О стихотворении Аркадия Драгомощенко «Откровение».

Сергей Финогин30/08/16 10:162.5K🔥

В книге '«Тень черепахи»', составленной из дневников Аркадия Драгомощенко (далее АТД), которые он вел в 70-х годах есть такая запись:,

""Удивительно, на что только не натыкаешься в словах, сколько их неожиданно проявляется в самих себе. Вот: слово «откровение». Что такое откровение?

О т к р о в (ь) е н и е, — к р о в (ь) е н и е '«от»', истечение крови, самого существа нашей плоти, истечение плоти из плоти, обретение в бесплотности… чего обретение? Отговоримся словом — истина.

Возможно, и так. Или же, как склонен считать Боря, это скорее всего связано с лишением крова. Но и в том, и в другом случае речь идет о развоплощении, уничтожении Я, формы, имени — во имя того, что не нуждается ни в форме, ни в имени, ни в ограничении от других.

Нуждается ли дерево в откровении? Камень, собака, мотылек?

Не в этом ли сущность грехопадение, осознав себя, обратив взгляд на себя. постигнув свою форму, наделив себя именем, человек тотчас выпал из мироздания.

Но что же это за истина, которую обретают в откровении? И кто ее обретает?''

В 2009 году в подборке в журнале '«Знамя»' публикуется стихотворение АТД '«Откровение»', которое отчетливо перекликается с этим небольшим размышлением и описывает внутреннее устройство опыта откровения как обретения через выпадение из мироздания и странного постижения через переживание '«истечения плоти из плоти»'.

Стихотворение начинается со специфической парадоксальности, которая сразу перетекает в семантическую трещину, зазор между утверждениями:

Откровение вне длительности. Но, случается, за

Чашкой кофе, за пылью звонка, перелистыванием страниц,

Эта диалектика длительности и не-длительности представляется как происходящее с телом, не изымаемым из времени (из длительности и последовательности) и тем, что происходит '«по ту сторону»' континуума психики, тела и времени. (Здесь стоит вспомнить о грехопадении, о котором шла речь выше, как о данности, находящейся вовне управления речью, чувством и мышлением, и которая однажды возникнув остается неким вечным фоном, откровение тоже становится такой данностью.) Эти процессы длительности и не-длительности сходятся там, где начинается возможность высказывания, написания текста.

На одной из которых мелькнёт: вспышка тоже ведь означает

Многое, но что значит “многое”? Сгорание одной из сторон?

Изменение монеты? Точно тень на пороге источника света.

Далее речь идет о вспышке, — внезапном озарении, не приводящему к определенности, а напротив к некой панической растерянности, после которой мысль АТД погружается в саму себя и словно бы успокаивается, очерчивая периметр этого мерцающего опыта — за порогом источника света семантическая темнота и лишь интонация смысла,

Год поворачивается на оси и, глядя на клёны, разбитые

Поверху солнцем, не идёшь никуда,

Здесь безвременье соединяется с поворотом года на оси, когда время еще не обращено в осень и уже не обращено в лето. Это шарнир времен, который отменяет на мгновение временную перспективу и заключает в себя исток откровения, которое не имеет разрешения в векторном пространстве и времени. Откровение там, где еще ничто не манифестировано и лежит точка бесконечных возможностей, порог источника света. Далее авторский голос растворяется в предмете описания, начиная говорить изнутри, оттуда оптика АТД, после пробитой языком сущности, столкновения и сливания с ней перемещается на пейзаж. Здесь дело о '«вспышке»' продолжается, заряженная чувственностью (вином?) мысль перетекает в натурность, природу:

роняя книгу, сухую,

Но мокрую в буквах, словно трава. Ветви, разъятые солнцем.

Где здесь, спрашивается, справедливость; найти то, что потом

Будет названо местом начала.

Книга становится частью натурального мира, как предмет культуры она поглощена им, слита с травой. Это тоже обретение в бесплотности, о котором шла речь выше, — прикосновение к безмятежности, в которой пребывают вещи мира, как но́умены, находящиеся по ту сторону, кратковременное сливание с ними открывает один из путей, по которому движется опыт откровения. Место начала здесь, это уже не место в нарративе и последовательности, это пространственное существование, в котором актуализировано все и одновременно:

Всё же чем закончится

Та же история, которая начиналась не раз? “Слепое познание”.

В пойме реки речные, вечерние тени. Но, как открыли её,

Имея в виду совершенно другое, как внезапно застыли?

Разумеется, имели в виду совершенно другое. И не то,

Что тот, кто утром в ванной с собою встречается взглядом

И бритву отводит наотмашь. Что ему? Свет ему светит

Из окон, — ветви струятся? Что ему? Кто он? Пусть он ответит.

Слепое познание опасливо заключается в кавычки, здесь нет окончательного вывода — чем оно обернется? Вопрос не решен и взгляд снова перемещается на пейзаж, где речь идет об интуитивном открытии — предполагаемое оказалось иным, чем ожидалось. И тут АТД говорит об оторопи перед пониманием (откровением?) Внезапной вспышкой — думали об одном, а пришли к другому — возможно, много большему, чем предполагалось. Дальнейшее движение мысли приводит к выныриванию, конкретному образу — бритье лица утром — это телесное открытое '«Ты»', образ, утягивающий в континуальность, в которой сразу исчезает аутентичность опыта откровения. Так о чем же шла речь?

Вспышка, нащупывание, выныривание в темпоральность. Нет окончательного вывода, важна эта протяженная чувственность, ауэтоэротическая длительность ощущения само-осознавания и самого откровения. структура которого пространственна и вне интерпретации, но явлена в очевидности, от этого возникает странная теплота удовлетворения. В некотором смысле это и можно назвать результатом слепого познания, '«откровением вне длительности»' и прикоснувшись к этому опыту мы заново можем прийти к тому прямому вопросу, который был задан АТД '«Но что же это за истина, которую обретают в откровении? И кто ее обретает?»', удовлетворенно осознав невозможность ответа на него в предложенных им логических концвенциях.

Откровение.