С выходом последней части «Хоббита» в конце прошлого года завершилась экранизация истории Средиземья, известной читателю — за исключением разве что «Сильмариллиона» и ряда второстепенных сюжетов, описанных в рассказах.

По этому поводу, с некоторым опозданием, простительным, впрочем, академическому миру, существующему в стороне от масс-культурной повестки, мы побеседовали со специалистом по западной фантастической литературе, профессором литературной критики факультета журналистики РГГУ Владимиром Львовичем Гопманом о профессоре английского языка и литературы Джоне Рональде Руэле Толкине.

1

Давайте для начала определимся с тем, как следует произносить фамилию писателя — не Толкиен, а Толкин. Эта фамилия — немецкого происхождения (предки Толкина приехали в Англию из Германии), и последний ее слог, ie, должен звучать, по словам самого писателя, как долгое «и», но по-русски для удобства произношения мы этот слог редуцируем до «и» краткого.

Что касается зависимости творчества Толкина от его профессии, то на этот вопрос хорошо ответил Томас Шиппи, автор превосходной работы о писателе, «Дорога в Средиземье». Шиппи, кстати сказать, человек очень интересной судьбы. Он был студентом Толкина и занимался по специальному плану, который профессор Толкин составил специально для него. После аспирантуры Шиппи, как и Толкин в свое время, уехал в Лидс, преподавал, вернулся в Оксфорд и стал профессором на той же кафедре, что и Толкин.

Шиппи писал, что единственный верный проводник по миру Средиземья — это филология. В отличие от своих коллег, подчеркивал Шиппи, Толкин был писателем не «от литературы», а «от лингвистики». Он шел от слова, так как был специалистом по древнесаксонскому языку и литературе.

В детстве Толкин читал мало, с трудом и некоторым напряжением осилил «Остров сокровищ», который так любят все подростки. Не смог дочитать книги Кэрролла о приключениях Алисы — они оставили его совершенно равнодушным. Во взрослом возрасте он читать уже не мог физически, он был безумно занят: четыре ребенка, неработающая жена, съемный дом, постоянная нагрузка в университете.

Профессорское жалование было не очень большим, и для подработки Толкин часто брал домой контрольные работы студентов. Он совсем не жил жизнью писателя, как мы ее привыкли представлять — и работал, в сущности, по ночам. Когда он возвращался из университета, нужно было подготовиться к лекциям на следующий день. Много времени он уделял семье, вне которой он не мыслил себя. Вечером, перед сном, он обязательно читал детям сказки. Уложив детей, он поднимался в кабинет, проверял тетради, после чего мог писать что-то для себя. Одно дело не очень объемный «Хоббит», другое дело — трилогия и «Сильмариллион».

Читать в свое удовольствие — в том числе и фантастику — он начал уже на пенсии, с 1959 года.

2

Толкин с детства любил языки — уже в четыре года он просил мать заниматься с ним латынью. Толкин писал, что самым сильным детским переживанием был момент, когда в 8 лет на железнодорожной станции он увидел вагоны с углем, на которых была надпись по-валлийски. Когда он впервые взял в руки учебник готского языка, он, по его словам, испытал «волнение, как во время любовного свидания».

Больше всего Толкин был восхищен финским языком, поразившим его своим благозвучием; именно финский стал основой созданного в трилогии языка квеньи, языка высших эльфов. Овладев финским, он прочел «Калевалу», что и определило цель жизни — создать мифологию Англии.

Сделаем небольшое отступление о «Калевале». Был такой финский филолог, Элиас Леннрот, который посвятил жизнь собиранию рун — народных сказаний. Он ездил по финским деревням и записывал их. Потом литературно обработал их и издал в том виде, как мы ее сейчас можем прочитать. Сразу же разгорелись дискуссии — можно ли это считать памятником, или это книга — продукт творческой деятельности Леннрота, ведь мы — говорили его противники — даже не знаем, какова степень литературной обработки изначальных сюжетов. Дискуссии эти остались в прошлом, книга признана народным эпосом, и каждый год 28 февраля отмечается общенациональный праздник, день Калевалы.

Вернемся к Толкину. Как он сам писал, в английской культуре не было эпоса, равного исландским «Старшей» и «Младшей Эдде» и древнегерманской «Песне о Нибелунгах». «Калевала» привела Толкина к мысли создать для Англии подобную эпопею.

Круг его чтения был очень узок. Как сказал один его биограф, для Толкина английская литература закончилась на Чосере, на XV веке. Шекспира он не понимал и не принимал. Не любил великие английские романы XIX века. Не любил XX век, не знал современную литературу. Его сын Кристофер вспоминал, что отец вообще не любил современность. Даже автомобиль он в какой-то момент продал. Телевизора дома у них не было. Толкин слушал радио, но очень редко. Это был человек книжной культуры, того специфического ее сегмента, который связан с северной мифологией.

Толкин любил своих детей и постоянно рассказывал им сказки. Однажды кто-то из детей попросил, чтобы отец рассказал какую-нибудь новую сказку, которую они еще не слышали. Толкин задумался и произнес непонятно откуда взявшуюся фразу: «В норке под землей жил да был хоббит». Что-что? Кто? Какой хоббит? Он был поначалу ошеломлен, потом записал эту фразу, поняв, что это начало какой-то большой истории. Так и получилось. История не закончилась и после того, как первая книга — «Хоббит» — увидела свет. Продолжая размышлять о тех фантастических событиях, о которых писал в «Хоббите», Толкин создал трилогию. Работа над нею заняла десять лет с лишним, с 1937-го примерно по 1949-й год.

3

Оксфорд — очень своеобразный мир, это микросоциум, который Толкину был очень близок. Большую роль сыграла и любовь Толкина к разнообразным клубам, которые он постоянно устраивал. Когда он учился в Школе короля Эдуарда в Бирмингеме, он образовал клуб «ЧКБО» — Чайный клуб берровианского общества. Берроу — это название универсама, самого крупного в Бирмингеме, куда школьники ходили пить чай с плюшками. Члены этого клуба занимались тем же самым, чем и в других клубах. Они собирались, обсуждали книги, спорили.

В Окфорде Толкин основал клуб «Шахматная доска», где занимались не только литературой, но и шахматами.

В Лидсе Толкин образовал «Клуб викингов», объединивший людей, интересовавшихся литературой стран Северной Европы. Они собирались, читали исландские саги, пели песни, которые Толкин и его друг писали специально для этих встреч. По возвращении в Оксфорд — новый клуб, «Углегрызы».

Вершина «клубной деятельности» Толкина — это клуб «Инклинги», который образовался в 1931 году и существовал до 1954 года, когда Льюис переехал в Кэмбридж. Здесь Толкин, Льюис и другие члены клуба впервые читали отрывки из своих новых вещей. В 1941-м году к Инклингам присоединился Чарльз Уильямс, писатель превосходный, но не очень известный у нас.

Обсуждения проходили бурно. Человек посторонний, вспоминал Толкин, мог бы решить, что перед ним заклятые враги, яростно оскорбляющие друг друга, прежде чем перейти к рукоприкладству.

«Инклинги» и другие клубы, в создании которых принимал участие Толкин, отражают, наверное, такое специфическое свойство англичан, как «клубность», стремление сбиваться в клубы по интересам.

В Великобритании в каждой социальной сфере есть свои клубы — начиная от рафинированных закрытых клубов, которые мы знаем по литературе и заканчивая обычными местными пабами. Женщин стали пускать в клубы только в последнее время, чего не было в середине ХХ века. Известная британская писательница Дороти Сейерс, которая до Кристи считалась главным автором детективного жанра, хотела присутствовать на заседании клуба, Льюис выразил искреннее недоумение и отказал даме.

4

Толкин говорил, что его книги не имеют отношения к политике, но, конечно же, это было не так. Очевидно, что в любое другое время он бы не написал такую книгу, которая проникнута ужасом от наступления всеобщего мрака. В Англии действительно царили такие настроения в связи с экспансионистскими планами Германии.

Профессор писал, что люди, которые изобрели, а потом применили атомную бомбу, — такие же преступники, как и те, кто стремился овладеть всеми кольцами всевластья. Порой говорят, что Толкин пацифист, желающий отгородиться от политики, что странно, потому что ни в «Хоббите», ни в трилогии нет и намека на пацифизм. Он сам участвовал в военных действиях в Первую мировую и писал: «Я убивал людей, я знал, что я убиваю людей, когда нажимаю на курок винтовки. Людей убивали на моих глазах, и моих друзей тоже».

Атомная бомба — очень точная параллель к сюжету трилогии. Сила атома и сила колец похожи — они могут нести разрушение, но они и создают, по сути нашу реальность и реальность Средиземья, соответственно. И. когда уходит сила колец, уходит и все созданное с их помощью.

Добро не могло победить иным образом, что-то должно было быть принесено в жертву. Бильбо и Фродо отплывают в страну, из которой нет возврата. Толкин понял, что подходит к концу главный труд его жизни. Конечно, он написал потом сказки, «Сильмариллион», но главный его труд — это, конечно, трилогия. Мне кажется, горечь в финале во многом от горечи мироощущения самого Толкина.

И очень важно, что ушло вместе с силой кольца. Многозначность здесь — в нерасторжимости добра и зла. Из мира ушли не зло и добро, ушла сила, началась новая эпоха. И возврата к прежнему, уютному миру быть не могло.

Они были знакомы с 1926 года. Льюис очень любил трилогию Толкина, написал одну из первых — и лучших! — рецензий о ней, даже пытался выдвинуть ее на Нобелевскую премию. Толкин же не принял цикл о волшебной стране Нарнии, начиная с первой сказки, «Лев, колдунья и платяной шкаф». Льюис спросил его о причине. Толкин резко ответил, что не может понять, что это за мир такой, где собраны существа из всех европейских мифологий, начиная с античности, и как они уживаются в одной стране. Льюис возразил, что эти существа могут спокойно уживаться в человеческом сознании. «Только не в моем» — сказал Толкин.

Когда в «Инклингах» появился Чарльз Уильямс, Льюис проникся к нему дружескими чувствами, интересы у них были похожими — прежде всего, к литературе «артуровского» цикла. Толкин, который был человеком закрытым и тяжело сходился с людьми, наверное, считал себя до этого главным другом Льюиса, и должен был сильно переживать по этому поводу. Может быть, ревность к другому писателю стала поводом для того, чтобы обнажились накопившиеся творческие разногласия.

У Льюиса была очень сложная домашняя ситуация. Почти два десятка лет он жил с женщиной, которая была намного старше его. Никто не мог понять, каковы их истинные отношения. Она редко появлялась в обществе с Льюисом, и вообще редко выходила из дома. Не общалась ни с кем из его друзей, да и общение из–за этого происходило вне его дома. Никто не знал, кто была эта женщина. А была она матерью его школьного друга Пэдди Мура, который погиб на фронте Первой мировой войны во Фландрии. Когда они отправлялись на войну, то оба дали клятву заботиться о матерях друг друга в случае, если кто-то из них погибнет. Так и получилось. Пэдди Мур погиб, и Льюис взял миссис Мур к себе. Толкину все это очень это не нравилось, хотя он не касался этого вопроса.

Не нравились Толкину и другие отношения Льюиса, возникшие после войны (к тому времени миссис Мур умерла). Льюис познакомился с американкой Лесли Грэшем, которая обратилась в христианство, слушая лекции Льюиса на радио BBC. В начале 1950-х она впервые приехала в Англию и встретилась с Льюисом. В 1955 году она приехала к нему во второй раз, уже с двумя детьми, перед этим получив развод, муж ее, кстати, был членом компартии США. Именно этим детям посвящена часть «Хроник» — «Конь и его мальчик».

Какое-то время она жила в доме Льюиса, но потом возникла угроза депортации, когда у нее закончилась виза. Кроме того, у нее обнаружили рак. Отношения у них были исключительно дружеские, но Льюис сделал ей предложение, чтобы Лесли смогла остаться в Британии. Предложение было принято, они сочетались браком прямо в оксфордской больнице, зная, что она обречена. Но последовала поистине чудесная ремиссия, подарившая им три года счастья. Когда она умерла в 1960-м году, для немолодого уже Льюиса это было сильнейшим потрясением.

Толкину это тоже было непонятно — какая-то американка, с детьми, к тому же бывший муж — коммунист, а к коммунистам Толкин относился очень негативно… Толкин и Льюис отдалялись друг от друга — и, возможно, в этом прежде всего вина Толкина.

Когда Льюис умер в 1963 году, Толкин был единственным преподавателем Оксфорда, который отказался писать что-либо для посвященного его памяти мемориального сборникf, сказав лишь: «Нас связывало очень многое, но это касается только нас двоих».

Едва ли эту ситуацию можно окончательно прояснить. Толкин был человеком очень скрытным. И никому такого рода вещи он не мог рассказывать. Более близкого друга, чем Льюис, у него не было. Не мог он рассказывать это и дома, так как четко разграничивал семейную и творческую сферы бытия.

5

В третьем номере за 1976 год в журнале «Современная художественная литература за рубежом» был напечатан обзор Муравьева «Толкиен и критики». Это была первая публикация в нашей стране о Толкине.

Это было уникальное издание, печатавшее только критические материалы о зарубежной литературе — как «Иностранная литература», но без художественной части. Издание было потрясающее. К сожалению, не смогли его сохранить в 90-ые, хотя денег на него нужно было совсем немного… Аналогов ему нет в академической науке за рубежом, это не только мое мнение.

И вот в 1976 году выходит статья о Толкине замечательного литературоведа Володи Муравьева, умно и точно рассказавшего о «Хоббите» и о трилогии.

Потом в конце 1976 года вышел «Хоббит», и это стало для читателей настоящим потрясением. Начали доставать книги Толкина, переводить их. Есть масса любительских переводов, очень плохого качества, появлявшихся в самиздате какими-то обрывками, кусками.

Первым перевел трилогию Александр Грузберг, живущий в Перми (в его «послужном списке» — свыше ста книг переводной фантастики). Он переводил книгу для своих детей, не думая о публикации. Был перевод Зинаиды Бобырь. Она была хорошей переводчицей, много переводила фантастики, но трилогию она сжала в один том, пересказав многое, сократив общий объем примерно втрое (потом, в 1990 году, перевод был опубликован). Когда рухнул Советский Союз, а вместе с ним и цензура, рынок стали заполнять самопальные переводы фантастики в огромных количествах. Рынок был чудовищным по масштабам — от пяти до семи тысяч позиций, по разным оценкам.

В 1982 году вышла первая часть трилогии, под названием «Хранители», в переводе Муравьева и Андрея Кистяковского, прекрасных переводчиков. А в середине 90-х наконец пришла к нашему читателю трилогия в переводе Марии Каменкович, Валерия Каррика, при участии Сергея Степанова. Очень хороший перевод, издание снабжено превосходным, по-настоящему научным филологическим аппаратом. Всего переводов «Хоббита» и трилогии на русском языке существует в общей сложности более двух десятков. Есть весьма полезная книга Марка Хубера «Толкин русскими глазами», в которой сравниваются эти переводы. Думаю, что нет другого такого зарубежного автора, к которому у переводчиков был бы такой интерес.

В восприятии наших читателей Толкин также занимает особое место. Если движение поклонников его творчества и имеет аналоги на Западе, то местные ролевые игры ни на что не похожи — ни по масштабу, ни по степени погружения «в материал».

Из всех зарубежных фантастов до Толкина можно назвать только одного автора, которого изучали у нас столь же прилежно — это Герберт Уэллс. Причина этого — в политической репутации Уэллса: он несколько раз приезжал в Советский Союз, встречался с Лениным и Сталиным, за всю жизнь ничего плохого не сказал против Советского Союза, и даже голосовал за Коммунистическую партию Британии. Потому был весьма часто издаваем и изучаем.

В Англии у книг Толкина при жизни был довольно холодный прием — несмотря на рецензии Льюиса и других авторитетных авторов. Тогда как в Америке в середине 1960-х трилогия прогремела. Она поразительно срезонировала с царившими в стране настроениями. Началась война во Вьетнаме, марши мира на Вашингтон — и студенты в кампусах ходили в футболках с надписями «Фродо жив» и «Гендальфа в президенты». До Англии волна популярности Толкиена докатилась только в середине 1970-х. Тогда они спохватились и начали его активно переиздавать. Академическое литературоведение в Англии при этом по-прежнему к Толкину не проявляет особого интереса. Отношение к нему литературоведческого сообщества по-прежнему более сдержанное, чем к тому же Льюису.

Я сам, давно интересуясь фантастикой, слышал о Толкине, но не читал его до конца 1970-х, до «Хоббита». Книгу я купил и с восторгом прочитал — очень хорошее ленинградское издание в переводе Натальи Рахмановой с прекрасными иллюстрациями Беломлинского. Потом я познакомился с трилогией, которую прочитал уже в оригинале. Это были 1981-1982 годы. Достать оригинал было в те годы очень сложно, но у меня тогда была знакомая в Ливерпуле. Ей, как ни странно это звучит, очень нужны были журналы «Крестьянка» и «Работница». Она была левачка, интересовалась положением женщин в СССР и ей казалось, что журналы самым адекватным образом это отражают. Познакомились мы на каком-то антивоенном митинге в Москве году в 1978-м, где я работал переводчиком. Я посылал ей журналы, а она — книги.

6

Меня больше волнует другое: Толкин стал частью массовой культуры, всякие постеры, значки, футболки, маски, компьютерные игры… Плюс это недавнее безумие с установкой ока Саурона на Москва-сити… Московские орки собирались протестовать, устроить флешмоб, бред какой-то.

Лет десять назад в издательства «АСТ» и «Ермак» запустили серию «Толкин. Предшественники». Однако наполнение серии показало, что составители не имеют никакого представления о сущности творчества Толкина и его реальных литературных интересах. Потому как ни один из тех авторов и ни одна из тех книг, которые действительно повлияли на Толкина, в серию не включены. Нет, например, ни «Беовульфа», ни романов Уильяма Морриса. Но есть книги десяти самых разных авторов, американцев, англичан (напри- мер, лорда Дансейни, которого Толкин не очень любил, считая его слишком выспренним), не имеющих к Толкину никакого отношения. И «Предшественники Толкина» — ни что иное, как рекламный трюк.

Из Толкина сделали культового писателя, а хуже этого ничего не может быть. Профессор был бы в ужасе от всего этого, если бы дожил до наших дней. Он не хотел быть модным, почти не давал интервью, не общался с прессой.

Надеюсь только на то, что волна эта схлынет, в итоге кто-то, может быть, даже книгу прочтет, а не только фильм посмотрит.