Творческие границы — это границы эстетического, где свершается мысль, где есть возможность оставить наблюдателю проделать работу — целостного понимания или хотя бы интеллектуальной интерпретации явления культуры. В этом смысле, эстетическое может быть наиболее оправдано в качестве стимулирующего авторство в зрителе, зажигающим творческую искру, поэтому подлинная мысль также вынуждена иметь в себе пути эстетического.

В этом тексте будет идти речь о том, что такое путь эстетического, и в чем состоит основная понятийная нужда в нём. В данный момент, понятие творческого несколько не попадающее, или даже наоборот, чрезмерно является таковым, посему вполне оправданным будет развернуть то, что мы недавно искали в слове творчество, через категорию эстетического. Как обладающая меньше ясностью, в ней еще есть что открыть перед нами, чтобы пробудить к красочному усилию, к форме и идее, к миру идеального, возвышенного, длящегося вперед себя.

В последнее время, одно из полей активного интерпретирования является уже утвердивший себя психоаналитический дискурс. Понятие «архетип», введенное Юнгом, покажет нам поле, на котором работает психоаналитический ум. Архетип, являющийся только намеком, только формой, не имеющей конкретного выражение — это то пространство эстетических границ, в которых мы будем искать способ эти границы расставлять.

Этот способ отличается от других тем, что мы обращаемся к коллективным образам, и ищем их общую идею. При этом работа происходит со снами, ассоциациями, и бессознательные сновидения становятся частью человекообразующей правды, несущей ответ за дневные вершины искусства. Ночь обеспечивает день, а день — ночь, и так, в их диалектическом безумии, рождаются новые вершины, образы, полезные ритуалы — как смены циклов в связи с природными условиями, так и умиротворяющие практики себя, совершенствующие дух и тело, выводящие их из забвения и к новым перспективам, или обновление душевной жизни.

В любом случае, способы, каким эстетически человек может обновляться, должен быть достаточно сложен, чтобы вывести из взгляда рекламы или архивом представленного авторитета, выводить к воздействию произведения искусства и приводить к вратам осознания, вводя человека в измененное состояние сознания.

Когда ритуал становится достаточно ценным, но не достаточно при этом рационализируемым, когда он, однако, снимает ментальное напряжение, то есть достаточно сложен и витиеват по содержанию, у него выходит провести «человека живущего» к «человеку культурному», перед которым сады и архитектура живут жизнью настоящего. По сути, речь идет о том, как из регистра неглубокой обыденности вывести к ярким вершинам достойного лика бога существования.

Бездна и ужас, с которой врезается в нашу повседневность эта потребность, особенно заметны рядом с учителями, святыми, гуру и другими сакральными деятелями Земли. В большинстве случаев, именно в таких красках видят ученики и представителей философских факультетов (социальных институтов западного типа мудрецов), и именно поэтому там рука об руку идут разочарование и яркие, самые молниеносно светлые озарения. Конференции и семинары, как попытка воссоздать этот цветок жизни, перед которым нужно открыться, грел не только Фихте Г., но и греет всех, страждущих просвещения разума и просветления духа, установления уникальной и своей связи души и тела.

Конечно, обломки современности дают множество поводов для беспокойства, и отчаяния — когда эти силы страдания не приняты как индивидуальные стихии героя, который через предельное преодоление достигает своего пути, трансформации себя самого, и становится достойным своей судьбы. Именно потому, что и современникам нужно найти свою судьбу, греческая логика подсказывает противоположность страдания героя и его свершения, ту бесконечную заботу, с которой он стремится то, что ему предначертано, исполнить (или не исполнять), и вызнать, что это. Поэтому грек не чуждался знаний соседних стран, был любопытен и разносторонен. Его культура создала разные школы именно потому, что ценила культуру и интеллект, и не знала идеологии (или, что наверняка, считала ее некрасивой по форме). Даже политика была в Греции очень разной: и именно потому грек был культурен, а не национален или социален. Его высокая игра с любой культурой и глубокое отношение к достижениям соседей позволяла в Греции создавать шедевры гармонии и красоты, дополняющие природу таким образом, что сама природа рядом с ними имела свою ценность, а человеческое тело именно из–за этого трепета перед окружающим могло ценится в качестве высших творений природы. Эту последовательность и упорядоченность мы находим не во всех культурах земли, и именно поэтому можем считать это чертой не просто человеческой, но чертой выработанной, пестованной и культурной. Тогда — мы видим исток и мир культуры, который перестает представать обломком, но несет архитектуру бытия внутри и стоящей немного над природой — но лишь на незначительно высоком возвышении, взвешенном, продуманном и естественном человеке.

Нам необходимо было затронуть тему гречески устроенной культуры, чтобы прояснить естественность культуры, мысли и созидания, которая будет дальше использоваться. Также, можно отметить, что черты идеала и утопии, о которых будет упоминаться, соотносимы именно с греческим стилем как ориентиром направленного идеала (проявленного в эпоху Возрождения).

Естественность мысли, такую, какая она есть в определённую эпоху, выражает созданные в эту эпоху утопии. Это не только метафизически-идеальные картины эпох, которые мы считываем по очерченной атмосфере, когда у нас появляется некое «целое» эпохи, например, перехода от Средних Веков к Возражению, но и сами произведения, названные утопией.