— Я вам посылку принес, только я вам ее не отдам, потому что у вас документов нету. Рано вам еще документы иметь. А хвостатым документы вообще не положены!

— А зачем же вы её принесли?

— А затем, что так положено: раз посылка пришла, ее нужно принесть, а раз документов нет, ее не нужно отдавать. Я теперь так цельную неделю ходить стану.

Написав любое слово или текст, мы при этом не всегда подразумеваем, что его кто-то читает. Также, оставляя закладку или пометки, мы напрямую взаимодействуем не с людьми, но делаем это со смыслами. Создавая визуальную репрезентацию, воспроизводя в синтаксисе свои мысли, мы производим такую форму знания, которая не помещается в диалогах с самим собой или с кем-то другим. Людвиг Витгенштейн писал, что язык ограничивает мышление, а в своей работе я хочу показать, как язык документаций ограничивает или очерчивает возможности и техники бюрократии на примере полиции. В данном эссе не будет акцента на семиотическую составляющую этого языка, мы будем рассматривать документы как неизменяемые и мобильные объекты в цепочках семиотической логистики. Опираясь на теории антропологов, мы попытаемся разобраться, почему в некоторых случаях документы могут быть источником силы, а в других — бумажной волокитой или просто еще одним примером опрессивного бюрократизма.

Для начала нам нужно проблематизировать документацию как феномен и понять, как мы можем её изучать. Возникает вопрос, насколько отдаленно от практики мы можем рассматривать документы, насколько в действительности они способны репрезентировать человеческие смыслы? Прежде чем приступать к эмпирическим задачам, нам необходимо уделить внимание спору о скептическом парадоксе и определить, какую из двух возможных позиций мы займем. Этот философский экскурс необходим, и я надеюсь, он не наскучит читателю.

Мысль Людвига Витгенштейна для нас очень важна, так как в его «Философских исследованиях» есть ставящая нас перед развилкой проблема о разрыве между любой формулировкой правила и следованием этому правилу. Здесь необходимо обратить внимание на это, так как наш выбор на этой развилке определяет, можем ли мы заниматься антропологией документов в отрыве от людей или нет. Известный витгенштейновский пример с N+2, который с первого взгляда кажется понятным любому человеку, прошедшему курс базовой математики, на самом деле, заключает в себе нечто большее. Обычная алгебраическая формула подразумевает продолжение ряда 0, 2, … следующим образом: 0, 2, 4, 6, 8, 10, 12 и так далее. Тем не менее, остается загадкой, почему мы продолжаем именно так [2]. К примеру, Майкл Линч говорил, что N+2 эксплицируется как «прибавь два», и мы не можем найти достаточных оснований в самой формуле для выбора именно ряда 0, 2, 4, 6, 8, 10, 12… n, а не ряда 0, 2, 22, 222, 2222, 2222 … как истинно верного. Линч также выделял два способа трактовки Витгенштейна: в одном, скептическом прочтении, характерным для Сола Крипке, мы не можем не признать этот разрыв между формулировкой и практикой, во втором, антискептическом, которое больше отсылает нас к Г. Гарфинкелю, Э. Ливингстону и другим этнометодологам, формулировка, по своей природе, не отделима от практики, и суть порядка любого правила находится в ситуациях его применения [10].

Как и в случае с формулой N+2 и последовательностью чисел 0, 2, 4, 6, 8 …, документ и практику, которую он отражает, репрезентирует или регламентирует, нужно рассматривать вместе. Законы, например, часто подвергаются обсуждению в прессе и публичной сфере, когда в действительности же нас интересует правоприменительная практика — то, как мы на самом деле разворачиваем формулу закона и следуем ему или нет. И в этой работе я бы хотел не просто сконцентрироваться на разнице между «словом» и «делом» в сфере полиции, а на том, что эти элементы неразрывны.

Для наглядности можно указать на пример учеников Гарфинкеля, поскольку этнометодология хорошо указывает на логические противоречия, а нам бы хотелось их избежать. В криминалистике бытует идея о связи между детской делинквентностью и полнотой семьи, в которой ребёнок растет. Точнее, это не просто идея, а валидизированное определёнными методами суждение. Для нас, знакомых с исследованиями по психологии или «Суицидом» Эмиля Дюркгейма, с первого взгляда, эта связь кажется истинной, она может быть подтверждена регрессиями, корреляционными матрицами и более сложными методами статистики. Гарфинкель же требует от исследователей обратить внимание на саму ситуацию, где делинквентность закрепляется за ребенком в документах и базах данных [16].

Его последователи провели следующий эксперимент. Представим, что два ребенка — один из полной семьи, другой нет — были пойманы полицией и доставлены в участок. Звонок их родителям уже совершен. В этой ситуации мы имеем трех акторов: детей, полицейских и родителей. И вот здесь важно, что ответственность за несовершеннолетних в нашем обществе закреплена именно за родителями. Если на звонок отвечает отец, существует вероятность того, что ребенка не включат в базу данных участка или картотеку по разным причинам: это может быть снисхождение полицейских, их корысть и коррумпированность или что-то ещё, это не имеет значения. Смещение из–за отца-заступника в этой ситуации имеет место, даже если нарушения законов обоими детьми были идентичными [14]. В случае с ребёнком из неполной семьи этот актор отсутствует, происходит некая систематическая ошибка незащищенного, и в такой ситуации именно он вероятней будет задокументирован как делинквент, а последствия закрепления этого статуса мы знаем по Фуко.

Данный пример указывает на то, что исследователи, устанавливая связь между делинквентами-детьми из базы данных и полнотой их семей, говоря словами этнометодолога, «препарируют социальную реальность как труп». Эту реальность уже обработали сотрудники полиции, и мы судим о социальном порядке не по реальному объекту, а по тому, что от него осталось. Все это случается из–за игнорирования конкретной техники документации и ситуации, в которой она применяется.

Свойства документации

Неизменяемая мобильность

Никто не может на основе своего опыта утверждать, что те или иные документы без искажений отображают реальность. Но по какой-то причине все человечество их использует как доказательство различных фактов о реальном положении дел. Это противоречие было ярко выражено в постколониальном Пакистане из–за оставшихся британских бюрократических норм. Эту тему активно исследовал Мэтью Халл в своей книге «Government of Paper: The Materiality of Bureaucracy in Urban Pakistan». Нормы и санкции, закрепляющие силу документов в Пакистане после выхода британцев в середине XX века стали не такими жесткими, как раньше. Однако, постколониальная ситуация всегда несет в себе последствия прошлого. Халл как раз указывает, что документы могли быть действительны на протяжении очень долгого времени, даже если они не соответствовали реальности [19. С. 205].

Вопрос о соотнесении истинности и объектов также часто ставится в рамках акторно-сетевой теории (далее АСТ), которая может оказаться полезной в нашем кейсе, несмотря на то что попытка самого автора АСТ Бруно Латура применить её к юридической сфере документации не увенчалась успехом и была встречена критикой со стороны рецензентов [1, 15]. Тем не менее Латур и его коллега Стив Вулгар проделали значительную работу по исследованию модальностей истинности и её зависимости от объектов [22]. По их словам, каждый из нас действует как мультипроводник для множества встречающихся нам утверждений, и, по сути, при отсутствии доказательства поддельности документа, бумага с необходимыми печатями может выступать как аргумент в пользу той или иной позиции в споре за интересы между акторами.

Документы могут защищать наши интересы, а могут и, наоборот, стать причиной нашего проигрыша, как случилось, например, в мультфильме “Трое из Простоквашино”, когда Почтальон Печкин не хотел отдавать посылку в ответ на предъявление «усов, лап и хвостов» — они попросту были неконвенциональны для Печкина, они не являются для него тем, что может указывать на самостоятельность получателей посылки, как, например, паспорт. Такое стремление к поиску подтверждений в материальном мире очень распространено в нашей культуре, и, по словам Карло Гинзбурга, тянется в европейской истории с греческой медицины и до мании на детективы Артура Конан Дойля и Агаты Кристи. Гинзбург называет такую склонность «уликовой парадигмой»: для человека западной культуры легче верить во что-то, если подтверждение тому может быть сконструировано на основе материального мира [4].

Итак, мы имеем набор интенций, распространенную склонность искать доказательства, но нам все еще не до конца понятно, на какие именно моменты стоит делать акцент среди всевозможного потока документов, листовок, схем etc. Теория Латура действительно имеет большую силу в исследовании научных сообществ, но в ней есть важное утверждение: «письмо и создание изображений не могут сами по себе объяснить изменения в наших обществах, за исключением тех случаев, когда они помогают усилить (чью-либо?) позицию». Бруно Латур акцентирует, что мы должны смотреть именно на те ситуации, когда условная стопка документов (поддельная или подлинная) позволяет нам установить связь между своими интересами и интересами других акторов, отстоять свою позицию в конфликте или заполучить союзников [21. С. 9]. Под такой оптикой пример из книги Халла, описывающий попытки пакистанцев получить компенсации за снос dummy houses (построек, существующих только на бумаге), поддается анализу вне зависимости от соответствия/несоответствия документа референту.

Выражаясь в терминах Латура, оппортунизм с фиктивными заданиями был возможен лишь благодаря документам, играющим ключевую роль в семантической логистике. Пакистанским искателям фортуны было необходимо доставить документ, иными словами, знак, до той инстанции, которая осуществляла выплаты, и при этом не допустить построения логистической цепочки от реального отсутствия референта до этой же организации.

Оптическая согласованность

И Халл, и Латур согласились бы с тем, что при исследовании организации нужно обращать внимание на техники и ситуации превращения отношений между индивидами и группами в документ. Этот поворот к объектно-ориентированной теории в социальных науках присутствует давно, наверное, даже раньше марксистского определения объекта как ансамбля человеческих отношений. При анализе организации нежелательно упускать эти «закристаллизированные» в документах отношения. Рецензенты Халла отмечают эту ориентированность на объектность документа как важный концептуальный шаг. Для такого подхода документом может быть любой объект, который заключает в себе знак, имеющий общий смысл для какой-либо группы. Документом может считаться любая вещь со значением, которая обладает объективной постоянностью (persistence) и визуальностью, которые как раз и составляют способность документа быть уликой при доказательстве чего-либо [18].

Латур больше фокусируется не на свойства объекта, а на технике документации и визуализации любого знания. Свойства, выделенные Халлом, можно перевести на язык АСТ как «неизменяемую мобильность» и «оптическую согласованность акторов», Что добавляет к этому Бруно Латур, так это способность не столько объекта, сколько текста или схемы, нарисованной на бумаге, мобилизовать знание. Опираясь на исторический анализ печатных станков Элизабет Эйзенстайн, французский автор подчеркивает роль техник в «кристаллизации» знания о чем-либо. Печатный станок в такой теории присутствует как ключевое звено в логистической цепи семантик Нового Времени — он обеспечивает неизменяемость и мобильность множества идентичных копий документа.

Также Латур приводит пример изобретения линейной перспективы, которое придало изображениям геометрическую стабильность. Преимущество техники перспективы от удаленной точки состоит в возможности изобразить объект с любой стороны, оставив его неизменным. Реальная трехмерность объектов становится доступной на изображении в дали от них самих. Также теперь возможно записывать и зарисовывать (изображать) объекты таким образом, который позволяет нам посмотреть, допустим, на здание снизу, хотя в мире без чертежей и бумаг это нереально [21. С. 12-13]. Этот пример немного отстранен от современности и нашего кейса полиции, однако, здесь можно провести аналогию с составлением фоторобота, которого бы не было без изобретения перспективы и других техник записи. Подобная техника перспективы на фотороботе видна в возможности замены характерных черт лица.

Кристаллизация знания

Похожие сюжеты можно найти в работах Мишеля Фуко, только с бóльшим уклоном на связь власти и дискурсивных практик. Для Фуко власть и знание практически неразрывны: в отрывке главы про техники дисциплинарной муштры он определял экзамен как установление индивидуальных различий, которое всегда сопряжено с техниками записи .

Каждый индивид в ходе своей жизни проходит ряд определенных дисциплинарных организаций, например, школу, работу, в некоторых случаях больницу и тюрьму и так далее. Из–за необходимости отчётности после прохождения отрезка деятельности индивид должен продемонстрировать результаты своей работы, пройдя экзаменацию. По словам Фуко, экзамен выступает завершающим звеном в цепочке надзор-санкции-экзамен. После установления иерархического надзора посредством санкций дисциплинарная машинерия должна, как печатью, закрепить результаты с помощью экзамена — он является той переломной точкой, где власть создает знание. Экзамен документализирует черты индивида: черты его умственных способностей в школе, черты его здоровья в больнице, черты его души в психиатрической клинике, его склонности к преступлению в тюрьме [13. С. 225-237].

Запись дает дисциплине возможность перевести реальные характеристики индивида в эпистемологическое поле, а это дает дисциплинарной системе все больше власти. Для дисциплины индивид — это случай, который попал в поле изучения и записи, которого надо описывать и не отпускать из этого поля, а экзамен устанавливает индивидуальные различия между этими случаями. В исследованиях Фуко вообще подвергается сомнению возможность существования этих различий без закрепления их в какой-либо письменной форме. Здесь, как писал Дэвид Гребер, различие между государственными и частными организациями не играет роли. Если что-то не попадает под взор государственной дисциплины и уходит в подполье неформального сектора, то, скорее всего, оно тоже будет подчинено схожей механике. Так, в книге Владимира Волкова есть глава «Обоснование “по закону»», где освещается перевод неформальных практик записи и контроля в преступных организациях на язык государства, то есть, связка преступности с буквой закона (см. «кинул партнера”/«мошенничество») [3].

Во многих случаях характеристики на бумаге могут определять социальную реальность, иными словами, дискурсивно создавать делинквента. И интерес участников практик, допустим, фиксаций правонарушений может не выступать на передний план. В дневниках этнографии полицейских участковых Казани, сделанных Е. Ходжаевой и О. Максимовой, присутствует подобный сюжет, когда во время включенного наблюдения эта обезличенность дискурса переносилась и на самих исследовательниц*. В процессе исследования они стали полноценными «участницами профессиональной жизни», участвуя в роли понятых во время вызовов, оказывая помощь в фальсификации дел на бумаге. Факт воспроизведения логики и риторики полицейских в дневниках наблюдения показывает, что этот принуждающий к фальсификации и создании правонарушений из ничего дискурс укоренен в самой ситуации, и документ здесь — это лишь её закрепление в объекте.

Итак, нам удалось разобрать несколько примеров и ситуаций из потока документооборота и социальных отношений в полицейских организациях. Изначально мы уповали на неразрывность ситуации и практики и на то, что весь социальный феномен не может поместиться в документ. Однако, в таком случае возникал вопрос, как может происходить взаимодействие с документом, если не существует никаких прямых связей между ним и референтом. Мы остановились на подходах АСТ, на рассмотрении ситуаций и этнографических описаний, в которых документы позволяют установить связи и союзы с другими акторами, а также защитить интересы и свои позиции во время конфликтов. Мы выделили следующие свойства документации как отдельного объекта:

1. Неизменяемая мобильность документа: мы можем говорить о неустойчивости интерпретаций содержания, но сам объект устойчив (persistent), и при этом его содержание не меняется при перемещениях;

2. Оптическая согласованность: имеется в виду, что определенные техники записи, зарисовки и так далее, способны обозначать смыслы, общие для многих индивидов;

3. «Кристаллизация» знания: здесь мы подразумеваем способность документов быть уликой при доказательстве того или иного утверждения даже при отсутствии референта этого знания. Посредством техники документации возможно закреплять те или иные свойства и характеристики чего-либо в виде твердого факта.

Сотрудники Полиции и «Бредовая работа»

Если взглянуть на то, что мы сейчас анализируем, как на сумму документализирующих практик в российской полиции, то можно заметить, что полного «закабаления» смысла во всех практиках не происходит, однако присутствует часть совершенно бессмысленных бумажных дел. Причем эти практики порой подрывают основную деятельность полицейских** и вынуждают их прибегать к различным неформальным техникам. Екатерина Ходжаева смогла выделить для участковых три способа справиться с «бесполезной» бумажной работой: разделение труда среди сотрудников, заполнение бумаг «для галочки» перед проверками «сверху» и создание фиктивных документов о работе участка.

Вообще, большая часть выводов исследователей Института Проблем Правоприменения направлена на лоббирование дальнейших реформ полиции, как, например, искоренения «палочной» системы. Риторика Кирилла Титаева сильно напоминает те вещи, которые старался донести в своих работах Дэвид Гребер: оба призывают к осмысленности политических реформ и пытаются выделить моменты, где работа организаций «бредова» и неэффективна [9]. Книги Гребера изобилуют сюжетами о структурных изменениях частных и государственных аппаратов, о хеджфондах, отмене золотого эквивалента доллара в США, а техники, посредством которых это все происходит, называются просто бумажной волокитой. Его рассуждения о хищнической бюрократии больше описывают причины кризиса 2008 года или чего-то подобного, чем техники документализации. Вся мысль Гребера как будто строится на противопоставлении левых и правых, но, несмотря на такую классическую бинарную оппозицию, ему удаётся заметить именно то, что нам необходимо — редукцию смысла в этой самой бумажной волоките. Тот бред, который несут в себе многие виды бумажной работы, чем-то обуславливается. Грубо говоря, эта бредовость и эта бесполезность структурны, у них есть много корней [6. С. 31-43].

Гребер все же не приверженец акторно-сетевого подхода, он не упоминает никаких «уликовых» парадигм, и для него причины распространенности бредовой работы лежат скорее в действиях политиков и частного сектора, которые всеми усилиями пытаются с конца XIX века снизить уровень безработицы. В случае кейса российской полиции одной из этих причин является советское прошлое, где на протяжении практически 100 лет Госпланом создавались бюрократические организации и увеличивался документооборот. Например, реформа Хрущёва по повышению автономности операций в регионах хоть и была направлена на снижения бюрократизма, но дала совершенно обратный результат [7].

Обобщая все эти причины, Гребер говорит о железном законе либерализма в характерной для него анекдотической манере. По его словам, всякая реформа, направленная на повышение эффективности, на стимулирование рыночных механизмов и уменьшение бюрократизма в конечном счете приводит к тому, против чего и велась борьба — к увеличению общего объема регулирования, количества бумажной волокиты и общего числа бюрократов [6. С. 12]. Для Макса Вебера, наверное, каждое заключение, каждая бумага и печать соответствовали бы цели организации и её идеально-типичному назначению. В случае Гребера выводы принимают более пессимистичный характер, поскольку для него во многих бюрократических бумагах нет ни субъективного сакрального смысла, ни целей и рациональности.

Микропричины редукции смысла

У Гребера есть отрывок, основанный на историях о бредовой работе, которые ему присылали его читатели. Один из информантов высказал мысль о том, что все отчеты об отчётах и ненависть, которая порой порождается бредовостью происходящего «могут выполнять определенную функцию — вдохновлять работников хотя бы что-то делать» [5. С. 178].

Попав в подобную ситуацию, работник уже пребывает в состоянии редукции смысла, и интенсивное давление подталкивает его на осмысление именно в «хищнической бюрократизации» и всех этих кипах бумаг. Ссылаясь на психологию Карла Гросса, можно предположить, что здесь имеет место «удовольствие быть причиной» — удовольствие в том, что обязанность ставить печати делает вас точкой, которую не могут не пройти пришедшие в поликлинику, канцелярскую контору или полицейский участок [17].

Некоторые примеры из этнографии полицейских участков

Греберовские сюжеты мы можем увидеть и в материалах Екатерины Ходжаевой: «Журнал радиационного и химического наблюдения» сейчас заполняется каждый день «на земле» (так участковые полицейские называют свою работу), так как это входит в обязанности каждого дежурного полицейского. Это обязательство было введено во время холодной войны, а в наше время не приносит практически никакой пользы, потому что такое наблюдение делается куда проще и эффективнее с помощью Интернета и датчиков мониторинга. Здесь мы опять видим редукцию смысла. Таких предписаний из прошлого или «сверху», которые производят бредовость, огромное количество [8].

Эта, выражаясь словами информантов, «пустая» работа распространена в России во многих регионах. К сожалению, у нас не так много исследований субъектности сотрудников полиции, как, например, доверия или недоверия к этим сотрудникам. Присутствуют данные 2006 года — результаты регионального опроса сотрудников тогда еще милиции РОВД, по которым низкий моральный уровень работы и распространённость коррупции были отмечены как главные недостатки профессии 12% и 34% сотрудников [12]. В интервью, собранных Е. Ходжаевой и О. Максимовой в уже упомянутой этнографии 2011 года, мы также видим подобные сюжеты о бессмысленности многих директив, которые «спускает» прокуратура. Из разговоров с участковыми видно, что некоторые постановления стимулируют сотрудников не выполнять правоохранительную функцию, а фальсифицировать её или вообще действовать во вред гражданским лицам***.

Как и пакистанские оппортунистов с dummy houses, так и участковые в Казани, создавая эти «объяснительные» документации, используют документы для защиты своих интересов и укреплении своих позиций по отношению к вышестоящим инстанциям. По сути, держа в руках лишь документ, ни государство, ни исследователь не могут «видеть», как об этом говорит М. Халл, реальные действия членов организаций, репрезентированные на бумаге [19. С. 13-15]. Существует необходимость думать о документах как об артефактах. Это свойство позволяет полицейскому, находясь в слабой позиции и работая только с бумагами на «земле», создавать правонарушение из ничего и делать свою позицию сильной.

Бумаги, отчеты, описания и протоколы не только создают на бумаге мир, которым можно манипулировать, как будто в трех измерениях на чертеже. Они также создают для множества других записей общее место сбора. По словам Б. Латура, вторая морфема — cracy в слове бюрократия часто вызывает много дебатов и противоречий в социальных науках, являясь трудным объектом для изучения, в то время как bureau может быть доступным эмпирическим источником информации о структуре той или иной организационной группы [21]. «Бумажная» работа часто высмеивается с точки зрения здравого смысла за свою заурядность и бессмысленность, за которыми не видно большего. Если мы сможем выделить в организации полиции что-то подобное системе СИ (Международная система метрических единиц) в естественных науках, то мы сможем получить более четкую картину социального феномена, нежели с помощью статистических связи двух показателей, информация о которых уже собирается самой полицией.

Примечания

*Цитирую дневник исследования: «Мои чувства при подписании протоколов достаточно противоречивы, поскольку сама являюсь автомобилистом и знаю, что это за проблема — найти свободное место у дома для парковки. При этом прекрасно осознаю, что действия милиционеров неправомерны в данной ситуации. Но, выслушав их точку зрения о том, что они обязаны реагировать на жалобы «скандальных старушек» и принимать меры, иначе те начинают строчить жалобы уже на самих участковых, начинаешь понимать, что участковые фактически оказываются заложниками несовершенства нашей законодательной системы»[11].

**«Участковый также обязан вести разные журналы — паспорт на участок, паспорт на дом, представляющие собой, по сути, бумажные базы данных. Причем вести в рукописном виде, а иногда — дополнительно — в электронном. По этим журналам проверяющие будут судить о качестве его работы. По моим оценкам, основанным на опросах участковых и наблюдениях за их работой, на всю эту писанину они тратят до половины своего рабочего времени» [20].

***«Участковый получил поручение от следователя, халатно расследующего кражу кошелька у покупательницы на рынке в августе 2006 года. Дело не подлежало списанию, так как, по мнению прокуратуры, работники милиции не опросили достаточное количество свидетелей на рынке. Поэтому более чем через полгода после происшествия участковый, на административном участке которого находится рынок, должен был опросить продавцов и посетителей объекта, чтобы установить свидетелей кражи. Для того чтобы представить читателю объем бумажной работы по этому, заведомо бессмысленному, по мнению участкового, мероприятию, стоит объяснить, что он должен не только пройти по рынку и расспросить граждан, составив по результатам опроса рапорт, но также у каждого из опрошенных взять объяснение даже в том случае, если он или она ничего не видели и про кражу прошлогодней давности не знают. Заниматься этим бесперспективным делом в весеннюю распутицу участковому не хотелось, поэтому мы с ним написали порядка пяти объяснительных от продавщиц рынка, контактные данные которых были зафиксированы в паспортах участка и домов, фальсифицируя тем самым материалы дела» [20. C. 26].

Список литературы:

1. Бочаров Т.Ю. Антропология права по Латуру: от сетевого анализа к языку ценностей. Рецензия на книгу: Latour B. The making of Law: an Ethnography of the Conseil d'État. Polity, 2010 //Социология власти. — 2015. — Т. 27. — №. 2.

2. Витгенштейн Л. Философские исследования. — Litres, 2020. C. 156-158.

3. Волков В.В. Силовое предпринимательство, XXI век: экономико-социоло-гический анализ/Вадим Волков.—изд. 3-е, испр. и доп.—СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012.—352 с. ISBN 978-5-94380-121-1. — 2012. С. 294

4. Гинзбург К. Мифы-эмблемы-приметы //Морфология и история. М.: Новое издательство. — 2004. — С. 133.

5. Гребер Д. Бредовая работа: Трактат о распространении бессмысленного труда. — Ad Marginem, 2020.

6. Гребер Д. Утопия правил. О технологиях, глупости и тайном обаянии бюрократии. — Ad Marginem, 2016.

7. Гругман Р. Советский квадрат: Сталин, Хрущев, Берия, Горбачев. — Издательский дом" Питер", 2010. С. 15.

8. Екатерина Ходжаева. Такие дела. Такая Россия: полиция тонет в бумагах URL: https://enforce.spb.ru/chronicle/publications-of-the-media/6935-ekaterina-khodzhaeva-takie-dela-takaya-rossiya-politsiya-tonet-v-bumagakh

9. Кирилл Титаев. Ведомости, Extra Jus: Силовым структурам нужно сокращать бумагооборот [URL: https://enforce.spb.ru/chronicle/publications-of-the-media/6458-kirill-titaev-vedomosti-extra-jus-silovym-strukturam-nuzhno-sokrashchat-bumagooborot]

10. Майкл Л. Развивая Витгенштейна: решающий шаг от эпистемологии к социологии науки //Социология власти. — 2013. — №. 1-2.

11. Максимова О. 2011. Методологические аспекты участвующего наблюдения в закрытых институтах // Милиция и этнические меньшинства: практики взаимодействия / Под ред. В. Воронкова, Б. Гладарева и Л. Сагитовой. СПб.: Алетейя. С. 575

12. Отчет по результатам социологического исследования общественного мнения жителей Первомайского района г. Бишкек и сотрудников Первомайского РОВД г. Бишкек. ОБСЕ. 2006. // (дата обращения 01.06.21).[URL: https://www.osce.org/files/f/documents/0/1/21927.pdf]

13. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. — Ad Marginem, 2013. С. 225-237

14. Cicourel A.V. The social organization of juvenile justice. Chapter 5.– Routledge, 2017.

15. Cotterrell R. Book review: Ant’s eye-view of law — The making of law: An ethnography of the Conseil d’État. Journal of Classical Sociology. 2011;11(4):506-510. doi:10.1177/1468795×11415151

16. Garfinkel H. Ethnomethodology“s program: Working out Durkheim”s aphorism. — Rowman & Littlefield Publishers, 2002.

17. Groos K., Baldwin J.M. The play of man. — Appleton, 1901.

18. Gudova E. (2017) Remove the Document — and You Remove the Man. Book Review on Hull M. S. (2012). Government of Paper: The Materiality of Bureaucracy in Urban Pakistan, Berkley, CA: Uni- versity of California Press. 317 p. Journal of Economic Sociology = Ekonomicheskaya sotsiologiya, vol. 18, no 3, pp. 176–183.

19. Hull M. S (2012) Government of Paper: The Materiality of Bureaucracy in Urban Pakistan, Berkeley: University of California Press. p. 205.

20. Khodzhaeva E. et al. «Частное» и «публичное» в пространственной организации повседневных практик участкового (опыт этнографического описания) //Laboratorium. Журнал социальных исследований. — 2011. — Т. 3. — №. 3. — С. 18-52.

21. Latour B. Visualization and cognition //Knowledge and society. — 1986. — Т. 6. — №. 6. — С. 1-40

22. Latour B., Woolgar S. Laboratory life: The construction of scientific facts. — Princeton University Press, 2013.