства, а один из важнейших его параметров — покорение звуковых вершин.

Что касается мастерства, проявленного в остальных частях оперы, то тут есть несколько наблюдений.

1) Может, я чего-то не понимаю в оперном искусстве и, так и быть, рассматриваю его как спорт, но мне всегда особое удовольствие доставляли не только «громкие» высокие ноты, но и «тихие». Гудеть в высоком регистре могут многие, но спеть на piano так, чтобы было слышно, чтобы оркестр замер и зал вслушивался в тончайшую голосовую «нить» — на такое способно меньшее число вокалистов. Почти не было в «Паяцах» этого piano, все пели практически одним звуком и на одной громкости. Про еще более изысканные crescendo и diminuendo на взятом звуке я вообще молчу, такое, видимо, лишь великие певцы могут. Периодические переходы на хрипящий «шёпот» не столько «раскрашивали» палитру вокальных «красок», сколько заставляли усомниться в наличии исполнительского вкуса.

2) «Почти» и «практически» я употребил, думая об исполнительнице Недды (Ольга Толкмит), она, пожалуй, пела «живее» всех, и тембрами играла (особенно в финальной «комедии»), и на pianissimo во фразе Tutto scordiam… ушла.

3) Слушая Канио (Виталий Серебряков), я поймал себя на мысли, что не понимаю, где у теноров проходит граница между fortissimo и откровенным музыкальным ором. Хотя, надо признать, этакая экспрессия слушается здесь вполне органично, почему бы не поорать, если есть чем? В арии — на самой знаменитой фразе — выразительность тоже зашкаливает, но складывается чувство, что тенору хотелось побыстрее её завершить. И уж действительно, столь избитая фраза, чем быстрее пройдет, тем лучше.

4) Зато совершенно проходная реплика Беппе (Василий Ефимов) E tu batti la cassa, Tonio перенаполнена смыслом необычайно, она сочетает «благородным» звуком протянутые ноты с ядовитым шипением и вмещает в себя презрение такого масштаба, будто в одном слове вокалиста сконцентрировалась вся многолетняя ненависть советско-российского населения к американцам. Партия Беппе слишком тесна для темперамента вокалиста и весь вечер трещала по швам.

Таким образом, зрители могут увидеть и услышать то, что называется «смещением акцентов». Сюда же добавлю, что очень удивился, когда Недда запела Aspide! Va. — Ti sei svelato ormai… таким звуком, словно признается в любви. Но потом певица, видимо, опомнилась и исправилась, лишив меня надежды на знакомство с новой гениальной музыкальной трактовкой персонажа.

5) Мне все казалось, что певцы не дотягивают до выразительности, во всяком случае до той степени, которую я ожидал увидеть и услышать. Но появление на сцене Сильвио (Константин Бржинский) заставило меня полностью пересмотреть отношение к другим солистам. Вот уж не знаю где можно найти более аморфного и скучного артиста (партия Сильвио, впрочем, тоже не «блещет»). После него все остальные показались гениями!

И действительно, если не придираться ко всему подряд, то и поют они, пусть не идеально, но и не плохо, более того, даже хорошо! И двигаются они прекрасно, и актерских способностей отнюдь не лишены. Недда так вообще хулахуп крутит и одновременно поет в «комедии», как тут не восхищаться?

Оркестр тоже играл отлично, дирижёр (Евгений Бражник) ведет спектакль великолепно, кстати, без купюр. В том же Геликоне я слышал певцов, даже в подметки не годящихся солистам нынешних «Паяцев» и оркестр, помню, бывало, играл заметно «менее лучше». Так что зря я придираюсь к мелочам, всё отлично!

***

По мысли режиссёра (Дмитрий Белянушкин), получившего возможность поставить этот спектакль в Геликоне в качестве награды за победу на конкурсе Нано-опера, действие перенесено в репетиционный класс. Все артисты как бы репетируют свои роли, за ними как бы следит (сценический) режиссер, он им как бы показывает действия, а в конце артисты, видимо, как бы заигрались и устроили настоящую трагедию, после чего недоглядевший за степенью разогревания страсти режиссёр как бы «охорошел».

Уверен, опера «Паяцы» дает широкий простор для экспериментирования с пространствами и подобная концепция сама по себе не провальна, а «как бы» я здесь ставлю, потому что идея адекватного воплощения не получила. Вот убрать этого немого (сценического) режиссёра — и был бы прекрасный, современный, яркий, живой спектакль (сценографы, костюмеры и другие участники постановочной группы — Александр Арефьев, Мария Чернышева, Дамир Исмагилов, Ксения Лисанская — сработали великолепно). Режиссер сценический здесь лишний и иногда мешает. Режиссер реальный, хоть я и написал о нём несколько иначе пару лет назад, сейчас произвел впечатление замечательное, очень талантливый молодой человек! Но… Когда сценический режиссер берет Недду под руку во время её арии и проводит из глубины сцены на авансцену, типа открывает в ней неизведанные просторы её необычайно богатого всякими духовностями персонажа, а в дуэте с Сильвио повторяет то же самое — это не гениальное открытие молодой режиссуры, это даже не ученичество.

***

Начался спектакль с «акции» в высшей степени странной. На сцену вышла женщина, села за фортепиано, сыграла самую знаменитую фразу Паяца и только потом началась опера. Недоумение исчезает только в антракте: в фойе зрителей встречает очень приятная женщина, объясняющая, что пианистка — одна из первых концертмейстеров театра (Наталья Арутюнова) и что с «Паяцами» театр связывает получение статуса «государственного» (1993). «Паяцев» же исполняли тогда под открытым небом в том самом дворе, где теперь закрытый зрительный зал. Желание слушать оперу на улице пришло к москвичам, по словам той же дамы, как раз после перестройки, когда они узнали, что в Вероне есть Арена, а в Риме — термы Каракаллы.

Одним словом, были в спектакле слабые моменты («никакое» интермеццо, тема сценического режиссёра не раскрыта, какая-то невнятность с Сильвио и Тонио в финале и т.д.) но были и если не заоблачно интересные, то вполне качественные места, поэтому в целом впечатление от постановки осталось приятное.