Donate
Prototype466

Prototype466: продолжение

Simon Libertine26/09/15 02:0814.3K🔥


#2

Когда последние неоновые серии Джозефа Кошута наконец-то показали в галерее Цвирнера, я был на презентации и осматривал их чуть сощурясь, и от их вида на языке появлялись нотки грейпфрутового оргазма. Все новое — хорошо прикрученное к стене шурупами старое. Я понял это еще на первой своей выставке Кошута в подвалах Лувра (теперь эта инсталляция закреплена в них постоянно), когда увидел как балет горизонтально вытянутых формул пытается зачеркнуть эффектную историческую — фактурную и крайне выразительную — кладку королевского дворца.

Мы на презентации выставки. Здесь ходили, словно обмякшие груши для битья, приглашенные держатели VIP-карт галереи. Все они занимались привычным делом — непринужденно беседовали, попивая золотистое полусухое шампанское. В них и их манерах читалась принадлежность к усредненному типажу, напоминающему о вялых и, на деле, довольно занудных персонажах-интеллектуалах Уэльбека. Шампанское в их бокалах шипит в той же обрыдлой тональности, что и они. Говорят, благодаря особому смешиванию сортов винограда пино нуар и шардоне с небольшой добавкой пино менье, в готовом напитке от Луи Редерера появляются пузыри большего размера, чем у других игристых вин. Так уж говорят, я же — застал те времена, когда и информационные пузыри были герметичней.

Зал, с пола до потолка забрызганный кислотно-синими красками в тон кричащих неоновых надписей «СЧАСТЬЕ НЕ БЕСПЛАТНО» (HAPPINESS IS EXPENSIVE) и «ПЯТЬ СЛОВ ВЫВЕДЕНЫ ОРАНЖЕВЫМ НЕОНОМ», венчал стоящий на круглом столике двухметровый марципановый Майкл Джексон, нежно обнимающийся с Розовой Пантерой. Этот цельно-глазурированный глюкозный тандем производил впечатление если не сакральной, то предельно намоленной скульптуры. Сегодня многие пришедшие сюда задаются вопросом: Совершит ли Дэмиен Херст побег из своей вестминстерской темницы (по слухам, он живет сейчас там, и как и ранее, в своем трехсотлетнем доме в Девоне), чтобы вместе с нами почтить память и отведать короля поп-музыки?

Скульптура — это не только запечатление жестов, но и как любой предмет искусства всегда является резервуаром для чего-то большего. Задача лишь в том, чтобы понять, что одна эта работа может рассказать нам о целой эпохе.

Что мы можем понять об идеологии эпохи, глядя на торт Джеффа Кунса или на его же сияющую глянцевыми бликами нержавеющую стальную скульптуру «Надувного щенка»?

Все его экспонаты укладываются в по-детски беззаботный калейдоскоп образов, созданнный будто бы в компьютерную эру: детские надувные игрушки для купания — как стереотипные для китайского ширпотреба персонажи, так и персонажи марвеловских комиксов вроде Халка с садовой телегой и надувного омара для бассейна, садовые гномы, мультяшные обезьяньи головы, паровозики с глазами, обнаженные девушки, прямиком из игрушечного варианта Playboy, запряженная лошадьми карета. Цвета — четкие, и решительно яркие.

Когда я потом, уже дома, абсорбировал немного сладковатого дымка, мне приснилось как Господь, облаченный в лик, внешне походящий на Бена — с той же неряшливой мужицкой величественностью, провел меня в облачный зал с голограммой Вселенной, которая оказалась и впрям элегантна, потому что походила на неотрендеренное сечение кремового торта со взбитыми сливками. И молвил Отец наш:

— Вот, Джейсон, теперь ты единственный из существ человеческой разновидности, которые увидали мою необъятную вселенную целиком. По иронии моего, то есть Господа, замысла она очень похожа на ваш земной десерт от Джеффа Кунса, выполненный в форме вашего Майкла Джексона, в объятья которого упала Розовая Пантера моя.

Архетипический образ и икона всего десятилетия — «Кролик» Джеффа Кунса, так же сделанный из полого металла, и кажется будто бы неодушевленными руками. Кролик этот покрашен, сияет и переливается, как может сиять и переливаться лишь полированный нержавещий металл. Воспринимайте его как танец под музыку времени, просто смиритесь — такова изнанка красоты.

Итак, сегодня и я оказался среди них. Художника теперь уже и не отличишь внешне на вернисаже. Художник, явившийся на подобную ярмарку искусства, похож на подростка, который вваливается в спальню родителей, когда те занимаются сексом. Художник ходит по выставке, разглядывает нарядные, но вызывающие лишь жалость люминисцентные шедевры, соседствующие с объектами, внешне не неотличимыми от тушек уснувшей вечным сном выхухоли, и думает:

— Боже, помоги мне выжить в этой мясорубке культуры потребления.

На широкой стойке стоял профессиональный микшерский пульт, и я протянул руку к бутылке с водой с большой осторожностью, ведь из микшера опасно торчал пучок разноцветных проводов — красных, синих, зеленых — словом, в отличие от клише из голливудских боевиков, рисковать с ними совершенно не стоило. Иначе, могло случиться что-нибудь действительно непоправимое, не взрыв тринитратолуола, конечно, но из динамиков могла начать играть , например, «авторская диджейская музыка», Боже упаси. Обрист тоже подошел прямо к стойке, подошел с деланной уверенностью, но не поздоровался. Чем лучше у него шли дела, тем дольше он вас не узнавал, и, похоже, сегодня он хотел, чтобы все знакомые знали, как хорошо у него идут дела. Заметив довольную физиономию моей помощницы Пинк, он медленно оборачивается, оглядывает неоновые надписи и снова поворачивается ко мне.

— Какая-то комедия, я полагаю?

Никогда еще слово комедия не приобретала обличия столь низкого, вульгарного и достойного всяческого порицания.


Бен, кажется, уже вошел в довольно романтическую стадию отношений с местным мини-баром и качался на ходу как едва умеющий ходить младенец. Обрист, напротив, почувствовал себя здесь как полу-дохлый лосось в Живой воде. Если вы знаете лучшее сравнение для Обриста на этой вечеринке, чем «полудохлая рыба в живой воде», вставьте его, пожалуйста, сюда.

Я ждал момента, когда в местном, практически, стерильном воздухе, наконец, потянет кальвинистским душком и Куратор с Хансом-Ульрихом Обристом начнут обсуждать дела. Не успел я сделать еще одного круга по галерее, как Бен подвел Обриста к Бернару Арно, вокруг которого уже собралась пара инвесторов помельче, и начали что-то тихо обсуждать. Это их работа, и, думаю, лучше не лезть в бутылку, когда галеристы, критики и Куратор обтяпывают дела, пускай, и пытаясь крутить за вашей спиной карты. В конце-концов их успехи будут иметь непосредственное отношение к толщине вашего кошелька. Слышал, как они называют это несколько примитивно: «Продажа творческого продукта».

Вся эта дискурсивная конструкция с первого же взгляда сильно напоминает переиначенную формулу Маркса («Товар — Деньги — Товар»), только здесь она обозначалась так:

«Галерист — художник — галерист» или «Галерист-художник-деньги-художник-галерист». Галерист здесь, и в правду, образовывал исходный и конечный пункты движения. В первой формуле роль посредника во всем процессе играют деньги, во второй, наоборот, — художник.


Помню, как перед уходом среди гостивших здесь людей я заметил подстриженные бобриком волосы. Пришел Демиен Херст. В его игривом взгляде пятидесятилетнего мужика я прочел его намерение выпить побольше коктейлей и прилюдно снять штаны, оголив зад. Старого пса не научишь новым фокусам.

Двое стоящих с ним человек напоминали больше Участников Международного гей-родео в Арканзасе, США. Это были Хью Аллан и Джуд Тиррел — давние партнеры Херста. Дэмиен как-то приказал Аллану, чтобы он пошел в закрытый на ремонт ресторане Qua Vadis и разбил молотком зеркала с пятнами от краски — те работы Демиена, которые владелец ресторана, не согласился досрочно вернуть.

Еще я знал, что приблизительно в то же время к зданию галереи подъехал неприметный белый грузовик марки Шевроле.


Я оторвался от дисплея, и окружающий мир вновь начал существовать. Но не надолго, сегодня я ждал гостей в мастерской, поэтому я выбираю следующую вещь на youtube и вскоре решаю остановиться на репортаже с открытия выставки под кодовым названием VB46 в галерее Ларри Гагосяна, в особом представлении не нуждающейся, на котором меня уже, к счастью, не было. Перед этим, дабы дать миру шанс вернуть утраченное им только что доверие, я сходил в ванную, умылся и тщательно протер глаза. После нескольких минут репортажа, повествующего о перфомансе Ванессы Бикрофт с сотней измазанных ореховой пастой голых девушках на каблуках, мне стало понятно, что ледяная вода здесь не поможет.


----

Я возвращался по Пятой авеню, когда, наверное, впервые в жизни увидал несомненное Пуримское чудо. Буквально на моих глазах люди в костюмах Чубакки и Фредди Крюгера разняли потасовку с участием переодетых Бэтгерл и Мистера Исключительного. Зрелище-дружелюбный инцидент произошёл, но не на Аллее Славы в Голливуде, как того следовало ожидать, а в центре Нью-Йорка сообщил вечером телеканал Sky News. Можно было целый рассказ написать, если только выдумать предысторию стычки этих людей в костюмах персонажей комиксов.

{ прим: персонажи «Звёздных войн», «Кошмара на улице Вязов», героиня комиксов DC и персонаж мультфильма «Суперсемейка соответственно. }

Тем временем, примерно в пяти километрах от меня забастовка против арт-группы Война превращалась в локальный рейв. Об этом уже как неделю кричали резонирующие волокна медиа, вместе с привычными мелодиями апокалипсиса вроде «Какой киш полюбит Эштон Катчер и с каким соусом подавать маффины Саре Джессике Паркер»:

ЗАБАСТОВКА ПРОТИВ ВОЙНЫ В ЛОНДОНЕ ПРЕВРАТИЛАСЬ В ЛОКАЛЬНЫЙ РЕЙВ

В этом заголовке было скрыто одновременно все тайное безумие нормального мира.

13 января в Камберуэлле, одном из центральных районов Лондона, действительно, прошла забастовка независимых художников, сообщает Fact Magazine. В какой-то момент одна из групп бунтарей превратила рядовую стачку в локальный уличный рейв: толпа утроила танец под рагамаффин, а энтузиасты выложили материал в сеть, пометив всё тегами #‎ArtistsLinkUp, #‎RoadBlock и #‎ArtStrike

Мы обратились за комментарием к нашему специальному корреспонденту в Лондоне, галеристу Хансу-Ульриху Обристу:

— Война, по слухам, — это футуристическая политическая партия, состоящая из одних лишь художников. Еще пару лет назад, когда она только набирала популярность, о такой обреченной концентрации художественно-политической дикости нельзя было и подумать.

Что за чушь? Вспоминается правило, зазубренное мной некогда из манифеста сторонников Оккупай Уолл-стрит: Недоверие и подозрение сегодня являются принципиальной и единственно возможной реакцией жителя большого яблока на медиа. «Сегодня, когда над нашими галереями нависает тень Войны…», было продолжил он, но зазвонил телефон и я закрыл окно браузера.

Так, не зная обо всем этом, я шагал вдоль бруклинского зоопарка домой и благодарил Господа за Академический отпуск — этот рай оплачиваемого безделия. Разница лишь в том, что у любого отпуска есть дедлайн. Помню как три дня назад я дочитал последнюю лекцию из своего спецкурса по антропологической семиотике в университете Нью-Йорка — моей родной альма-матке — и с большим удовольствием начал вкушать плоды заслуженных «sabbaticals» — 7 свободных месяцев академического отпуска, отведенных, чтобы дописать диссертацию.

Чему я был рад, так это тому, что первый плод уже ждал меня дома в ящике стола — спрятанный в бутафорскую банку колы небольшой пакетик сухой ароматной колумбийской магии сорта Noname, и речь шла не о коллекции карт из серии Magic The Gathering, некогда мощном подростковом контраргументе в половом отборе.


----

{Прембула}

Внимание! Данный текст имеет возрастные ограничения: Моисей +

Приведу также фрагмент рецензии на мой роман в New York Review of Books:

— Муж долго хохотал, когда я сообщила, что решила почитать «Prototype466» для отдохновения и разгрузки мозга. «Ну-ну», — сказал он.

КРУПНЫЙ ПЛАН: Джейсон пишет преамбулу.

Всем привет, меня зовут Джейсон, я Казанова для душевнобольных. Эйнштейн для умственно-бездарных. Преподаватель семиотики — это тот, кто знает ответ на любой вопрос. Во всяком случае, так обычно считают девушки, с которыми я встречаюсь.

Вы, наверняка, скажете что моя книга уныла и написана снобом, а я лишь добавлю, что «это ваш последний шанс купить ее за 17 — жук чихнул — американских денежных знаков», потому что дальше она будет продаваться за 7. Точней — не будет и за 7. За эти деньги вы сможете снимать с нее пенки смыслов, совершая вольнодумную прогулку по тексту вместе с облачком сахарной ваты.

В моменты, когда мне понадобится показать себя и ситуацию отстраненно, я буду переходить на рассказ о себе в третьем лице. Но вы не переживайте, потому что Джейсон — это я, а я — это-таки все еще Джейсон. Я буду обозначать такие ситуации метками из режиссерской практики, например такими:

ОБЩИЙ ПЛАН

Я лег на свою дубовую койку и внимательно слушал, как роится бесконечно сложная жизнь моего проходного романа. "Сердце вскормлено хлебом фантазий», — говорит Йейтс. И этот хлеб сердца я собирался выпечь из лучшей муки, что нашел в супермаркете нажитых впечатлений — это была самая-растакая органическая муки грубого помола, полученная из итальянской пшеницы дурум. Когда запели горны, наполняя грустью вечерний воздух, я проронил полоску папарделе на кашемировый джемпер и вынужден был закрыть свой мак.


----

# V Николь: ощущения на кончиках пальцев

# I.

Все завертелось в момент знакомства с Николь, когда к моей руке примерзла банка энергетика, а к языку пристала случайно услышанная по пути домой детская песенка «Кис-кис-киса, киса-кисуня», на поверку оказавшаяся настоящим проклятием.

В жизни каждого из нас бывают моменты, когда мы получаем неожиданный толчок, о котором никогда потом не жалеем. Для меня таким сигналом стала встреча с Николь и знакомство с ее знаменитым отцом — режиссером Джулианом Вендерсом.

Мы вместе с Николь пришли на презентацию-выставку камней Де Бирс в The World Diamond Tower в сердце Манхеттена на Пятой авеню, в том числе официальную презентацию Звезды тысячелетия — редчайшего бесцветного бриллианта весом 203,04 карата или 40,6 грамма, ограненного в форме груши с 54 гранями. Реальная стоимость камня до сих пор неизвестна, но в 1999 году он был застрахован на 100 млн. фунтов стерлингов.

Он не был огранен, я бы даже сказал, что увиденный нами камень был почти диким. И все же рука мастера-огранщика прослеживалась, потому что в нем, будто в тюрьме сиял звездный луч, блестевший будто в бешеном танце. Джей пришел туда почти случайно, он не думал, что встреча эта может повернуть всю его жизнь на 180 или даже 360 градусов. Это только кажется, что поворот на 360 градусов ничего не меняет. Он не менял бы ничего, если бы не было самого поворота. они друг-другу приглянусь почти сразу, он заметил ее тонкую шею и пальцы почти как у 14-летней школьницы. В его голове мгновенно возникла фраза

— Привет, меня зовут Джейсон Александр. Мне нравятся щенки, долгие прогулки по берегу океана и чтение французской поэзии при луне, —

и он попытался передать ее абоненту на расстоянии. Она обратила внимание, что на нее обратили внимание, и не смогла отвести взгляд, когда заметила его щетину. Он, прежде тонкий стратег, никак не решался подойти. Взять канапе и задать вопрос казалось неловким, вопрос не наклевывался. Дождаться у выхода было рисковано, он упустил так десятки женщин. Наверное, стоит положиться на саму судь… Но тут мы почувствовали, что наши уши не могут вынести какого-то ошеломительного, зверского душераздирающего и громогласного взрывного звона.

Когда Джей очнулся, он увидел, что она почти наверняка была в порядке, лишь на минуту потеряла сознание. Или так боялась, что не хотела просыпаться. Он осмотрел все вокруг, стряхивая веками осколки витрин и липкие клочья дверных наклеек. В помещении бегали люди. они искали что-то на полу. вскоре один из них наклонился и закричал. Что именно он кричал было не слышно, точней было слышно, но не Джею. он положил находку в висевший на поясе небольшой, размером с мешок для очков мешочек. И все они выбежали наружу, сели в замеченный Джеем еще на входе пикап, стоящий через дорогу. В помещении так и осталась стоять пробившая лобовые стекла магазина ослепительно-кислотная желтая Ferrari.

Джей вскоре, наконец, нашел в себе силы, достаточные, чтобы встать, вынуть пригоршню осколков стекла из карманов брюк, понять, что с него таинственным образом слетели часы и куда-то пропал мобильный телефон и, наконец, подойти к ней. Он дрожащей рукой легко погладил ее по щеке — не бери в голову — просто симпатия пережила сиюминутную катастрофу — окликнул ее и она открыла чистые, совсем без признаков ужаса по-детски свежие, молодые глаза, встроенные в прекрасное лицо зрелой женщины.

— Вы в порядке?

— Да, но что случилось?

— Бутик ограбили.

— Так я и подумала.

Таким был диалог неожиданно ставших счастливыми людей после нежданной катастрофы. Когда приехала полиция и спасатели, никто не стал носиться здесь в панике. Полицейские были спокойны и подняли на уши только свидетелей из числа тех, кто работал в бутике. Приехавшие врачи диагностировали шоковое состояние поголовно всем, кто находился, и желающих отвезли в клинику на обследование. Мы же предпочли остаться друг с другом. Николь позвонила отцу, Джей нашел в кармане куртки телефон и зачем-то выключил его. Она согласилась пойти с ним в кафе. И там они подружились окончательно.


Поверили? Ничего этого, конечно же, в реальности не происходило, я просто слегка замечтался. Об ограблении бутика «Розовой пантерой» я узнал из телевизора, а Николь уже неделю как была моим психоаналитиком.

Ее основное «серьезное» занятие — психоаналитик. Возможно, именно в силу этой замысловатой в психологическом плане профессии, мне никак не удается ее склеить, хотя настоящая причина этого для меня, наверное, навсегда останется загадкой. Иногда мне начинало казаться, что ее собственная психология — это обособленный и принципиально не солидаризирующаяся с соседними модулями часть ее психики, которая неумело и чьими-то нетрезвыми руками прикручена отдельно где-то в Мексике в качестве дополнительной услуги, не входившей в стандартную сборку общечеловеческой психологии. Одним словом, лежа на кожанной кушетке в ее приемной я испытывал множество самых искринних чувств, в которых теперь боялся напрямую признаться.

Пару месяцев назад, Николь встретила меня в своей студии и потрясла с первого взгляда, потому что была она в обтягивающих леггинсах и на тончайших каблуках — лучшей, на каком-то элементарном химическом уровне комбинации для того, чтобы быть сексуально привлекательной. Однако, каблуки в этой комбинации принципиальны. Даже если у вас неплохая фигура, будьте уверены — без этой тонкой детали — каблуков — не возникнет волшебного шарма.

Большую часть клиентов она получала от отца — чаще всего, они были широко известными личностями в киноиндустрии — актерами в самом зените славы, однако уже робко ожидающими ее заката, режиссерами-трудоголиками прямиком с голливудских холмов, почему-то ни одного сценариста — здесь видимо все было слишком запущено — и особенно часто в ее кабинете появлялись продюсеры и агенты.

Каждый четверг в 16:30 к ней приходил Вуди Аллен. Честное слово, я, не раз случалось, заставал старика выходящим из кабинета Николь, сидя на кожанном диване цвета жженого сахара в приемной. После меня хаживал какой-то дедок, одевающийся почти как Том Вулф — в белоснежные ретро-костюмы, лакированные туфли, носил классическую шляпу-федору и все такое. Но либо график его посещений менялся, либо он сам частенько опаздывал, так как встречались мы изредка. Однажды я мягко поинтересовался на тему опрятного джентельмена в беседе с ней, и Николь призналась, что это Том Вулф и был, но приходит он на сеансы только в исключительных случаях и тогда, когда ему вздумается. Том — друг семьи и по просьбе отца Николь держит это временной отрезок для их старого приятеля, придумавшего «Новую журналистику».

Сегодня был как раз четверг, надвигался наш психоаналитический для Николь и поистине эротоманский для меня сеанс, и я выходил из себя от желания чем-то поддеть своего изящного психоаналитика. За час до сеанса я сходил в тренажерный зал, где пятнадцать минут пытался справиться с беговой дорожкой, но она не переставала проскальзывать под моими ногами, пока какой-то местный фитнесс-инструктор не сжалился надо мной и не сказал, что я имею дело с функциональным эллиптическим тренажером («эпилептическим?», переспросил я), имитирующим доску для серфинга в сильную непогоду, на нем не бегают, а смешно балансируют собственным весом. Мне не захотелось выступать местным клоуном. Тем более, что тренажер явно подкарауливало силиконовое посмешище с аппетитными надувными шарами.

Я находил высокую и стройную Николь похожей на очень молодую Шарлотту Рэмплинг, английскую актрису и жену Жана-Мишеля Жарра. Чтобы вы поняли меня лучше — ту самую, что сыграла главную роль в фильме «Ночной портье», повествующем о садо-мазохистской связи между бывшим охранником концентрационного лагеря и его сверхсексуальной заключенной.

«Николь, ласточка — моя ты невыдуманная королева, наверняка ты до сих пор прячешь сокрушительную боль под спокойной вуалью. Или хотя бы носишь какую-нибудь достойную травму, относящуюся к фрейдистской проблематике», снова подумал я с ранее несвойственной мне нежностью.

Замечу, что я, как молодой и внешне привлекательный профессор, никогда, между прочим, не брезговал тем, чтобы тайно приударить за какой-нибудь особенно привлекательной своей студенткой. Благо, особенно сильно они и не сопротивлялись, даже наоборот — всячески гребли к женскому эльдорадо — мечте о счастливом браке, едва распознав его течение. Я и сейчас считаю, что завести девушку с магистерской степенью по литературоведению — это неплохо.

Для начала я выяснил, как выглядит верная литературная дева. Идеально. Ею оказалась проверенная временем, то есть двумя триместрами, моя подопечная и читательница Йена Макьюэна. У нее была моя любимая прическа — шелковые, закрывшие скулы, волосы шатенки убраны в каре до подбородка, рост выше среднего, усредненное телосложение. Я давно заметил, что есть что-то милое и сексуальное в этих ухоженных, похожих на слегка уравновешенных в телесных пропорциях барби.

Как выглядит любительница Джонатана Сафрана Фоера я знал уже давно — в отличие от его книжек, с ней у меня бы точно не получилось ни ветренного флирта, ни увлекательного романа — ничего.

Всегда расспрашивал девушек, какие современные писатели им нравятся… Она пересказывает мне роман «написанный вокруг немецкой ракеты ФАУ», пока я везу ее поплавать со мной в бассейне, иной раз попутно в телефоне договариваясь с анимешницей-незнакомкой о свидании.

Вскоре после нашего знакомства, я начал подозревать, что у нее не только все в порядке с фигурой, но и с головой. Модель-интеллектуалка Николь призналась мне, что никогда не отрекалась от коммунистических ориентаций. Коммунизм сегодня в моде — в высокой и вульгарной его версиях одновременно. Хотите верьте или нет, но я сам слышал как с ее подачи подиумные чертовки с бесконечно длящимися ногами на пред-показном макияже увлеченно пересказывают друг-другу в гримерке «Почему Маркс был прав» Терри Иглтона.

Такова Николь — покидаешь эту женщину на несколько часов, а по возвращении находишь совсем другую женщину, почти незнакомку. Даром, что она почему-то сначала то и дело в шутку спрашивала «Скажите, мы вообще знакомы?». Она сложная, действительно разносторонняя, непредсказуемая фантазерка. Я представил себе, как у нее меняется настроение и выражение глаз, сменяются платья и все эти маленькие забавные шляпки, которые она умеет носить с таким шиком; меняются макияж, прическа и, кажется, даже слегка — цвет волос. Сегодня она маленькая девочка-яппи, а завтра — великосветская манекенщица, она, должно быть, то сентиментальна, то игриво проказлива как уличный мальчишка.

Проблема была в том, что Николь уже все обо мне знала. Знала о моей эротомании и даже знала детали о нескольких снятых мной роликах. Сомневаюсь, но могла она и найти их в интернете, я не долго держался и назвал даже ресурс, на котором их публиковал — ИксХомяк точка ком.

И вот в конце очередного сеанса, в ходе которого я привычно два раза чуть не уснул и один раз чуть не разрыдался, я решил немного свернуть с рельс привычного прощупывания атмосферы между нами.

— Николь, слушай, а можешь свести меня со своим отцом?

— Ну, если ты сам не против… Я, знаешь, и сама все никак не решалась предложить тебе. Он сейчас ищет человека в команду, и это как раз по твоей части. Они снимают какой-то эротический ролик.

Чтобы сблизиться с ней, я притворился, что хочу познакомиться с ее знаменитым папашей — Джулианом Вендерсом.

Я не очень-то и хотел знакомиться с ее отцом, однако это позволило бы мне в некотором роде стать частью ее блаженной семейки. Узнать ее отца, заглянуть в его мужественные глаза — здесь мой читатель, наверняка, подумал, что это самое гейское, что он когда-либо встречал, несмотря на гигабайты просмотренного гей-порно — может быть, даже перенять пару-тройку харизматических привычек манер. Стать чуть больше похожим на ее отца. Кто знает, может быть и на психоаналитиков распространяются эти фрейдистсткие штучки.


----

Надо сказать, что на киноплощадке режиссер Джулиан даже вышагивал вперед как кинематографист, пытающийся понять и прочувствовать походку, например, Богарта. Все его мировопросприятие было выстроено согласно кинодиегезе.

Последний фильм Джулиана «Навязчивое танго» маскировался под главный тренд кинематографа ужасов последнего времени, будучи построенном вокруг, на самом деле, крайне консервативного сюжета. Кинофильм этот представлял из себя, скорее, аттракцион, предлагавший оказаться в шкуре неприглядного инопланетного монстра. Нет, мы говорим неприглядного, а не похожего на Скарлетт Йоханнсон.

На студии снимали клип на новую песню Рианны, поэтому на съемочной площадке Джулиана я наблюдал характерные для современной клиповой индустрии сцены:

Девушка по правую руку делала карандашный набросок изображенных лицом к лицу персонажей одного из бесчисленных азиатских файтингов. Все чаще мелькающие на Youtube японские игры-файтинги, разыгривающиеся без игрока — лучшее геймплейное изобретение начала третьего тысячелетия. Две нимфетки-бойца, раздетые до кружевного нижнего белья сражаются не на жизнь, а на смерть, нанося друг-дружке художественные увечья, от которых их виртуальные тельца становятся лишь сексуальней.

После короткого разговора за кружкой дрянного кофе в бумажных стаканах отец Николь — прославленный мэтр арт-хауса, как бы извиняясь за увиденное мной на площадке, добавил:

— В кино все очень жестко. Если ты не можешь поступиться сегодня своей гордыней, завтра у тебя не останется клиентов: они уйдут к тому, кто сможет обеспечить им лучшие связи.

Ко всему этому, Джулиан поведал мне и о своем приятеле — архитекторе Поусоне:

— Чтобы ты лучше представлял себе, мне следует кое-что пояснить: Дело в том, что Фредерик человек определенного склада — он Человек Метода. Он впитал христианский пиетет и отношение к жизни с материнским молоком. Он благодарен Господу за то, что имеет, и поэтому все, что он создает — он создает ему во славу. По крайней мере, сам он не раз утверждал это в интервью.


----

# II. Вернувшись домой


В конце-концов, поужинав едой из доставки, я заснул под один из целой серии коротких фильмов с кулинарными поездками шеф-повара Джейми Оливера, и сквозь его свернувшиеся в комок неразборчивые звуки и телевизионные мелодии мне приснилось, как усатые мужчины, прознав, что я тоже пекарь, торжественно принимают меня в рыцари пекарского братства Кростилот.

— Брат Джейми Оливер, вас ведь зовут месье Джейми Оливер? Вы согласны что Кростило — так братство во сне называет свой хлеб — велик и бессмертен?

— Да, месье.

— Именем Папы Жана ле Корсена, а так же королей Франции и Представителей Республики, я нарекаю Вас почетным именем Рыцаря братства Кростилот.

В том же сюжете ваш герой — покорный Джейсон охотился на дикого кабана, поэтому во сне мне тоже пришлось поучаствовать в съемке постановочных кадров, на которых кабанчика убивают и охотники дают ему уморительную дань уважения, трубя веселую мелодию над тушей.

Кто бы знал, что однажды мне доведется оказаться в рядах подобного братства наяву, с той лишь разницей, что вместо хлеба в нем производят джем и другие заготовки. Во сне хлеб почему-то показался мне безвкусным как резина или, если угодно, как безразличные ароматы английской марки Clear «запах дождя» или «запах свежепостиранной футболки», специально разработанные таковыми. Но запах его я запомню надолго, ведь он отчетливо пах пармезаном.

Проснулся я, меж тем, ближе к полудню где-то в окрестностях подушки, мягкого одеяла и пиццы с тройным сыром. Пицца смерти, мы едим ее, едим ее и утром и днем, и вечером тоже едим.

Умывшись, я чуть не запнулся о полуголых манекенщиц в старых, увы, номерах «Vogue», что стопками хранятся у меня там же, в уборной. Вы только посмотрите на этот пижамный галстук! Спокойней, я еще не решил, кем я буду в этом романе. Вскоре, утреннюю дрему удалось стряхнуть, и от этого у меня появилась смутная вера в то, что на скрытом от взгляда уровне собственной души я все еще Вера, Разум и Чувства.

Почистив зубы, я задаю вопрос смотрящему мне в глаза отражению:

— Окей, Гугл, что день грядущий нам готовит? Так, хорошо — три-четыре, — я разминаю пальцы и дергаю вниз мочки ушей. Пифагор, Эпикур, Сократ, Платон — мои факелы, Христос — мой дневной свет. Дерзну бросить вызов Юпитеру как Аякс, стать равным Марсу как Ахилл.

Но сначала заварю Бурунди.


Утопия современности — быть на снимках Vogue. Но еще важней — спать с теми, кто на этих снимках изображен. Буквально: забываться в юной, но уже блестящей от трепета Утопии. И, желательно, каждый день в разной. Не просто для разнообразния, но больше из тщеславия.

Пора быть Celebrity, ведь «достаточно страдать, чтобы петь». Америка — страна утопий, сегодняшняя родина историй про Золушку. Кинохиты “Красотка”, “Ноттинг Хилл” построены на ней, да и “Пятьдесят оттенков серого” — не исключение. Вскоре я проснусь в мире богатых и знаменитых. Я читал об этом в романах, но сам попробую впервые, и пойму, что быть селебом — значит войти в число победителей забега по пересеченной местности, если под местностью понимать ад современной жизни.

Вот вам история болезненного превращения одной маленькой утопии одного вашего покорного нолика, одиноко преподававшего семиотику в университета NY в реальность, переоткрытия мной Потерянного Рая. Для того, чтобы вернуть себе потерянный рай, с христианской точки зрения мне, конечно, необходим Судный день, в который меня встретят все наши Свидетели. Но на деле для того, чтобы лицезреть отблески рая достаточно загрузить на свой компьютер какой-нибудь ролик или придти на модный показ. Модные показы — тоже модели Утопии, они так прекрасны, что я перед ними становлюсь просто бессилен.

Что же касается ролика, то я закончил монтировать его только что, на нем запечатлена мой знакомая Акито. В прозрачном, словно черная таинственная вуаль халате, широком, стягивающем нежную талию на манер корсета лаковом поясе, стилизованном воротничке, в форменной фуражке и белоснежных перчатках, эта женщина как будто создана для исполнения самых щекотливых фантазий, никогда на станущих откровенными.

Спасибо Ульриху Обристу за наше счастливое детство. Он не просто сформировал наши вкусы, он всегда был нашим эстетическим спутником, одним словом — Курировал. Для того, чтобы получить такую власть, мало обладать высоким интеллектом, надо иметь яйца, которых у хипстеров, пожалуй, нет. Вечный хипстер — этот современное проявление вечного жида Агасфера.

Строка «Джейсон Александр — художник — хипстер, у него есть и воля и знания, и интеллект, и страсть. Но страсть он утрачивает, в интеллекте и знаниях разочаровывается из–за чего, в конце-концов, и вынужден бежать от мира» в моей биографии из Art Bulletin меня вполне устраивала.


----

## Знакомство с Джулианом и Николь

В первой части сеанса психоаналитик обычно только слушает, делая пометки в блокнот и постепенно начинает задавать наводящие или интересующие лично его вопросы. Отмечу, что одевалась она в casual, дабы не вызывать каких-либо способных отвлечь от хода собственных мыслей ассоциаций с офисом. Слово за слово, и, постепенно, мы вновь возвращались на привычные рельсы моих секскапад {sexcapades}:

— Не думала, что ты из тех, кто подглядывает в пляжной кабинке или заглядывает таким как я под юбку в книжных магазинах

Ответила она, вращая в руках красную кепку с надписью «Южная волна».

Выражение «Собрать материал», пожалуй, и, впрямь, звучит так, будто речь идет о донорстве в банке спермы…

— Ну, да, наверное, непросто представить себе профессора, совершающего подобные эротоманские исследования. — Сам-то я в душе видел себя реализующим эти эротоманские исследования под видом «концептуальной работы», «творческим исследованием семиотики эротического» или другой чепухи, формулируемой для распиливания грантов.

Иногда мы с Николь переходили к наукообразному обсуждению моих увлечений:

— Дело в том, что порнография вызывает стыд у каждого. Стыд — это социально чувство, непобедимое орудие конформизма. Мы испытываем его только под взглядом других людей. Из–за их слов, взглядов, мнений мы чувствуем, что совершили что-то нелепое, неприличное, недостойное. И это настолько болезненно, что мы склонны подчиниться, лишь бы перестать испытывать стыд. Культуры стыда легко развиваются в сторону тоталитаризма, тогда как демократические культуры позволяют людям выражать себя так, как им хочется, не оглядываясь на других.

— Я согласна с тобой в том, что стыд всегда регулирует все наши отношения с обществом…

Теперь она нажимала на кнопку ремешка, регулирующего ширину кепки.

— …Оказавшись в плену стандарта, человек попадает в ситуацию невозможности реализовать себя и свою сексуальность.

— Во время постельных сцен в детстве родители говорили — закрой глаза или накройся одеялом, иногда — отвернись. Но не скрывали от нас — детей такие фильмы, потому что всем ведь, в конце-концов, было интересно, что произойдет с Терминатором дальше.

Николь уже становилось понятно, что я болезненно увлечен этой темой, а я продолжал:

— При всем этом, в конвеерно смонтированном и профессионально изготовленном ролике всегда скрыто нечто от далекой утопии, дающей стимул литературе и жизнь всему искусству вообще: мы держим в голове пленительный образ отчаянно стонущей, измученной длительным, хорошо темперированным диетическим голодом нимфы с микроскопической грудю, мечтая застать этот образ в сексе, впоследствие неизменно остающимся обыденным. Томас Мор придумал город солнца, Фурье мечтал о рабочем фаланстере, Рудольф Штайнер пропитал своей социальной философией умы населяющих кибуцы поселенцев Израиля, став неотъемлемой солью и напитав смыслом их строительство.

Я, меж тем, продолжал:

— Герои порнофильмов, разыгрывая свои незамысловатые роли, все еще носят с собой последние классовые маркеры, но эти маркеры уже совершенно не имеют значения для них самих и более не препятствуют индивидам доставлять друг другу удовольствие.

— Продолжайте.

— Давай-ка по-порядку. Мы ищем в бытовом сексе наш личный маленький фантазм, пленительную утопическую частицу, становящуюся для нас персональной эмблемой секса. Дай мне секундочку…. но ведь если мы открыли в себе, скажем, фетиш, это еще не значит, что мы нашли то, что искали — скорее ощутимо приблизились к недосягаемому объекту своего желания. Так же и с Утопией — ее нигде не существует (буквально с греческого «место, которого нет») и она не даст того, что обещает.

Время нашего сеанса подходило к концу, что заставило ее сделать перепад в нашем разговоре, еще и переиграв тем самым противника на его же поле:

— Вообщем, порноиндустрия не мать Тереза: ей плевать, счастлив ли ты, доволен ли своей сексуальной жизнью — просто скачивай и наслаждайся.


----

## Проповедник Мартин у Лондонской Abbey Road

Первую свою выставку я организовал не без помощи знакомого проповедника-методиста, который привел посетителей, а верней будет сказать посетительниц, потому что все они были переодетыми в обычную одежду монашками — на мою выставку, и помог обильно снабдить каталог библейскими цитатами. Что касается библейских отсылок, сначала я был против, но когда Мартин дал понять, что он участвует в этом не столько по дружбе, но дабы нести Благую весть, я вынужден был согласиться. В то же время, Николь и обитающие в Лондоне ценители искусства, что удивительно, находили в этом некий поклон традиции и, чуть ли, не особый эстетический шарм, опутывающий мои чересчур нигилистические работы.

Перед этим я, конечно, отправил портфолио в пять-шесть галерей, но так и не получил ни единого ответа, ни единой строчки. Я написал с десяток личных писем кураторам, вскользь упоминая с трудом найденные мной обстоятельства их жизни, обнаруженные в итоге двухнедельного изучения всего, что было известно об их биографии. Но и это не помогло.

Фотографии с толпой статисток должны были подогреть ажиотаж по поводу анонсов выставки в интернете, поэтому одна из них без остановки щелкала нас на цифровую камеру.

Пухлая хипстерша забралась на высокую подставку, в это время ее фотографировала маленькая творческая задира в насильно удерживаюшем свет бордовом свитере. Социологи еще ни один год будут ломать голову над вопросом «Почему девушки в теле так любят выставки Джейсона Александра?».

Проповедник Мартин, их духовный авторитет, и стал моим первым галеристом. И нельзя было придумать человека, больше подходящего для связей с искуствоведческой общественностью, чем настоящий религиозный фанатик. Рассказывая о моих работах, Мартин не моргал и произносил речи так страстно, что у слушателей закрадывалась мысль о том, что для них посещение галереи может плохо закончится.

Наше с Мартином знакомство произошло примерно так. Мы приехали вместе с Джулианом на открытие инсталляции «Перспективы», на которую тот был приглашен лично его другом — архитектором Фредериком Поусоном. Мы прилетели на пару дней раньше, — Джулиан планировал провести в Лондоне ряд деловых встреч с местными кинокомпаниями — Bottle Yard и Longcross Studios. Поэтому два дня я был предоставлен сам себе. Я решил прогуляться в районе Чаринг-Кросс. Перекресток главных улиц Вестминстера в тот день не впечатлил меня, и я продолжил прогулку.

Недалеко от перехода через Abbey Road, как раз там, где фотографировались для корешка пластинки одетые с иголочки Beatles, Джейсон услышал пение, девчонки пели в унисон. Они пели профессионально поставленными юными голосами в мало подходящем месте, и поэтому казались двумя ангелическими министрелями. Когда он приблизился, то увидел одну из девушек, — ту, что стояла лицом, она оказалась подростком-блондинкой в кожаной косухе и с бесцельно дымящей в руке сигаретой.

"Крылатые качели летят, летят, летят»


Знаю я подобных девченок, они берут сразу по десять автографов у рок-звезд, допустим, гитариста Ингви Малмстина перед концертом, чтобы сразу после этого продать их тем, кто не успел к раздаче. И все же Джейсона взволновало сладкозвучное пение сирен, рассказывающее о повествовательном многообразии мира.

Я подал одному бедняку, в ответ на что ко мне подошел другой. Я сообщил ему, что подал его коллеге, подбежал третий — и третьему я не отказал в помощи, подбежал четвертый, но и он не был разочарован. Жизнь изначально зла и трагична, здесь же, на перекрестке приятно было встретить двух добрых существ, но едва я соблазнился их пением, как оно прекратилось — только что они, переглянувшись, посмотрели на десяток собравшихся слушателей и прекратили петь, расступились и между ними встал лысеющий мужчина в безликом и хорошо сидящем костюме.


— «Господь наш не задерживается, он просто не думает о времени…

Похоже, любые его слова должны были под камуфляжем первых впечатлений контрабандой врезаться в память с верным рассчетом на то, чтобы кардинально изменять вашу жизнь. Будто функция с обновлениями на mac, которые можно отложить, кликнув «Напомнить позже, через час / сутки / год». Джейсон так и не понял, почему мы не думаем о времени, — когда лично он о нем, практически, не забывает.


— «Господь наш не задерживается, он просто не думает о времени.

Мессия придет к нам со своими ангелами…".

С другой стороны, он ведь прав, Господь настолько не думает о времени, что не вылазит из мягкого кресла с пилкой для ногтей по пустякам вроде Холокоста.

Вас возмущают мои слова? Но ведь согласитесь — скучно быть Богом, постоянно приходится отлучаться то за одноразовыми салфетками, то за свежей пилкой для ногтей, пока в мире творятся всякие пустяки — война на востоке украины или, например, апартеид. Почему у Бога всегда дела не спорятся? «Деньги мне нужны были еще год назад, а кредит мне дали только в этом». Теперь я понимаю, почему в ешиве ученики на полном серьезе обсуждают с раввином КПД Бога. Да уж, в иудаизме, действительно, на каждую запятую найдешь два тома Талмуда.

В теологии, действительно, существует проблематика сакрального времени: один из моих друзей в студенческие годы написал академическую статью по теологии с титулом «Ответ на вопрос: Задерживается ли Мошиах?». Между тем, проповедь со страстно расставленными акцентами не замедлялась и не прирывалась ни на секунду.

-…он придет со своими ангелами, пускай, вы и думаете о времени… не думайте о времени, потому что Мессия никогда не задерживается!…

После этих слов несколько все еще стоявших здесь зевак, слушавших до того девушек, сориентировались и начали расходится. Я же подумал, что достаточно с меня уже этих «Ангелов». Он говорил через свернутый в трубочку книжный том Библии громко и размеренно.


— …вы думаете, что о ваших грехах никто не вспомнит, что они будут учтены… — теперь он не обращался ни к кому, и, похоже, никто из прохожих ему не внимал.

Я постоял еще минут десять рядом, слушая как он изливается хорошо накатанным красноречием.


— … Как Иисус сказал, всякое дерево, не приносящее доброго плода…

Я знал, что речь проповедников часто должна быть непрерывна и не предполагает возможности остановки, помарки или запинки, мыслительного препятствия, хотя бы на пару секунд откладывающего коммуникацию.

В отличие от его агрессивного речевого поведения, казалось, принуждающих каждого вписаться во всеобщую кальку счастья, опосредованного связанного с христианским спасением души, и нацеленного на прозелитическими цели, речь моего собственного отца — аббата Федора была тихим голосом святости, брошенным в чистом поле. Дело спасения — для меня всегда было делом добровольным и очень личным. Но все же тема христанского почтения перед удочкой «добра и позитива» была мне хорошо знакома. Вообщем, этот старина всячески метил в мои сегодняшние собутыльники. Поэтому я вернулся сюда через полчаса и застал окончание проповеди.

Мартин, именно так звали этого добродушного и неряшливый мастера благого слова, оказался вполне вменяемым и хорошим парнем. Чего, на первый взгляд, даже при всем желании не сказать о кураторе и правой руке Бена — Обристе. По сравнению с этим уличным глашатаем от Библии, Обрист был настоящим проповедником не только капиталистических ценностей, но скорее макетов-разменных монет американской мечты, упакованной как объект Христо и его жены Жанны-Клод в ткань для обертки и перевязанной бичевкой.


Прямо в день знакомства он пригласил меня к себе домой — «Там сегодня должен собраться весь мой кружок!», и я, располагая в избытке временем, согласился.

Вскоре мы дворами пришли к его дому. Мартин попытался стремительно пройти через прихожую комнату, однако войдя, чуть не уронил висящий у входа покосившейся аморфной железкой допотопный велосипед и был вынужден замедлить шаг.

В его квартире не работала ванная и какие-либо другие связанные с канализацией удобства. Он уходит минут на двадцать, потом через коридор вижу, как он не без хлюпающих звуков наливает в унитаз «Крота», выкрикивая «Все, можешь величать меня педиком!», и затем возвращается в гостиную, попутно загоняя в коморку половую тряпку и четырехколесное ведро. Вернувшись, сразу добавляет:

— Культивируй всегда то, в чем тебя упрекают — это и есть ты. Лучше дуть в свою дуду, чем всю жизнь плыть против течения.

— а если меня упрекают в том, что я как раз плыву против течения?

— тогда не знаю, — ответил он и с шипением открыл вторую бутылочку эля.


Странно, что он обитал здесь — недалеко от знаменитой студии звукозаписи EMI. Мартин был случайным артефактом вселенной, ее антигероем, спонтанной и непродолжительной ее эякуляцией. В борьбе между собой и миром он, действительно, был безжалостным секундантом мира, что и привело его жизнь к поистине юмористическим результатам. А как еще можно воспринимать пятидесяти — с хвостиком — летнего уличного проповедника? Да, команданте Мартин — это гей в Иране, одинокая женщина в метро после одиннадцати вечера, индеец мохава в Квебеке… Вообщем тот, кого всегда хочется защитить. Именно это желание и притягивает к нему сторонников, которым постепенно объясняют кого нужно любить, канализируют симпатию.

Кружок и впрям собрался, но пришли лишь особенно преданные лидеры ячеек его религиозной организации «Ассоциация Голоса Методистов», работающие в колледжах для трудных детей и жившие неподалеку. Сразу в глаза бросилось рвение одной из его подопечных. Напрочь лишенной иронии, маленькой, и чего греха таить, круглолицей мормонке. К тому же, она говорила на две-три октавы выше остальных последовательниц. Я полушутя заметил, что «На все воля Божья» или что-то в этом духе, и она согласно склонила головку. Будь на моей шее сейчас Apparat из «Супергрустной истории настоящей любви» Штейнгарта, он, наверняка, завизжал бы «У вас новая взаимная симпатия».


Другой его поклонник поздоровался со мной, но когда я намекнул на прелесть дел господа нашего Иисуса Христа, он неожиданно отстранился от меня, ответив:

— Давай без фанатизма, бро.


Вшестером мы сидим на кровати, и Мартин, открывает мне душу и жалуется о своем нелегком деле:

— Даже если ты начнешь глотать факелы на Трафальгарской площади и впустую обожжешь себе весь рот, в наши дни никого это не заинтересует. Если тебе досталась роль клоуна, то никто даже не захочет стоять рядом зевакой, настолько ты плох.

Мартин включил музыкальный канал без внятной картинки, которую можно было бы различить за рябью на маленьком телевизоре. Эта музыка, как всякий умеренно легкий раздражитель помогает ему полностью сосредоточиться на речи собеседника.

— У тебя линия Ангелов чуть ли не до самого колена.

— она вот здесь прерывается, — Джейсон озабоченно показывает на едва заметный пробел в огибающей основание большого пальца тропе на ладони.

— Да, все верно — твоя линия жизни прерывается и начинается снова — вероятно, это заморозка и разморозка.

Вернувшись в отель, я добавил Мартина в друзья в фейсбуке (мы ведь дождались того момента, когда уже можно не извиняться за упоминания социальных сетей в романах?), а через его страницу мной вскоре начала добавляться одна, судя по всему, религиозная фанатка — одни лишь кресты и макеты Христа на фотографиях крупным планом. Все ведь знают, что как минимум у половины свеже-уверовавших — не все дома. К тому же откуда мне знать, что она уверовала недавно, на вид ей было лет двадцать. Всмотревшись более тщательно в ее фотографию, я понял, что эта была как раз та девушка, что кивала на мои ироничные заметки о Боге.

Общий план, номер отеля Europa House (дом 79 по Рэндольф Авеню):

Стоя на приятном ковре, с пола можно было охватить взглядом всю реку. Джейсон утром видит в окно как девушка проезжает через сквер, затем, неторопясь и замерев, по инерции движения катится по двору и уезжает из поля видимости за угол дома. Через несколько минут, когда я уже собирался отойти от окна, ее велосипед возвращается. Джейсон всматривается и понимает, что вокруг его лондонского дома катается на велосипеде вчерашная монашка.

Что касается моей первой выставки… как уже было сказано, она была организована при поддержке Методистской церкви США. Вообщем, происходящее было точной копией настоящей профессиональной выставки с немалым бюджетом.


----

## Перспективы

Мы вылетели рейсом Virgin Atlantic в Лондон, где через несколько дней должно было состояться торжественное открытие первой инсталляции Поусона. Инсталляция была размещена в геометрической башне Собора Святого Павла и называлась «Перспективы». Анонс в Architecture Daily по этому случаю предупреждал: Британский Архитектор Фредерик Поусон установил самую большую линзу из когда-либо сделанных компанией Swarovski в юго-западной башне Собора Святого Павла к Лондонскому фестивалю дизайна».

На входе стоял большой баннер с анонсом, текст на котором гласил:

«Я был там!

Перспективы: Фредерик Поусон, 2011.

Инсталляция откроется 19 сентября 2011 года

St Paul’s Cathedral»


На протяжении предыдущих десяти лет сотрудничество Swarovski с гениальным дизайнером Роном Арадом, архитектором и дизайнером Захой Хадид, Томом Диксоном, интерьерщиком Росс Лавгруовом, Тордом Бунтье, Ариком Леви и Ивом Бехар вылилось в создание захватывающего корпуса работ, дающих срез самых ярких и креативных умов 21 столетия. Похоже, отделу маркетинга Сваровски, как и мне, не чужд неймдроппинг.

По католическому собору в этот день сновали столь ожидаемые нами красотки от юных 14-летних мисс до все еще аппетитных мадам за 40, сбивававшие с толку косившихся на них изподтишка Святых братьев. Черные дыры и молодые вселенные, как назвал бы их Стивен Хокинг. Раньше фантасты предполагали, что космические черные дыры и другие сверхмассивные космические тела — это сохранялки игры (понимайте как хотите), а после «Интерстеллара» оказалось, что это — выход с уровня.

Журналист из Art bulletin в футболке с перечеркнутой надписью WAR — издание его входило в пресловутое «Сопротивление» — едва заприметив Поусона начал его пытать:

— Надо понимать, что такого рода инсталляции сегодня не могут родиться не в недрах «Войны», а даже если так — то обязательно попадут под ее наблюдение. И наблюдение будет вестись до тех пор, пока не удастся понять, наш ли это сторонник или художник-враг? — набрасывался он.

Эти слова заставили меня вспомнить известный лозунг издания Art Bulletin: «Война — гниющий труп альбатроса, висящий на шее современного искусства».

Поусон, казалось, не обращал на тональность его речи внимания, и своим бархатистым голосом чеканил в ответ британскую почтительность:

— Мне повезло, что Братство обратилось ко мне. Думаю, это не было бы возможным, если бы не моя реконструкция траппистского монастыря Новый Двор в Чехии пятилетней давности. Я колебался в связи с этой инсталляцией. Я также колебался в связи с использованием самого слова «инсталляция», рассказывал Поусон.


Верхняя поверхность безупречной литой цельнометаллической полусферы (не было ли у Тома Вулфа книги с таким названием?) диаметром 1200mm и высотой 675mm тщательно отполирована и превращена в зеркало потомственным шлифовальщиком в Канту на севере Италии. На поверхности же этой зеркальной полусферы покоится Гигантская 16-inch линза Swarovski, которая дает неожиданный и поразительно полный и чистый обзор всего интерьера Юго-западной башни Собора.

Геометрическая Лестница кажется зажатой меж циллиндрических стен и кажется ничем не поддерживаемой:

— Если вы посмотрите вверх, то увидите нижние грани 88 каменных ступений. Зрелище, согласитесь — просто волшебное. И я хотел, чтобы люди увидели как свет из окон башни падает на ступени и как изменение освещения в зависимости от времени суток меняет восприятие пространства. — продолжал Поусон.

В центре башни на мраморном полу c орнаментом в виде цветка с восемью листьями — такие есть во всех залах собора — стоит гигантский стол в форме полусферы из полированного до состояния зеркала металла, в самом центре стола покоится гигантская линза Swarovski, увеличивающая и создающая изображение интерьера в выразительной перспективе от пола до вершины башни.

Длинноногая Надя Сваровски, топ-менеджер в обладавших не в пример высоким каблуком остроносых туфлях, изящно подошла к линзе и взглянула в отраженный через нее свод башни.

Сваровски, наследница хрустальной бизнес-империи, уже больше 10 лет была помощницей, женственными руками Куратора, таинственного лидера арт-группы Война, и хватка этих рук была железной. О ней рассказывают, что Гостиничный мальчик-мусорщик в Harrods как-то целую неделю копался в мусоре, только чтобы найти забытую ею в номере ручку, ту самую, которой она подписала свой первый контракт дороже миллиона долларов.

«Во время секса она совсем не замолкает», — подумал я.

Мягко, и вместе с тем со скоростью молнии, казалось даже, как в комиксах оставив шлейф от руки, Надя расправила складку на шелковых бриджах в облипку.

«… и быстрому сексу предпочитает долгие тантрические экзерсисы» — сделал вынужденную добавку-умозаключение.

Была она стройна, я бы даже сказал тощая, но уверенная в себе, я бы даже сказал твердая — проще говоря, выглядела она как змея под рентгеном.

Эта перспективная леди от ювелирного бизнеса, не отказывающая себе быть и топовой персоной в haute кутюр, по ночам, должно быть, видит изощренно причудливые от своей праздности сны.


Я прошел по залу и взглянув на потолок, заметил, что у самого купола башни подвешено округлое вогнутое зеркало. Заглянув в линзу, я чуть не выронил из руки телефон. Я увидел в ней яркий и отличный от нашего широкий мир, открывавшийся наблюдателю взор исходил из таинственно подвешенной в воздухе точки в центре сложнейшей спирали. Все это усиливалось тем, что картина едва уловимо отзывалась на малейшее, даже вызванное собственным дыханием изменение угла обзора и почти танцевала передо мной в своей незнакомой оптике.

Отпрянув в шоке от мощной линзы, я вновь оглядел всю конструкцию. Действуя согласованно, эти оптические устройства, действительно, создали сложное, комбинированное изображение перспективы, ведущей наверх через всю высоту башни, одновременно отражая и обратную перспективу, устремляющуюся с возвышения вниз, видную посетителям, собранным вокруг упомянутой линзы, лежащей на полусфере. Из–за прямоугольных бойниц, через которые башню наполнял свет, она напоминала световой сосуд, и исток сосуда был выше истока света.

{прим: «Исток сосуда выше истока света» — одно из ключевых законов подлиннной каббалы, лежащей в русле ортодоксального иудаизма}

Но что до зеркала, то мне пришла на ум одна метафора: что есть перископ, как не система зеркал, повернутых друг к другу под определенным углом? А ведь именно так можно прорваться за пределы видимого…


Откуда-то справа я услышал отдаленный, но обращенный ко мне комментарий:

— Не поспоришь, это простое и великолепное устройство. Практически вся работа сделана самой башней. Поэтому я ограничился устройством, отражающим свет и пропорции самой башни. — Поусон уже научился улавливать легкое потрясение в лицах.

Рядом находился желтый подиум, где команда новостей британского «Канала-4» проверяла звук. Подняв глаза, я заметил как один улыбчивый блондин, в котором я безошибочно узнал мэра Лондона Бориса Джонсона репетирует, иногда подглядывая в документ: "Лондон — это постоянно гудящий рынок не только для финансовых дельцов, но и место для совершенно изумительных креативных находок. Это можно проиллюстрировать Лондонским Фестивалем Дизайна 2011, на котором обмениваются и продаются свежие идеи и инновации. С помощью талантливых людей со всей планеты мы с кристальной ясностью показываем то, почему Лондон является столицей мирового дизайна». Он раскачивался из стороны в сторону в шелковой рубашке от Burberry с принтом, воспроизводящим гугл-карту центра Лондона.


Была ли линза хрустальной, а значит изготовленной из камня, а не стекла, судить я не берусь. Приведу лишь выдержку из интервью Поусона журналу Architecture Digest:

Собор Святого Павла — обитель столь же чистая, сколь и совершенная, он подошел как нельзя луше. Мы никогда не смогли бы изготовить линзу таких размеров без помощи Swarovski, специалистам которой мы безмерно благодарны.

Данная Юго-западная башня спроектирована знаменитым архитектором Сэром Кристофером Реном (архитектором и и математиком, который перестроил центр Лондона после великого пожара 1666 года), и построена между 1675 и 1710 в качестве одного из элементов Собора Святого Павла. Она стала контекстом для нашей инсталляции, созданной к Лондонскому фестивалю Дизайна. Иниго Джонс создал знаменитую лестницу-тюльпан в доме Королевы в Гринвиче. Мы же решили создать эту линзу специально для лестницы Декана (Dean’s Staircase), потому что она менее известна и до сих пор была всего-лишь второстепенным образцом консольной лестницы в Британии.


«Также, инсталляция приурочена к 300-летнему юбилею с тех пор, как был достроен этот шедевр Сэра Кристофера Рена», рассказывал журналистам с телеканалов CNBC мэр Лондона Борис Джонсон, стоя перед баннером с затемненным и, все-же, не собственным, а Фредерика фотопортретом. Борис Джонсон со своими бесконечными велосипедами и метро на наших глазах сделал город похожим на танец, причем не какой-нибудь старый бибоп или сексуальную бачату, а на австрийский хаккен, в котором ноги заплетаются свастиками. Казалось, он пришел в Лондон как в Коринф с девизом «если небесных богов не склоню, Ахеронт всколыхну я». Этот мэр, подобно всякому художнику, тщательно эстетически выверял не только экспозицию, но и композицию своего присутствия.

Поусон продолжал:

— Рен был фантастически заинтересован всем, что происходило вокруг. 26 марта 1667 года в 4.00 pm в Лондоне был сильный град. Рен зарисовал некоторые градины и позже представил эти иллюстрации на лекции членам Королевского Общества. И вот, когда мы просматривали иллюстрации архива Королевского Общества, нас сразило наповал то, что форма этих градин оказалась удивительно похожа на то, как сегодня ограняются бриллианты. Они выпали в прекрасном состоянии, с замечательным порядком огранки. Теперь мы работаем со Swarovski, чтобы сделать на основе этих иллюстраций Рена набор градин из хрусталя.

Архитектура Рена сложна и насыщенна. Наше художественное вмешательство, и это важно, было задумано исключительно как то, что позволило бы посетителям сфокусироваться на менее знакомом им элементе Собора Святого Павла, Геометрической Лестнице в юго-западной башне, являющейся не только деталью, но и имеющим собственную важную значимость. Идеальный вогнутый мениск Swarovski — величайшая из созданных ими линз — была расположена у основания лестницы, опираясь на тщательным образом отполированную поверхность металлической полусферы.

Рен на время конструкторских работ собирался установить Зенитный телескоп в этой башне для того, чтобы измерить вращение Земли. В астрономии и других науках он разбирался не меньше, чем в архитектуре. Его вошлебной формулой было стремление всегда сопоставлять познания в астрономии и других науках с архитектурой и геометрей.

Рен был эрудитом, но для того, чтобы добиться того, чего добился он, требовались глубокое внутреннее убеждение, энергия, шарм и развитые коммуникативные навыки. Значит, он сумел занять нужное место в нужное время, — наконец завершил он, а за кадром хлопнула вылетевшая пробка шампанского.


----

Zettelkasten или картотека Джулиана

Опустив на пару секунд свой саксонский нос в бокал, и лишь запомнив ароматную ноту — ясень и чернослив, он приберег вино напоследок и благоразумно поставил его на пол, нельзя ведь использовать для этого похожую на зеркальный стол зеркальную половину шара — чего доброго останется круглый развод от ножки бокала. Джулиан уверенной походкой, не торопясь зашагал вверх по лестнице.

В мире существовало огромное количество и других лестниц: деревянных, гранитных и мраморных или сваренных из высокопрочной стали. Кольцевых, широких как Лестница Победы в Риме и узких как древняя лазейка, по которой поднимается в свой пыльный минарет аятолла.

День был в самом разгаре, башню пробивали лучи солнца, но не гул главного города на Земле. Джулиан был как никогда аккуратен и смотрел под ноги. И вот, когда по инерции биомеханики его нью-йоркской походки левая его ступня в любимой туфле из грубой кожи от John Varvatos стремительно опускалась и, казалось, оставалось каких-то 40 миллисекунд до надежной стыковки с сорок шестой ступенью, а ведь в секунде миллисекунд — целая тысяча, на самую ничтожную долю секунды угол падения света перестал быть равным углу отражения. И гипотенузы всех прямоугольных треугольников мира отказались быть длинней сложенных своих катетов, отчего гениальный российский математик Сосинский, в то же мгновение Кайроса проверявший данную геометрическую аксиому, был навсегда вытряхнут из рассудка. Джулиан, следивший за естественным освещением через створы наверху башни и за солнечными зайчиками, разбросанными по спирали будто деления линейки, предвкушая первую ноту вина, пахнущего ясенем и черносливом, ставил ногу с надежным запасом дистанции, но метрика предала, да и смерть уже поселилась в нем, и нога пронеслась мимо и не нашла тверди и минула за край ренессансной ступени. Во всяком случае, именно так представлял себе его гибель я.

Я проснулся от хлесткого удара, будто бы прямо в лицо, как раз такого, какие хакеры называют дефейс. Звонил телефон. Сон, вроде бы, перетек во что-то иное, но не более соблазнительное. Будто попав в цветовой туннель из японской анимации, изображающий ускорение временного континуума, я ответил.

Похоронен Джулиан был на кладбище St. Raymond’s Cemetery в Бронксе, New York со всей положенной ему траурной драматургией. Мимоходом я заметил могилу Билли Холидея, всего через полсотню прошедших лет она казалась средневековой.


Сегодня многие историки современного искусства считают, что когда художнику Джейсону Александру, то есть мне, было 12 лет, в похожих обстоятельствах произошла его первая встреча с искусством. «На местном кладбище, в родном Беверли, он был поражен резными изображениями скелетов и других колониальных надгробий. В возрасте 10-12 лет он обнаружил, что художники способны создавать нечто, что продолжит жить после их смерти. Спустя шесть лет, убежав от мира с его депрессией, он раз и навсегда покончит с принесшим ему славу периодом творческих исканий, когда он творил в современных жанрах от статуарных форматов и инсталляций до живописных поисков.

Перед собственным «Голубым периодом» (как у Пикассо), которому Джейсон Александр посвятит вторую, подлинную половину своего творческого пути, он проводит долгое время в отшельничестве и депрессии, но все-же возвращается к искусству, на этот раз, чтобы остаться в его истории всерьез и надолго, если не навечно. Героями его художественных произведений впоследствии становились: задумчивая тишина, синее безмолвие сумерек, неподвижность ожидания. Его воображение нередко отталкивалось от «огромного светящегося неба и океана» на берегу Мейна и снежных пустошей монастыря Новый Двор».


Сейчас же, не только мои воспоминания, но и мой ангажированный семиотикой взгляд диктовал линию моего восприятия. Благодаря этому я заметил, что на похоронах Джулиана наблюдался дух и особая поэтика работы скорби. То была увертюра смерти, молчаливый балет на тему ритуального прощания, почти как любая прощальная панихида с так называемым селебрити, которая своими лакированными поверхностями и диадемами камуфлировала прозаическую заурядность смерти. Пытаясь изолироваться от нахлынувшей волны грусти, я подумал — занятная вещь, ведь в искусстве у вас в распоряжении столько жизней, сколько вы захотите. И даже больше — даже если вы этого не хотите.

Я посмотрел на рыдающую Николь и моя рука инстиктивно вздрогнула от взрыва сострадания. И ведь я даже не пытался проникнуть своим сочувствующим разумом сквозь герметизм поведения «интровертов», каковым только и может являтся человек, посвятивший себя психоанализу. Итак было понятно, что для нее сейчас из всех сущностей ощутимо существуют лишь две — загадка смерти ее отца и безбрежное чувство вины.

Незаметно протянул руку в карман свободных джинс, чтобы выключить мобильный телефон. наверное, только мы вдвоем так грустили в тот вечер. И все–таки, если честно, в голове промелькнула мысль: почему теперь хорошие джинсы не купить даже в интернете?

Какой-то мужичонка с винтажной тростью, с самого начала стоящий вместе с нами, не выдержал и тоже разрыдался.

— Мне так жаль, что люди поголовно полны цинизма, и этого…, — он, кажется, какое-то время подбирал аргументы, но затем, как будто, осмелился высказаться напрямую, — …этого будничного скептицизма, — он разрыдался.

Мне и его стало жаль до дрожи, сам я тоже не выдержал бы и разрыдался, если бы эта пауза не угрожала так навсегда и остаться в нашем разговоре упрямой оборванной запятой. Особого смысла поддерживать разговор я не видел, и, все–таки вытащил из себя как из тюбика зубной пасты утешительную горошину мысли:

— Что-ж, когда-нибудь и смерти не станет.


После церемонии похорон Джулиана, протискиваясь через людей, медлительно выползающих из мемориальной часовни, Джейсон заметил и мимолетно посмотрел на светлый, вызывающий любопытство, казалось, светоотражающий потусторонний прямоугольник, и тут вспышка сработала, ослепив его минимум на две минуты. «Вот сука!», воскликнул я, к счастью, не вслух, пошатнувшись и стараясь с закрытыми глазами сохранить равновесие. я не заметил физического действия — резкого движения указательного пальца руки, но услышал лишь звук щелчка — кадр сделан.

Добравшись с расположенного недалеко от Трайбеки кладбища домой маршрутом FDR Drive (Franklin D. Roosevelt East River Drive) за двадцать воскресных минут, проехав мимо зоопарка Бронкса и тяжело дышашего и храпящего чудовища цементного завода, я, хоть сейчас и не время было разбрасываться этим эпитетом, но смертельно уставший и выжатый как лимон, неспеша прошел в зал, и, упав на потертый диван, включил телек. На CNN шла программа с Лорой Мильнер, на CNBC — финансовые сводки Microsoft, только что начавшей принимать биткоины за свои программные продукты, на Comedy Central показывали стендап Луиса СиКея, на нем я и остановился. Едва заглушив телеящик, я осознал, что задумчивая тишина с панихиды неожиданно возвратилась — наверное, частицу ее я провез сюда контрабандой. Неподвижность ожидания истерично нанесла ответный болезненный удар по воображаемым яйцам. Я принял душ, после чего пошел на кухню, сделал себе не идеальный каппучино в кофемашине «Melitta 46894A 10-Cup Thermal Programmable Coffeemaker with Frustration Free Packaging», чья стоимость на Amazon.com составляет 79.99 американских денежных знаков.


… Как известно, нелепая смерть — самый простой способ стать знаменитым. Скончавшись нелепым образом, ты автоматически попадаешь на заголовки газет (рай это или ад — непонятно) и получаешь свои 5 минут славы. Проблема в том, что у Джулиана этой славы итак было уже предостаточно. Не сказать, что он ею упивался, но в пантеоне режиссеров, символизирующих начало нового кинематографического века он стоял надежно. Да и доступной информации сегодня так много, что почти не остается вероятности отыскать что-либо в бесконечном архиве…

Наша договоренность о совместном кинопроекте со студией Джулиана рухнула в одночасье. Вместе с ними исчез вникуда обещанный многообещающий бюджет. Выходит, наш вчерашний профессор семиотики (я говорю о себе) сегодня вечером возвратится в свою нью-йоркскую квартиру и начнет глухо пить.

Однажды я вернулся в свою гостиную, под которую не столь уже и тщетно пыталась замаскироваться моя обширная библиотека. В действительности, я долгие годы конкурировал с ней за жил площадь, и теперь библиотека постепенно побеждала в очередной итерации борьбы. Приготовил обед, в кемексе заварил Бурунди. Включил телевизор, прошелся по комнате, выключил, от безделия полистал каталог Хундертвассера — не то, чтобы его картины могли вызвать во мне какие-либо мысли. Склонившись над раковиной и причмокивая, я удачно обглодал спелый плод манго вокруг неподатливой косточки, неожиданно позвонили из полицейского участка, положив через пару минут трубку, я вспомнил об отце, затем приготовил в аппарате Nespresso руанду. Вылив руанду в раковину вместе с взвешенным осадком, я заварил в кемексе Бурунди.

Джей уже успел заметить, что повторяющиеся синхронизированные движения его бренного тела по квартире — наглядное представление тайной логики капиталистического производства, конвейерных машин, логики эксплуатации, остающейся скрытой от нас. В данном случае она проявляет себя наглядно в отлаженных движениях танцовщиц варьете. И этот рисунок просматривается повсеместно — в массовых спортивных зрелищах, празднествах, парадах.

— Свет, включись, — ничего, разумеется, не произошло.

Через онлайн-сервис я недавно заказал услугу по автоматизацию квартиры, имея в виду, что для начала мне хотелось бы установить хотя бы качественный домашний кондиционер. На следующий день рано утром ко мне заявились пятнадцатилетние мальчики, представившись CEO и CTO «Умные дома INC» и установили мне голосовую систему управления домом на основе протокола интернета вещей. Управлять следовало голосом на естественном языке.

Как только они ушли, я впервые решил поэкспериментировать с ней.

— Свет!

— Можешь для начала попросить по-человечески?


Из участка позвонила женщина-офицер и с легкими ястребиными обертонами в голосе задала мне вопрос «Вам знакома сотрудница кафедры эстетики Хоуп Генглофф?». Первое, что я вспомнил — Хоуп входила в Сопротивление. Я кратко ответил на остальные дежурные вопросы о Хоуп — она была художницей и моей старой приятельницей — и вскоре забыл об этой истории, и через двадцать дней ее похищение было раскрыто. Офицер Дэвид Коулман в репортажах CNBC и NY Times дал «Пояснение, практически полностью объяснившее таинственные события». Но одна, кажется, интимная деталь осталась для меня нераскрытой, я постарался и забыл о ней на время, но бесполезно — вскоре она обрела упрямую силу незабываемой.

На следующий день я продрал глаза лишь к полудню. Сливки слишком сильно разбрызгивались в специально предназначенном для них стакане, и поэтому плохо вспенивались. Вспомнил об оставшихся со вчера сигаретах и покурил печальной красоты ради.

Не успел я включить мак и кликнуть по найденной в поисковике ссылке «Таинственным образом скончался культовый режиссер Джулиан Вендерс» читать подробней.», как на экране запрыгала голубая иконка скайпа. Я неожиданно увидел сообщения, оставленные Джулианом.


Не сразу понимая, что только что произошло, я пробежался по ним глазами. Только потом взглянул на дату — получены они были 23:34:22 1 июня 2014 — то есть доставлены адресату (то есть мне) они были посмертно.


Через пару последовавших за этим кликов я обнаружил посмертно полученное сообщение от режиссера, из которого узнал, что тот в своей работе использовал скрытую в доме от посторонних глаз картотеку.

Из–за врожденной интровертности Джей часто воспринимал каждое новое сообщение от незнакомых адресатов с легким испугом, сопровождавшемся миллисекундным апноэ.

— Джейсон, совершенно забыл тебе сказать: у меня есть картотека. В ящик B7 я убрал одну свежую вещь. Для тебя — очень интересную. Ты просто обязан ее изучить.

Не стоит и говорить, что я находился в потрясенном состоянии и не в слегка шоковом, а в помутнившем мой рассудок. Разобравшись, я решил немного похмелиться чем уж придется, еще раз умыться (!) горячей, затем ледяной, затем снова горячей водой, не принимать резких решений и сделать так, чтобы они сами растворились в закоулках памяти.

Но что, если подумать об этом иначе?, я спрашивал себя. Истина каждого самоубийства в том, что близким людям, если они есть, итак больно, без всяких завещаний и тщательно прорисованных мотивов. Поступок здесь первичен, а мотивация, по меньшей мере, не обладает той же ценностью. И никто не сможет сказать наверняка: наступила ли смерть спонтанно, была ли она тщательно выверенным и на редкость изящным самоубийством, или это было очередным перфомансом тех-кого-надоело-называть? Daily Telegraph будет держать вас в курсе расследования.


Art Bulletin писал, что Джулиан всегда был связан с вездесущим Куратором как минимум финансовыми отношениями через «Единственный фонд Рескина», но последнее время все ближе примыкал к «Сопротивлению» и нелестно отзывался о вкладе арт-группы «Война» в мировое искусство. Один из онлайн-журналов даже задался непростым вопросом — был ли это случай несчастным или в нем можно обнаружить следы, указывающие на нечто вроде дефенистрации — средневековой казни, при которой жертву выбрасывают из окна. Тогда как для журнала WAR (World Art Review) вопрос лишь в том, есть ли в этой смерти черты или хотя бы нотки поэтической гибели, — различным медиа важно понять, насколько эта история trendy.

Позже в разговоре, я перекинулся на эту тему парой слов с Беном:

— Может быть, дефенестрация, скидывание с лестницы — это у вас такой иезуитский способ слива?

Мне вторил Обрист, подтрунивавший над Беном:

— На дворе 2014 год, Бен, что у вас за средневековые методы?

— Смешно. — уничижительная ухмылка, — Смешно, но сомневаюсь, что это тянет на дефенистрацию — ведь так называется казнь через выбрасывание из окна, а у нас — лестница. Как на латыни будет «лестница»?

Нельзя было сказать, что Джулиан ушел из жизни бесследно — он оставил после себя в культурном пространстве: 9 фильмов, вышедших в прокат, 4 из которых были признаны шедеврами, один незаконченный проект фильма, таинственную картотеку, которую он называл Zettelkasten — о ней речь пойдет далее, дом в Ноттингхилле, и самое главное — свою волшебную дочь Николь.

{прим: если вы, как и я не знаете немецкого, то вот вам перевод — «Архивные коробки».}


----

На следующий же день я пересказал ситуацию и показал эти сообщения Николь, и не то, чтобы она удивилась — она не понаслышке знала, насколько Джулиан дорожил своей картотекой, ведь картотека, в каком-то смысле, все эти долгие годы выступала его собеседником. Вынимая давние карточки, он сталкивался с посланиями из прошлого, выдержками из собственных черновиков, забытыми идеями и заданными в будущее вопросами.

Николь показала мне снимки, сделаннные на семейном праздновании Рождества. На них были лишь трое — миссис Вендерс, Николь и Джулиан — камерная семейная идиллия, за которую хочется ухватиться. Фотографии были интересны тем, что на некоторых из них Николь впервые запечатлела большой архив-картотеку отца, стоящую в каркасе из покрашенного в матовый черный металла.

Картотека находилась в подвале и представляла собой длинный ряд старых, черных картотечных шкафов. Судя по прямоугольным дырам, некоторых полок на момент снимка не было на месте.


Джулиан был как никто из современных режиссеров скурпулезен в своем творчестве. Его картотека была настощей машиной творчества, и с годами, когда карточек было уже слишком много, она стала его надежным собеседником. Картотека с немецким названием Zettelkasten, которую он вел почти 20 лет, по словам Николь незаметно для него самого стала чем-то вроде несимметричного подобия Джулиана — о симметрии говорить не приходилось, она была огромной и уже начала преодолевать изначально заданные физические границы его кабинета.

Нам было известно, что в картотеке должен храниться последний сценарий Джулиана с рабочим названием «Железный драматург». Конечно, технически, Джейсон мог схалтурить, и сам взяться за сочинение рукописи и выдать ее за текст Джулиана, но как у любого сложившегося художника у Джулиана были свои художественный язык и неповторимый стилистический почерк.

Картотека, вроде бы, помимо загадочного «прочего» содержала большое количество не представляющих ценности черновиков, Джулиан разворачивал различные свои прежние идеи под разными углами. Технически, весь образованный этим архивом интеллектуальный горизонт занимало собой осмысленное и изощренное автоцитирование.


— Твой отец был популярен своим амплуа человека, который давал зрителю пощечину и оплеуху, а в последнее время так вовсе без остановки хвалил Достоевского. Что в этом коробе, стопка эссе о Тарковском? Неужели уцелевших материалов недостаточно, чтобы обеспечить тебе безбедную старость?

— Нет, потому что здесь речь явно идет о чем-то особенном, Джейсон.

Мне в это не особо хотелось верить в силу смутно грозивших мне, в таком случае, авантюрных обязательств.

— Не понимаю, зачем гоняться за картотекой, если мы даже не знаем, что в ней? — спросил я, стараясь переманеврировать противника.

Она замолкла, собираясь с силами, но даже и не думала отчаиваться.

— Ты правда считаешь, что папа стал бы писать малознакому приятелю его дочери и умолять его сохранить черти-что? Мы не особо-то общались, но он наверняка видел твою симпатию ко мне, поэтому в ней должно быть что-то глубоко личное.


----

Николь приехала в уединенный британский дом Джулиана, чтобы побродить по тропинке между гипсовых цикадных клумб среди все так же коротко остриженного газона, вызвать застывшие чувства и вспомнить цветы в оградах из замшелого кирпича.

Как бы ты ни старался убежать от значимых для тебя в прошлом зданий, ваши отношению с этими ключевым пространством навсегда останутся в коконе, станут бесконечным сиквелом к приквелу, который не удастся полностью нейтрализовать и заглушить уже никогда.


Приехав в его старую квартиру в Community District 5 Бруклина с Николь, мы бросились к картотечным стойкам, из которых вразнобой высовывались металлические ящики. Казалось, кто-то в спешке изучал их содержимое, но вскоре бросил это занятие, благо в спешке в таком обширном массиве сориентироваться невозможно.

Почти мгновенно мы сообразили, что нашего короба среди них нет… зажатое между A7 и C7, на месте, на котором должен был распологаться картотечный ящик B7 зияла утопленная вглубь корпуса массива квадратная пустота.


Мы тщетно перерыли все ящики в поисках какой-нибудь схемы или легенды того, как, собственно, картотека была организована. Видимо, испытывая какое-то смутное предчуствие, оказавшееся оправданным, Джулиан счел необходимым написать мне. возможно, он написал мне на всякий случай, желая позже списать все на действие алкоголя и не желая ставить Николь под удар… тем, что там могло находиться. Одним словом, мне уже и самому было жутко интересно, что же, в конце-концов, находится в ней.


Вскоре после этого в квартире Джулиана и вовсе случился пожар. Полицейские сославлись на ненадежную проводку, но из этой его крепости в Ноб Хилл, Сан-Франциско пропала оставшаяся часть картотеки — исчезла вместе с металлическими ящиками и остальными конструкциями. Пропала — мягко сказано, — ее похитили.

Пару дней позже Поусон в конфиденциальном телефонном разговоре осторожно намекнул мне, что по его информации, полученной им из надежного источника Картотека Джулиана все-же уцелела и предложил встретиться.

Мы встретились с Фредериком на стройке объекта с рабочим названием Опера тысячелетия — крупный государственный проект. Протянув мне каску, он отвел меня в коморку, игравшую роль столовой. То тут, то там сновали рабочие в желтых касках, иногда группируясь в подобие человеческого кластера вокруг прораба.


Сидя за столом, покрытым клеенкой с логотипом неизвестной ему бейсбольной команды, Джейсон разговаривает с Поусоном о потерянной картотеке и ее злосчастных коробах:

— Я вчера виделся с Беном, обсуждал с ним дела-делишки. И у меня есть для тебя новости.

— Он случайно не сказал, где эта чертова картотека? Николь на ней помешалась.

— Бен рассказал мне, что они вывезли картотеку в его особняк где-то по соседству в том же Ноб Хилле. Не думаю, что какие-либо из коробов могли потеряться. Но новость не в этом. Новость в том, что Бен заинтересовался твоими работами и персонально тобой.

— Фредерик, нам с Николь очень нужен один из ящиков его картотеки.

Он говорил со мной, безмятежно доедая бургер, из которого вывалился лист салата. После, он шесть раз прошелся клетчатой салфеткой по губам и вытер пальцы.

— Не думаю, что теперь это возможно. Впрочем, если ты готов перетирать вопросы с бритыми под ноль быками и спать со стволом под подушкой, то, конечно — вперед, можешь попробовать. Да, звучит страшно, ведь у парней Бена яйца точно не полопаются.


Джулиан рассказывал нам с одной из своих истлевших в огне карточек:

— В молодости я увлекался работами немецкого социолога Никласа Лумана. У него я позаимствовал метод организации знаний на карточках, при котором картотека уже через неделю-другую почти магическим образом становится вашим собеседником и Альтер-эго. Тогда я просто хотел протестировать это ее свойство, но ведение и работа над карточками быстро вошли в привычку. Судя по нескольким уцелевшим, хоть и истлевшим в огне карточкам,

Картотека его была организована как три десятка больших коробов с карточками, связанных многомерными шифрами на угловых полях и поистинне обширным количеством тем и ключевых слов: «Тарковский», «Кубрик» встречалось даже «Киносемиотика». Если привести аналогию из мира IT, то Zettelkasten была бумажным аналогом реляционной базы данных. Иными словами — это была бумажная Википедия.


# Николь: ощущения на кончиках пальцев

Сегодня с утра, лениво позавтракав вчерашней шарлоткой, я заметил заголовок в газете WAR Times. Слегка подрастерявшая былой эффект неожиданности привычная утренняя полоса заявляла, что «Война продолжает мстить своим критикам».

----

# I. Сеанс

Помню, как полгода назад впервые пришел на сеанс и застал Николь в тогда еще необустроенном кабинете.

Общий план: Наш Джейсон увидел прекрасно освещенную студию с паркетом и каскадом окон, выглядывающих на одну из малооживленных улиц на пересечении Майоз-роуд и Пятой Авеню. Обтянутые липкой лентой коробки, собранный кем-то на месте стол, неразобранные пакеты IKEA.

В кресле с дизайном, намекающим на уместность высоких технологий в офисной жизни, сидела, закинув ногу на ногу, стройная девушка с привлекательной прической. Ее столь же стройные, закинутые одна на другую ноги, облегаемые стильно разорванными на коленях джинсами женственно заканчивались оголенными щиколотками в кросовках с буквой N.


Николь вспомнила в разговоре, как Агент по коммерческой недвижимости пару месяцев назад с ходу подыскал ей этот лофт за 10-процентное вознаграждение и пожалела, что тогда еще не существовало airbnb с его бюджетными студиями в аренду.


В завершение того сеанса, она поделилась небольшим теоретическим инсайтом:

— Абсолютное большинство сюжетов в психоанализе строится вокруг четырех основных понятий: бессознательного, переноса, вытеснения и, конечно, влечения… Многое становится понятно после осознания базовой вещи, а именно того, что каждый субъект слышит себя лишь в голосе своего сознания.

(Джейсон, то есть я:)

— И что это значит в моем случае?

(Николь:)

— Выскажу предположение, что у вас попахивает нарушением отношения субъекта к реальности. Да, есть и такая психоаналитическая топика.

Я сделал вид, что глубоко задумался, незаметно представляя, как крикасаюсь к ее космическим волосам.

----

Прошло всего несколько дней, а меня уже тянуло к Николь как Хемингуэя к ружью, в то время как она, казалось, бежала от меня так, как феникс спасается из огня. С ней я ценил каждый миг сексуальной отсрочки, но и не спешил уронить первую кость стремительного домино любви.


Вспоминая Николь, я понимаю, что обожаю как уныло свисают ее длинные руки, как уныло глядят ее женские глаза за стеклами в тяжелых оправах, и виднеется экспериментальная зеленая прядка волос. Николь была высокой чертовкой, почти выше меня даже без каблуков. А вот если я надевал каблуки… шучу. Вообщем, я рад, что страдаю любовью — болезнью дураков, ведь состоявшийся дурак в современном сверх-интеллектуальном мире — уже значительное достижение. Почему никто до сих пор не выпустил книги «16 способов стать влюбленным дебилом»? Такая книга нужна каждому.

Вообщем, как я уже сказал, я влюбился в Николь как мальчик. В конце-концов, любовь — это игра, в которой не только можно, но и следует проиграть.


# II. Сеанс.

Через неделю я пришел на следующий сеанс. На кожаном честерфилдском диване расположились стопка потрепанных справочников из прошлого столетия и читающая девушка с идеальными ногами в свободном платье со сдержанным авангардно-модернистским узором из фиолетовых, желтых и серых треугольников. Это была Николь.


Мы молчали некоторое время, как это часто случается в ходе психоанализа. Наконец, я расслабился в кушетке и заговорил:

— На ночь я думал о Советском Союзе и ночью, представляешь, мне снится металл — стальные бруски и исполинские промышленные обломки из прогнившего ржавчиной железа, — ох, и жалеть мне об этих словах.

— Джейсон, попытайтесь действительно расслабиться.

Прошла, проковывляла минута.

— Меня преследует мания, что реальность меня не замечает, не реагирует на меня

— Да, мы уже заметили, что фобию вы почему-то называете манией, — она махнула мне разлинованным блокнотом.


Эта игра взаимных притяжений и отталкивания портила все, она каждый раз образовывала между нами некий топос невыразимости. После первого же приступа отчаяния, я отыскал ее профиль в фейсбуке. Мне приглянулась одна фотография, постановочная — она в шикарном платье сидит на лестнице судя по всему Терассы Bethesda в Центральном парке, а ее трехметровое рубиновое платье ниспадает вниз по ступеням, оставляя за собой резкий ломанный изгиб лесенкой.


Однако, как же хорошо было впервые по-настоящему выговориться. Уже через несколько минут, я, лежа на кушетке, делился своей увлеченностью определенным видом видео роликов в интернете.

— Я снимаю и публикую видео своих сексуальных связей.

Николь моргнула. Я вдруг начал слышать как тикает маленькая секундная стрелка ее наручных часов. И эти часы были электронными, в них даже не было никакой стрелки.

— Да, я снимаю видео-ролики… эм, не порно вообще, а только видео-ролики — не подумайте, что я какой-нибудь извращенец…

Не переводя дыхания, я посмотрел на улыбку Николь.

— …Хотя по Фрейду, наверное, такое высказывание как раз указывает на то, что я как раз извращенец и есть… и все-же, никогда не стоит забывать, что в любом нашем поступке всегда можно найти частицу зла. Теперь ты понимаешь, почему я избегаю этой темы?

Заканчивается тем, что я рассказываю ей несколько…


# III. Сеанс.

На нашей следующей психоаналитической встрече ровно через неделю, я вновь делюсь своими впечатлениями и рассуждениями на тему развратных видео.

Но мысли мои были заняты краем перевернутого бюстгалтера, вид на который открывался мне с кушетки. Я плел себе все, что взбредет в голову, а сам фантазировал об истории, которую нам предстоит написать вместе:

Долгие годы они вырабатывали в себе это пристрастие друг к другу. Постепенно, как вода обтачивает камень, они переставали замечать текстуру выпирающих человеческих особенностей, — сначала она забыла про генетическую неспособность мужчин замечать пятна от зубной пасты на зеркале в ванной, затем он простил ей, что она не может воспользоваться раковиной на кухне слегка не по назначению, и однажды система отладилась и начала работать исправно. Их семейная жизнь всегда состояла из ярких образов и действенных противопоставлений.

Когда очередной наш с ней разговор вновь начал спотыкаться на теме эротических видео, то после нескольких минут препирательств я прямо поинтересовался:


Так прошло немало времени. Не нащупав ставшего бы для меня поистинне спасительным кругом взаимопонимания со своим психоаналитиком, я записался на новый сезон сеансов. Впрочем, первый наш сезон полностью амурно обескуражил и лишил меня надежд.

Выдуманные психологические проблемы в моем арсенале уже подходили к концу. Поэтому я придумал новый ход — «раскрою карты», скажу теперь откровенно, что я публикую порнографические ролики.

Я начал искать какой-нибудь анонимный аккаунт, и наткнулся на тридцатилетнего немецкого фотографа, известного под псевдонимом Prototype466 и снимающего видео в стиле Person Of View. Похоже и причиндал, хотя тут уж мне судить сложно, сносно походил на мой. С тех пор я придумал небылицы о семи снятых на видео женщинах и рассказывал их на сеансах Николь.


Сегодня я вновь оставил ей безответное сообщение на мобильном и одну-единственную неотвеченную смс: «Когда устанешь от бесконечного самоанализа — позвони мне. Надеремся и потанцуем».

Под травкой я несколько бесконечных секунд смотрел как пена Kilkenny танцует в одно-пинтовом бокале, в этом зрелище было что-то неподдельно величественное. Пена, как и я сам, пребывала в каком-то непонятном водовороте веселья и ужаса. Сегодня сеанс анализа был закончен. Так я остался наедине с самим с собой, то есть на целую неделю попал в дурное общество. А потом я снова загремел в водоворот влюбленной тупости.

В телефоне возникла внезапная вспышка силы — тот знакомый каждому магнетизм, предупреждающий о новых сообщениях. Читаю пришедший от Николь imessage. «Никогда». Сразу после этих слов мне улыбаются ее emoji, подсказывая, что у нее все в порядке. Ну слава богу! Дабы не показаться нигилистом, насильником или серийным маньяком тоже вставляю в конец сообщения желтый улыбающийся круг. Да не оскудеет рука дающего.


# IV. Сеанс {после гибели Джулиана}


После известных событий мы продолжали видеться только во время моих сеансов. Боль от смерти отца она тихо заглушила в себе, да так, что первое время после трагедии ее депрессия практически не подавала виду. Такая попытка проигнорировать смерть близких обычно приводит к тому, что вскоре воспоминания о них начинают преследовать и не покидать твоих мыслей — по себе знаю.

Прежде Николь казалась мне девушкой из ничем, кроме богемных неврозов не угнетенного социального класса, то есть жаловаться ей было не на что. Разве что на неуспех ее проходных проектов (например, передвижной лавки, продающей вареные початки кукурузы в бумажных стаканчиках) или неразделенную любовь. Нас обоих, при этом, объединяла ненависть к добропорядочности тех, кого издревле зовут «буржуа» — людей, которые, например, полагают, что осужденные по закону всегда виновны.


Я вскоре заметил, насколько сильно она теперь боялась подходить к окнам своей просторной приемной и как строго она зрит, будто-бы вместо них сквозь меня, если я не плотно закрываю ее тяжелые шторы в пол как было. Чтобы вы правильно поняли — шторы еще и требовалось подвернуть за шкаф с психоаналитическими журналами у стены. Николь очень сильно боится репортеров и других людей, в особенности каких-нибудь Христианских активистов или других сумасшедших, которые только и умеют, что врываться, чтобы полаять на чужую жизнь.

В сущности, ее клиенты мало чем отличались друг от друга. Все они из штанов лезли, чтобы показать свою сколь неподдельную, столь и невыразимую собственную сложность, ведь современность — эпоха нарциссов с душой. В прошлый четверг я принес ей в подарок проникновенную мазню с уличного рынка на Ист Хьюстон Стрит, в которой души не чаял, но она отодвинула картину как можно дальше от себя, в угол рабочего стола, который занимал маленькую толику площади приемной. Не думаю, что «большая грудастая канарейка», нарисованная Адамом Грином это заслужила.


В тот тревожный день мой путь к ее лофтам оказался тернистым. Следующая остановка бытия, и я стою в приемной у до боли знакомого сверкающего дивана — кажется, на нем с прошлого моего визита даже сохранилась пара вмятин.

— Господи, как же меня утомили женщины, не переставал повторять я. И продолжал сокрушаться: «Почему нельзя поступить так: «ок, ты выполнил 10 пунктов из представленных мной 10 и теперь мы можем быть самыми близкими людьми и трахаться каждый день»?

Дождавшись своего часа, прохожу в знакомую дверку, отворяющуюся на легких шарнирах.

Судя по стоящему на изысканном а) антикварном библиотечном столе из дуба периода барокко б) викторианскому бюсту, хозяин успел уделить изрядное время интерьерному дизайну. Интерьер сразу показался искусственно успокоенным, но и, одновременно, по-доброму молчаливо-революционным. Я все еще молча рассуждаю про себя: Никогда не думал, что существует что-то настолько успокаивающее в дизайне небрежно скомпонованных эпох.


В моей ладони сейчас ощущение тяжелой металлической рукояти пистолета. «Имеющий глаза и уши да удостоверится в том, что смертные не умеют хранить своих тайн. Тот, на чьих губах печать немоты, проговаривается прикосновениями пальцев; мы выдаем себя каждой каплей собственного пота», вспомнил я, пожалуй, самую дешевую, но с оттенком сентиментального трагизма цитату из Зигмунда Фрейда. Да уж, у меня от психоанализа тоже «ощущения на кончиках пальцев».


Позже, я несколько раз мысленно возвращался к этой сцене: когда я зашел сзади и молча и плавно прижал ледяное дуло к ее шее. Она вздохнула и начала раздеваться сама.

— Тише, малышка — медленно произнес я. — Я просто хочу, чтобы ты расслабилась.

Потом я, продолжая набирать обороты, с неожиданной громкостью, чуть ли не задыхаясь, прохрипел «ты знаешь чего я хочу». После этих слов она возбудилась, ее твердые соски упрямо и неистово навострились, покрытые тонкой белой блузкой.


Плохие (ок, пусть будет «особо искушенные») девочки знают, что нет ничего более возбуждающего, чем примитивное мужское подавление. На одной из стен в моей спальной и сегодня висит гигантский принт — чернобелый кадр из «Необратимости» Гаспара Ноэ. Вообщем, не жалею, что взял со съемочной площадки на сеанс Николь этот холостой ключ от всех дверей. Рассказывая об этом, я до сих пор вижу как рубин поднявшихся грудей все еще воспламеняет неподвижный воздух.

И только я приготовился прошептать Николь заранее приготовленную фразу во время изнасилования «Чем больше ты будешь мне помогать, тем быстрее освободишься», как заметил кое-что. К моему удивлению, она ни секунды не сопротивлялась. а только помогала мне, подыгрывала.

Словом, билась она недолго. Вскоре, если быть точным, то уже через секунду, перестав сопротивляться, она стала легкой и податливой. И еще через секунду я почувствовал, как она нежно обняла меня ногами как правая нога в колготках прильнула к моей жесткой ягодице.

Мы занялись достаточно свирепой любовью. Это, несомнено, был один из самых упоительных моментов в моей жизни. В итоге, все закончилось сильнейшей телесной разрядкой, какой я только встречал.

Возможно, это приведет нас к роману, а может быть она напишет в своем вечернем компьютерном дневничке что-нибудь в стиле Одена:

Я жертва, которую ты поимел, мой любовник. Пора спать.

Я же перефразирую Одена по-своему: Я растленный, которого ты растлила, моя любовница. Когда в отполированной рукояти моей шпаги отразится заклятый враг, и будет громогласно произнесено “Touche!”, ты снова убьешь меня, моя закадычная подружка.


Позже Пинки, когда мы будем уже знакомы, разумно заметит:

— Джейсон, я тебя умоляю, вот Джек Ричер тоже, например, добивался от людей всего, чего угодно, просто угрожая им незаряженным оружием.

В ответ на мое недоуменное молчание она же выдает мне такое:

— Девочки тоже хотят секса, просто они называют это романтикой. Особенно, если за деньги!

----

На часах было 9:20. В полдесятого по Вашингтону Господь сотворил мир, а я заварил себе в кофейной колбе молотые зерна из отдаленной Бурунди. В интернете только и новостей что о президенте, Войне, да о «Розовой Пантере». Немного полуденной интернет-прессы: Сегодняшная первая полоса World Art Review:

«Пока Такеши Мураками разбирает свои цветочные постаменты в Версале, а Марина Абрамович молчит и долбится будто рыба об лед в своем перфомансе «Томас Липс», опутанная тайнами с подачи желтых газет группировка Розовая Пантера снова дает всем прикурить».

Фрагмент радиопередачи:

«Одной из последних акций Пантер стало ограбление выставки Де Бирс, в акции участвовало два человека. Два человека, по свидетельствам очевидцев, похожие на сербов за доли минуты положили всех на пол, вышли через черный вход и навсегда испарились.»

— Мы обратились за комментарием к сотруднику «Единственного фонда Рескина», известного также под прозвищем Козленок, всемирно известному независимому арт-критику. Козленок, вам слово.

— У Пантер мы находим определенную траекторию движения в родословной похищаемых ими вещей. Они начали с камней, что символизирует противостояние естественности, продолжили автомобилями, которые почти наверняка являются символом механики в частности — и конструктивистской антропологии вообще. Затем они переключились на предметы современного искусства."

Изначально появилось предположение, что группа могла получить свое название как дань нетрадиционной сексуальной ориентации ее членов, но спустя две или три акции гипотеза была полностью дезавуирована. На интернет-форумах кто-то шутил, что скоро «Розовая Пантера» доберется и до бриллиантового черепа Дэмиена Херста.

Полиция вскоре, разобравшись с алиби и с показаниями рыбного ресторанчика напротив, поняла, что снова задержала не тех. В связи с чем триумфальное новостное сообщение: «Розовая пантера разоблачена. Накануне Джереми Микс был арестован полицией Стоктона 18 июня в рамках операции по снижению количества грабежей и вооружённых столкновений в городе. Вместе с ним были задержаны 22-летний Терри Бэйли, 44-летний Джулиан Колмен и его 18-летний родственник. У них были изъяты две винтовки, пистолет и дробовик» позже было опровергнуто.


Я-то знаю, что до Розовых Пантер были и пантеры Черные — темнокожие национал-революционеры, которые были шокированы тем, что алжирцы не негры, и, в свою очередь, шокировали алжирцев, ожесточенно расслабляясь каннабисом. Все «пантеры» были beautiful, грозные и кокетливые: черные кожанки, перчатки, береты, черные автоматы и солнцезащитные очки. Необычный стиль, радикальная риторика, синтез идей, казавшихся несовместимыми — все это привлекает интерес к опыту движения Чёрных, Розовых, каких угодно пантер.


----

После Инцидента с пистолетом, Николь, как это ни странно, даже заметно воспрянула. Ведь каждая одинокая и, в особенности, переживающая семейные невзгоды женщина в той или иной форме неосознанно жаждет разрядки. Так или иначе, мой поступок, о подарок небес!, спас и меня и наши с Николь отношения. Возможно, это было единственным способом растормошить ее. И правда, ведь у нас состоялся вот такой разговор:

(Николь)

— Джейсон, ты уж прости, но папа последние годы был уже не торт. К тому же у него, судя по всему, развился синдром Шарля Бонне (прим). По крайней мере, только такой вывод я могу сделать, зная, что ему понравились твои видео.

{ прим: У людей с сильным расстройством зрения может развиться синдром Шарля Бонне — это когда человек видит яркие сложные визуальные галлюцинации, например, лица, движущихся персонажей, красочные узоры или предметы. Считается, что причина происходящего в том, что мозг больше не получает информации от сетчатки глаза и компенсирует это, создавая свои собственные изображения. Согласно исследованиям, до 40% случаев значительной потери зрения у взрослых оборачиваются синдромом Шарля Бонне }

Для меня же этот вынужденный секс прошел не вполне бесследно. Будь я психологически травмирован, я страдал бы наяву, а той роковой ночью, лежа рядом с Николь, я видел кошмарный, но и интересный сон. Я прихожу домой и встречаю там незнакомую девочку, которая спустя короткое время стреляет прямо в меня, но, по счастливому стечению обстоятельств, промахивается. Я избегаю скорой и абсурдной гибели, разбивая и выпрыгивая в окно своей квартиры на первом этаже, спасаюсь бегством. Спустя некоторе время я застаю ту же девочку, но уже в другом помещении и спасает меня все то-же окно.

Помню, как непреодолимая сюжетная сила манит меня в свою квартиру и, зная о том, что сон построен как сюжет с трагическим окончанием, я, несмотря на то, что сам только того и ожидаю, встречаю убийцу у двери своей квартиры. Не проходит и мгновения, как она стреляет — совершает четыре уверенных выстрела прямо в меня. Просыпаюсь.


— Если женщина против, то это еще не значит, что она не согласна.

Николь отводит взгляд и через мгновение возвращает его обратно.

— А кроме того, Господи, Джейсон, я же заметила, что это муляж, — она задорно рассмеялась. — он не настолько похож на настоящий пистолет, кроме того у него была надпись «Макет» сбоку. Ну и, конечно, мне сразу бросилось в глаза отсутствие нарезки в дуле. И кроме того, даже у рабочей, но дешевой пневматики, если ты не знаешь, затвор монолитен вместе с самим корпусом и это видно, если приглядеться. У многих магазин пластмассовый, и его форма нестандартна для огнестрела.

У меня сбилось дыхание, а у нее — выровнялось. Меня все еще шокировали ее познания в области огнестрельного оружия, а она вновь заговорила, делая параллельно нечто: Николь сосредоточенно смотрела сквозь меня:

— Внутри каждого из нас прямо с детства терзаются всякие монстры, но мы не прекращаем прикладывать непомерные усилия, чтобы поддержать видимость, что мы давно сделались другими.


На ней было так и отдающее летней женской нежностью весеннее платье оливковой расцветки с надписью Alice & Olivia, как я позже прочел, на бирке. Я засмотрелся.

— В конце-концов, на основании своего закомпексованного бесстыдства мы выносим окончательный приговор вещам. При том, что нередко мы не можем объяснить причину наших собственных поступков даже себе самим.

— Я виноват во всем, но вместе со мной виноваты и все вещи мира.


На ее столе теперь покоилась винтажная печатная машинка Robotron 24, когда-то ставшая прародителем компьютера в Германии. Первый свой запах я узнал, когда услышал как ненавязчиво пахнут лаком ее изящные пальцы. Уж что-что, а по Роботрону они не стучали. Сегодня она выбрала себе милую роль, жаль лишь я заранее понимаю, что она, несомненно, не сможет отыграть ее безупречно.

Мне нравилось, что с ней я не чувствовал себя грушей для битья как обычно ведут себя в массовой культуре с привлекательными девушками похожие на меня вялые персонажи-интеллектуалы. По крайней мере, мне так казалось. Напротив, я постепенно начинал обращаться с ее душой почти вивисекторским способом, мастерски, используя технику человека, который слишком хорошо знает людей. Однажды я вновь рассказажу ей, что меня постоянно преследует мания, что реальность не замечает, не реагирует на меня. Попробуй потом объяснить ей, что это был всего лишь практический способ работы «философской деконструкции».


Заглянув к ней домой, я нашел пару милых предметов из ее детства. На полке стояла, например, расчерченная по зонам френологическая деревенная голова — манекен с аккуратно нарисованными масляными красками глазами. На черно-белой фотографии была запечатлена субтильная четырнадцати или, скажем, шестнадцатилетняя девушка в боксерских перчатках, в объятиях прислонившаяся к груше непропорционально-тяжелого калибра со следами складок от собственной тяжести, и можно было допустить — образовавшихся не без помощи регулярных раскатов в ее адрес созревающей женской ненависти, — заключил Джей. Он заметил, что от этого дерзкого взгляда с фотографии мгновение назад по его телу прокатилась бодрящая электрическая волна протеста.

На другой фотографии — она была сфотографирована тайком — за одиноким чтением книжки, и, казалось, тишина и спокойствие преодолевали границу фотографической реальности, озаряя своим ореолом все, что находилось рядом с ней.

Помню, как на похоронах Джулиана собралось человек 30, все скучные — без живых лиц. Я, как ни вглядывался, — не встретил ни одних не потускневших от безразличия, старости и выкуренной травы глаз. До того самого момента, когда встретились наши с Николь. Впрочем, кажется, видел я там и одну куртку с нашивками «Ангелов».

Меня вдохновляла краснота ее глаз за стеклами в тяжеленных оправах, ее уныло свисающие длинные руки. Николь стала моей Венерой, обернутой в топмодельный латекс. Жаль, что она же оказалась и той Гердой, что хлопнула с дешевым виски мое ледяное сердце. Той Гердой, что взялась за топор, который разрубил ледяной океан внутри меня — или это уже перебор?

Позже я подошел к ней, когда она сидела в пустой гостиной, такая же хрупкая как на фото из детства, с ровной спиной, облокотив одну руку о металлическую спинку стула. Ее предплечье и кисть были тонкими и изящными, в этой позе они изящно соединялись резкими изгибами. Аккуратные и нежные губы, утонченные черты лица, светлые, кажется, русые волосы, доверчивый, но очень неглупый взгляд, в котором было единственное, что должно быть в женском взгляде — взаимопонимание. Она была молода и так естественна. На ней была тонкая просвечивающая белая блузка с надписью April 77. Я понял, что передо мной находилась самая красивая женщина в моей жизни.


Так сложилось, что Николь была для меня онтологическим доказательством бытия счастья, любви… Продолжите ряд сами. Бытия чего именно — совсем не важно, что-то ведь она своим присутствием в моей жизни доказывала. Почему меня никто не предупредил, что я — как Христос в том Эдемском раю, в который мне уже не вернуться?

Метафора эта мне пришла в голову не случайно. В пятницу я получил традиционное электронное письмо от отца. В прошлом — Федор напомнил мне о своем анархистском прошлом, упоминал «безвинную» отсидку в Тарнаке. В данном же — это смешно, но он до сих пор не оставил попыток обратить меня к вере:

fyodor @ novydvur. cz Аббат Федор

…Ураган — не Господь, Огонь — это тоже еще не Господь, а вот пройдет перед тобой Тихий ветер — и в нем Господь. Человек ведь никогда в следующую минуту не знает, что сделает. Может убить, а может и полюбить.


## II. { Вместе с Николь }

Став любовниками, мы быстро установили определенный ритм жизни. В начале дня я завтракал и, взяв ноутбук, уходил в мастерскую, а она — катила на Шевроле в свой офис.

Странно, что Николь вообще согласилась на развитие отношений с человеком, о котором знала столь скабрезные подробности его увлечений. Конечно, я неплох собой, эдакий равнодушный красавец. Нельзя исключить, что Слава, Деньги, Женщины и Ситечко Для Кус-куса — привалили мне не только как признание моих художественных заслуг — картин или какой-нибудь серии фарфоровых фигурок «Поющих гандольеров», но отчасти и благодаря внешности и какой-то телесной емкости проволочного человека, рассказывающей наблюдателю о моем избыточном интеллекте. К тому же, я имел солидный опыт отношений с женщинами, что несомненно могло дать такой женщине как Николь приятное ощущение, что она находится в крепких руках. Однако, руки эти были крепки разве что из–за аберрации, вызванной доверием и женской нежностью, потому что будучи стройным и высоким, я похожу скорее на умника с семитскими чертами во внешности, чем на умеющего боксировать бабуина-тяжеловеса или подтянутого метросексуала, вращающегося против часовой стрелки на турнике.

С другой стороны, сама-то она день и ночь находилась не в лучшем положении. Ведь Николь, если выражаться цинично, будучи психоаналитиком, сдавала в аренду ни что иное как собственное ухо, чтобы заработать себе на органические калории, покупаемые гораздо дороже рынка и которых ей, в любом случае, хватает ненадолго — слишком любит детоксифицирующие смузи и фуа-гра. Вот предположим, сколько нужно нещадно корчиться от чужих страданий, сколько нужно кривляться от боли, доставляемых чужими головоломками чувств и мышления, чтобы заработать себе на калории? Каждому психоаналитику нужен свой психоаналитик. Поэтому, она нуждалась скорее в умелой поддержке без того, чтобы чересчур лезли в душу. Мне такая поддержка казалась вполне по силам.

Ваш покорный слуга — заядлый кофеман, что означает, все-же, скорее «кофейный наркоман», а не хипстер. И торчит он на одном, определенном виде зерен — африканском Бурунди. Николь же больше предпочитала коктейли на основе сладких цветных ликеров — Кюрасао и Апероль.

Напиток этот настолько мне понравился, что я ошпарил в нем кончик носа, и последующие несколько дней тот болел и сигналил алой фарой окружающим. К тому же, первое время после прилета у меня были полностью заложены ушные перепонки, поэтому я различал только два вида звуков — тихое хлюпанье и хлопки.

Нос — особое мое проклятье. Забыл смахнуть табаско — неделю ходи как клоун Пьеро. Почему всех клоунов зовут Пьеро? Недавно я порезал нос коробкой с пиццей.

Впрочем, не такой уж и длинный у меня нос, мой нос похож на накренившуюся яхту с раздутым вправо парусом. Нос мой со спичечный коробок, он поменьше чем у автора «Вопроса Финклера». Но что нос? Меня всегда удивляла центральная роль для города и жизни его горожан такого среднего по шкале банальности напитка как… кофе. Вот уже как сотню лет наблюдяется непрестанная эстетизация напитка. Ведется непрерывный поиск клондайка с настоящим кофе правильной прожарки и проварки, сделанными в Долине долголетия Вилкабамба в Эквадоре истинным бариста по призванию в четвертом поколении.

Не говоря уже о том, что употребление кофе подозрительно походит на традиционный способ искупления вины в индуизме. Даже приготовленный кемексом, когда кипяток проливается через фильтр с кофейной массой, или другим альтернативным способов кофе — очень грязный напиток, слишком много в нем взвешенных отходов от жарки зерна. Короче, человек пьющий кофе — символически ест землю, запивая ее жидкой грязью, именно так и выглядит один из обрядов искупления греха в индуизме.

Но если уж говорить о кофе, то прошу вас, и здесь я воспользуют правом автора — советую вам, попробуйте зрелый обжаренный не слишком давно Бурунди, приготовленный с помощью кемекса.

Зачем все эти умноженные без необходимости кофейные сущности свежей обжарки, трюфельной поджарки, гребаный кемекс, проваренный насквозь трешак, а взять этот задрипанный капучино за пять космических долларов? А еще ненавижу всех этих гребано-изысканных посетителей кафе: бесконечных поэтов, писателей, музыкантов с твердыми чехлами для гитары Squire Stratocaster 1976's vintage.


Возвращаясь к ней домой уже вечером, мы пили свежий Бурунди и валялись в обрамленных высокими книжными полками перинах, придуманных, пожалуй, даже слишком лаконично, наверное, каким-нибудь анонимным японским дизайнером, и лелея новорожденное семейное счастье рассуждали об «Игре престолов».

— Зачем этот дикарь завалил Джона Сноу? Он был самым романтичным. Как ты думаешь, он, и правда, больше не вернется?

— Да, но мы ведь оба ждем смерти Дейнерис в шестом сезоне?

— Теперь ты рассуждаешь с высоты своего холодного сердца.

Я с деланным видом изобразил обиду:

— У меня нормальное сердце. Сердце у меня обычное, Николь!

Она направляла меня, подсказывая «ближе» и «идем в верном направлении», будто бы двигаясь вместе со мной по стране наслаждений. Так или иначе, вскоре я смог начертать карандашную карту и начал прекрасно ориентироваться в этих тенетах.

Эстетика наших взаимоотношений с Николь строилась на том, чтобы воображать ситуации, в которых нам будет неплохо. Как и все в этом мире, она строилась вокруг микроутопий. Мечтаний о каникулах в Портобелло, хорошо оплачиваемом безделии и собственном коктейльном баре.

Микроутопия, интегрированная в тот мир, осколки которого он до последнего пытался сохранить. «Микроутопии, которые включены в повседневную жизнь». Мы пытались лучше жить в том мире, в котором мы оказались, не питая каких-либо революционных желаний.

Вот и все, здесь моя история могла бы спокойно завершиться, если бы в жизни я не искал рок-н-ролла, ответов на незаданные вопросы и возвращения своей жизни того, чего, казалось, ей задолжал.

Мои устремления до недавнего времени укладывались в одно стремление по течению, которым я был всецело захвачен. Николь рассказала мне, что моя эротомания связана с более общей топикой, а именно — охваченностью ядра моей личности мифом о «Золотом веке» в его коммунистической версии. Но ведь я-то знал причину. Но чтобы поведать о ней, мне придется рассказать историю моего дедушки.


----

Дедушка

Мой дедушка затерялся в детстве, где-то посреди моего персонального незабываемого и навсегда потерянного Рая, вместе с комиксами про собаку Пифа и игрушечными фигурками Агирре и его подопечных конкистадоров.

У каждого в моей семье оказались свои судьба, пределы и берега. Ступень дедушки сбежала от советской тирании, звено отца осело ближе к восточной Европе. Я же, всю свою сознательную жизнь старавшийся перепрыгнуть через отведенную мне ступень, получив образование, продолжил его в США, да здесь и остался. И вот, что удивительно — мой род столько раз менял страны и даже, не побоюсь этого слова, цивилизации, но семья моя, будучи эклектичной, так и не перестала по старой русской привычке генерировать трагизм.


Эмигрировав сюда, он вместе с бабушкой целиком отдался борьбе за существование, существуя на скудное университетское жалование преподавателя на кафедре Славистики в размере 500 долларов.

Отец-же уже все–таки был типичным европейцем, тогда как дедушка, да и я навсегда остались людьми советской национальности. И, что-то подсказывает, что во мне СССР, как и любое прошлое, мог возродиться разве что в жанре фарса.

История, которая смогла бы объединить людей из разных стран — это не только история о супергерое или сопровождающая человечесство уже десять тысяч лет история о мифическом или архитипическом герое, нет, на это способна и история семьи.

Да, дедушка учился в ешиве, хотел, да и мог стать раввином, но получил недуй, отворот-поворот за высказывание о том, что «мудрецы были дураками». Что, впринципе, не удивительно, ведь, по рассказам, одним из учителей деда был чудаковатый хасид, который, например, устроил собственную свадьбу со свитком Торы, и ходил в обнимку с рыбой будто с грудным ребенком. Дедушка получил недуй (хасидская версия отворот-поворота) за то, что сказал, что мудрецы говорили глупости. Можно сказать, что дедушка был горячим экспериментатором, за что его, собственно, и поставили на лыжи из иудаизма с волчьим билетом и, скорее всего, фантомной ржавой бритвой под серцем. Сами посудите, ведь он до самой смерти с полной серьезностью утверждал, что снег белый не потому что мы видим его белым, а потому, что Тора устанавливала его белым.

Деда учили в ешиве обращаться по любому поводу, например, к комментарию Раши — его мы обязаны слушать, даже если он скажет что правое — это левое, а о левом — что это правое. Изменив даже немного слова великого учителя легко совершить роковую ошибку.

Поскольку мой дедушка чуть не стал раввином, для меня иудаизм стал вечеринкой на которую тебя не позвали. Она привлекательна! И как всегда бывает с такими вечеринками, на утро тебе обязательно звонят и сообщают, что на развеселом рейве, где тебя не было, все упоролись. и теперь прошлое с огорчением взирает на тебя, просовывая свое лезвие в щель между старой печалью и будущей радостью. Абсолютно все вопросы мира следует логично обобщить одним: еврей?


Когда мне хочется проехаться на велосипеде по Центральному парку, то, под страхом встречи с фанатками, я как Боно одеваюсь в костюм хасида. Это самая близкая дистанция, на которую я сегдня подхожу к Торе. Как рассказал в интервью Анонимный источник: «Джейсон часто одевается как хасид, когда собирается на велосипедные прогулки. «Камуфляж» снова позволил знаменитому художнику избежать появления пикантных фото в СМИ, сделанных на месте аварии, — прохожие не узнали в пострадавшем религиозном еврее всемирного известного художника.

И ведь когда-то в приступе интереса к иудейской мистике я даже прослушал экспресс аудио-курс «Как вызвать голема». Дело, по секрету говоря, заключалось скорее не в том, как его вызвать, поскольку он изготавливается вручную из сподручных материалов, например, из куска мыла, а в том, какое число необходимо при этом использовать, чтобы наречь полученное изделие големом. Но я так и не сумел выбрать числа, хотя интуитивно склонялся к 77, двум топорам, совпадающим с годом моего рождения.

Так вот, Дедушка с бабушкой жили в Советском союзе, он любил Андрея Платонова, открыто ненавидел советскую власть, что звучало как штамп самого опасного свойства, но при этом был преданным коммунистом. В тайне от всех он рисовал красочные открытки русских цветов, тигров, ныряющих под воду за мячиком, самолеты и другие сответские детские игрушки.


От бабушки я запомнил уши амана на столе. Да, бабушка пекла эти сладкие треугольные пирожки — мои мадленки. Они были настолько вкусными, как если бы моя бабушка, пекущая эти свои фирменные и вкуснейшие пирожки внезапно оказалась еще и Иисусом. Еще она тушила острые бобы с поистине мужским количеством перца.

Ничто так не ранит человека, как осколки собственного счастья. Позже, мой Дедушка символически почти склонился, почти прогнулся через свою человеческую сущность, чтобы поцеловать замшелую руку советских вождей, не зная, что они его уже отвергли. «У меня с правящим режимом эстетические разногласия», любил цитировать он кого-то из русских писателей. Не вижу смысла юлить: советские вожди, на мой взгляд, на поверку оказались ничтожествами, не позволившими спокойно жить столь многим.

Даже сейчас, спустя столетие до меня косвенно долетают разгневанные брызги великого тирана, отдающие папиросами Герцеговина Флор. Однажды, я даже нашел в шкафу принадлежащий деду партийный билет с выцветшей, некогда бывшей ярко-красной корочкой:


Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

ВСЕРОССИЙСКИЙ ЛЕНИНСКИЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ СОЮЗ МОЛОДЕЖИ

КОМСОМОЛЬСКИЙ БИЛЕТ

N 76112977

Фамилия:

Имя:

Отчество:

Год и месяц рождения

Время вступления в ВЛКСМ

личная подпись:

Подпись секретаря комсомола


Глядя на его комсомольский билет, я слышу согласованный скрип тысяч пионерских скрипок, и хор из миллионов детских глоток, поющих большое пионерское спасибо: За детство светлое — Спасибо, Партия, Спасибо, Родина, тебе! и миллиарды детских пушистых головушек.

На любимом фото с дедом близ обочины стоит названная то-ли в честь русской реки, то-ли в честь птицы чайки черная советская BDSM-карета, из динамиков которой раздаются эфиры советского диктора Левиафана, и от взгляда на которую почему-то кажется, что фашизм — естественное состояние человечества.


Взглянув на фото, Я вспоминаю тот пещерный рисунок, что видел на спине дедушки — три расплывшихся синих купола Томской синагоги, прикинувшейся православной церковью, и двухглавого орла с будто бы добавленным по просьбе резника линейным геометрическим сечением по центру, образующим могендавид. Спасибо тебе за это, великий Сталин! И несмотря на все сказанное, помню, как Дед в разговоре со мной, семилетним мальчиком, признался, что “был неправ”.

В этом году, размышляя обо всей этой истории, я придумал инсталляцию «Диктаторы»: Сталин, Гитлер, Мао, и генеральный секретарь Северной Кореи Ким Чен Ын в натуральную величину, каждый в соответствующем кителе военного режима, и не отличимые от своих реальных прототипов, прогнувшись стоят в пошлой позе со спущенными штанами на неторопливо вращающейся карусели. Вдобавок к этому, каждый из них раскачивается вперед и назад, стоя на двух дугах как у детской лошадки-качалки.

Вместе с тем, разбирающемуся в теме зрителю очевидо, что работа «Диктаторы» перекликается с зомби-фашистами братьев Чепмен, в рамках инсталляции, будто бы, наблюдающих выставку «Дегенеративное искусство», а также продолжает идею скульптуры — визуальной шутки «Он (Him)» Мауриццио Кателлана, изображающей детских размеров Гитлера, жалобно молящегося, встав на колени.


В советское время то, что у вас вращалось в голове, то вскоре обязательно появлялось и на спине. Почти как в «Процессе» Кафки, с той лишь разницей, что Франс не описывал миллионы граждан, добровольно пишущих доносы. Пути реализации подспудных желаний всегда витиеваты. Через год двухглавый могендавид сел на рейс в Новый Свет, и этот рейс в вестибюль Рая каким-то чудом, в самый последний момент, забыли отменить.

Несмотря на то, что Дед был преданным коммунистом, он пострадал от сталинских репрессий, хотя его отец и был лидером раскулачивания на большевистском этапе построения Советского Союза, к 45 году Ленин был уже как дорадо с трюфельным соусом, только в плохом смысле, да и с Троцким расправился советский Сами-знаете-кто.


Я родился совсем не «в сундуке в парижском театре» как Ив Мишель Сен-Лоран, хоть сейчас и было бы приятно так размышлять о своем прошлом. Но это было бы хирургическим в него вмешательством. Семейная обстановка была весьма скудна как в культурном, так и в религиозном плане, но в семь я в согласии с пожеланием отца все-же пойду в (иезуитский) колледж Святого Сердца, где буду учиться до шестнадцати. Я провел там шесть лет, шесть раз в год приезжая к родителям. Летние каникулы длились три, если повезет, то три с лишним месяца. Спустя пятилетний срок обучения я, теоретически, уже мог зарабатывать переводами с латыни и греческого, или продолжить заниматься живописью, в которой мне помогли набить руку. В колледже почему-то у меня появилось прозвище «Бордо». После выпуска оно было навсегда забыто.

Колледж был создан при одноименном университете, который был основан в 1921 году группой итальянских священников и профессоров. 24 июня того же года он был признан министерством образования Италии, и в то же время папа Бенедикт XV официально подтвердил церковный статус учебного заведения. Я планировал поступать на Факультет искусства и философии.


И вот теперь, лежа в духовной камере взаперти, окруженный белыми стенами из полированного бетона как камбала в садке, я маялся бессонницей, сострадая бездомным. Бездомным, увы, взятым абстрактно, выброшенным на обочину жизни где-нибудь на Bowery. Засыпая, я постоянно менял точку сборки, превращаясь то в бродячего бостонского пса, ночующего вместе со стаей, то в голого по пояс президента России, самоотверженно скачущего к зрителю верхом на испуганной цирковой лошади, чтобы выпустить на волю тигров. Я чувствую себя плюшевой белкой, и заботливые китайские ручонки пришивают мне уши с пушистыми кисточками, роскошный синтетический хвост и оранжевый хохолок, передают из рук в руки, затем вставляют пластиковые пуговки глянцевых глаз.

Затем, уже под утро, я вооружался воинственной хохмой и звонил ей. Днем мне снилось жаркое лето, она встречает меня на ступенях небольшого римского университета, на ней коричневое платье цвета сладкого ледяного кофе. Господи, как же теперь мне хочется вернуться обратно во влажные объятия родного колледжа, и обратно на Факультет искусства и философии. Спустя годы, я прислонюсь к стеклу нью-йоркского университета где-то рядом с корпусом для гимнастики и столовой, чтобы вновь увидеть своих старых одноклассников.


----

Вечерами, в свободную минуту Николь можно было застать, отвлеченно играющей на планшете. В ее игре необходимо было с максимальной частотой нажимать на экран в определенном месте. Как раз в том, где один за другим появляются и погибают монстры, разбрасывая вокруг монетки различной ценности. Накапливаешь монетки и можно приобрести один из навыков, повышая свои показатели урона в секунду.

Задача была в том, чтобы убивать монстров, таких как Робот Допплер, Чебуратор, Судья Холодильный, через каждые 5 уровней натыкаясь на их более мощных боссов — словом, игровая механика была очень жизненной.

Случалось, пока она сокрушала монстров и их боссов, мы вели разговоры, которые случаются только между влюбленными:

— Не смешно? Я повторю.

— Да вот же, я смеюсь.

— Ты серьезно? что же в этом такого смешного? Неужели ты ничего не поняла?

— Я поняла.

— Ты ответила «я поняла» лишь формально, и я это заметил. Ничего ты не поняла.

«И так далее» и «все такое прочее», перераставшие в закулисные пододеяльные разговоры.


Отношения наши внушали оптимизм. Уже давно наступила моя очередь издеваться в sms. Она пишет «я люблю тебя», я прыгаю от радости по всей мастерской. Потом напиваюсь, и со счастливой улыбкой отвечаю ей «ты раздражаешь». Но через минуту признаюсь, что пошутил.

— Я купила тебе книгу Джулии Кэмерон «Твори как художник».

— Дорогая, во-первых — спасибо, а во-вторых — ты ведь понимаешь, что эта книга — это печатный аналог кнопки «Убить все человечество», замаскированной под безобидную кнопку вызова красного света на пешеходном переходе?

Встретив Николь на кухне, я выдернул из ее рук кофейник словно экскалибур, и посмотрел на содержимое, подставив его навстречу солнечному лучу. Все верно, отчетливые оттенки эбонита и ивы. За Николь ведь нужны глаз да глаз, пару раз она плеснула мне чего-то вроде робусты, а сказала, что заварила Бурунди — вот как она с ловкостью средневековых шарлатанов ухитряется подавать ядовитое пойло под видом эликсира благодати.

Чуть позже, я зашел в спальню и увидел Николь, лежащую по самую шею под холодными хребтами одеяла и с ночной повязкой на глазах. Она заговорила первой:

— Разденься и ныряй ко мне, котик.

Я выполнил порученное мне задание и ощутил как изгибы ее тела доверчиво отдавались неге и моей профессорской ладони.

— Я Адам, а ты — моя Ева. Мы наги, а в Библии нагота появляется только после грехопадения. До грехопадения можно говорить об отсутствии одежды, но это еще не была нагота. Речь ведь идет не о каком-то нравственном изменении, как может показаться на первый взгляд, а о метафизической мутации, затронувшей весь характер человеческого бытия.

Потом, все так же не снимая ночной повязки с глаз, Николь поведала мне о вчерашнем звонке с кафедры, из которого следовало, что одна монашка в цветастом худи уже битый час как слонялась у двери с табличкой «Джейсон Ф. Александр», надеясь его, то есть меня, подстеречь.

В этот момент я понял, что неплохо бы уже избавить себя от пленительной как соус терияки воронки сотрудничества с религиозными фанатиками и перейти от сотрудничества с Мартином к чему-то большему. Тем более, что будучи моим благосклонным другом, а не просто расчетливым арт-менеджером, обижаться здесь ему не на что.


## III.

В наших отношениях я вскоре начал различать новую поэтику скорби по ее отцу. Придя домой, мы заварили Бурунди и устроили ставшую теперь привычной семейную бурю в чашке Петри. Дело в том, что Николь тайно купила и подарила мне талит гадоль, накидку для молитв.

— Секс в талите — я смаковал каждое слово, — меня это, определенно, заводит, как ключик заводного щелкунчика.

Правда в том, что каким бы захватывающим ни был сюжет, секс всегда будет иметь повышенный градус интереса. Среднестатистический читатель пролистывает десятки страниц, предвкушая то, как густые сливки будут медленно стекать с губ этой милашки. Или я сейчас проецирую свое отношение к литературе на других?

Одним словом, от скуки Николь вдруг загорелась стать ортодоксальной иудейкой. Поэтому она мгновенно нащупала подобие сексуального комбо-брейкера, способного перевести стрелки моих часов ближе к окончанию рабочего дня.

— Мама и папа встретились, потом развелись, когда мне было два года. Затем через три года снова поженились.

Потом мы выждали незаметную паузу и она предпочла сдаться первой:

— Ну, Джей, давай хотя бы сегодня не будем разводить нашей извечной комедии.

После чего мы занялись невероятно хештег #страстным, идеально отлаженным до машинального уровня хештег #сексом как две #обезьянки.


Ее кожа покрылась глянцем и влагой, и теперь ее слова ранили меня как терпкий пастиш — так называют речь на мертвом языке, произносимую без чувства юмора. Постель опять обманула. Я сторонюсь, ведь помню, что никогда не попасть в рай человеку, случайно вытершему что-нибудь о талит.

Почти всякий раз, когда мы ссорились, Николь, уходя из квартиры, пинала мою печатную машинку Corona, назло мне надевая перед этим свои, того же цвета, синие туфли на высоком каблуке. И каждый раз я понимал, что стал совсем редко использовал этот архаичный прибор для работы над диссертацией.


И ведь все началось с того, что я решил взять академический отпуск, чтобы собрать материал для своей диссертации, казалось, зависшей и взглянувшей на зрителя как койот Вилли из Looney tunes, зависший над Великим Каньоном. Исследование, посвященное (вы ведь удивитесь?) «семиотике эротического» некогда бодро стартовало, получив утверждение совета кафедры (треть которой была гуманитарна и не чужда разному баловству — некоторые только и мечтали, чтобы забежать к коллегам на вторую базу, не забыв сделать страйк), но весь последний год диссертация издавала жалобный скрип на протяжении своего тормозного пути, пока, наконец, не раздался всхлип и удар ржавых металлических колес о бортик, совпавший с моментом, когда я отклонился от курса — на прошлой неделе вышла моя публикация с предательским заголовком «Постмодернистская литература — от нежной классики до легкой доминации» в журнале «Американская Семиотика».

Мы блуждали по райским садам моих нелепейших снов, а когда я очнусь, между нами уже проляжет мнимая пропасть. У нас даже могла бы быть семья, если бы в тот день я, метафизически выражаясь, не отсосал престарелого зайца.

Мы оба начали чувствовать, что нам как паре оставалось всего каких-нибудь несколько дней. Сначала я начал улавливать едва различимые обертона обиды в ее молчании. Затем зловещие огоньки в ее глазах уже окончательно разожгли факельные огни недоверия.

— Николь, послушай, а как же наше правило «Будь тем человеком, с которым ты хочешь быть вместе»?

Внутренний голос подсказывал мне: Люби или покинь — так всегда в любви. Но ты ведь не хочешь, чтобы сегодня я остался у тебя — если уж на чистоту. Длинным периодом утекала в прошлое замедлившаяся минута. Как запятая, попавшая за горизонт событий и бесконечно долго стремящаяся к черной дыре — бесконечно, или около того, долго.

— … и что, ты ничего не добавишь?

— Я не ждал пока ты закончишь говорить, я слушал тебя, а не обдумывал свой ответ. И теперь я не знаю, что сказать.

— Вот! Об этом я и говорю.

Я и теперь был ослеплен ее чистейшей красотой. Развернувшись и на миг взяв ладонью сатиновую штору — я вспомнил как ее изящные пальцы пахнут снятым лаком, — будто бы на миг отсрочки в стремительном домино любви — она завершила корриду глупых слов, бросив мне «Уходи».

Странно было видеть, как она использует старые клише из романтических киноновелл, чтобы воткнуть в мое сердце стальной кортик. Я выбежал наружу и, словно персонаж Бодлера, погрузился в толпу будто в резервуар электрической энергии.


Наши отношения — это хоррор на двух артистов. Знал ведь, что любовь — игра на поражение. За сияющим окном уютного кафе «Устрица» я видел берег холодного озера. У самого берега плавали лебеди, непрерывно высматривая что-то в воде. Не успел я моргнуть, как туда же слетелись чайки. «Откуда вообще в этом городе чайки?» — я специально вышел в холод наружу, подошел поближе и разглядел в воде маленькую потрепанную тушку голубя.

Я так сильно ему сочувствую, хоть в моем сердце теперь и правит ледниковый период. Похоже, пока другие строили свою жизнь, выбирая из оригинального ассортимента обстановок в процессе своеобразного экзистенциального шопинга, я лишь глядел в психоделический калейдоскоп, мечтая вытянуть из него рубин. Мне остается только ночь. Впереди лишь уходящая во тьму мгла. «Я иду в тебя, ночь!», кричу я и с размаху падаю прямо в ледяную воду.


На следующий день я позвонил Николь. Несколько минут она зачем-то в целом нелепо пересказывала мне беседу с сестрой, а я только и слушал, что звук работающего телевизора, доносящийся из трубки фоном:

— Dow Johns понизился на 15 пунктов, золото стало стоить $1200 за унцию, баррель сырой нефти $66, однако, шаверма на пересечении King George и Бен-Йехуда в Тель-Авиве всегда твердо держится на уровне 3 шекеля и 75 центов.

Потом я дремал, и в блаженстве смотрел, как Мы неслись по волнам, светило ослепительное солнце, а она играла волосами на ветру. Потом она соблазнительно разваливалась на живот, оттопырив аппетитный задик. Вскоре, я почувствовал как эта девочка — будто влажное неземное существо массирует мои ягодицы своими маленькими грудями, твердыми и мягкими одновременно. Затем существо массировало спину, и после, по моей команде вернулась обратно к ягодицам. Приземлился я уже далеко, в целых девяти временных зонах от сна.

Очнувшись, я никак не мог поверить в ужасность снова начинающегося дня, и что теперь нам не лететь, рассекая волну, на яхте. Минуту пытаюсь понять, где сон, а где реальность. Вот Николь — той повезло — она всегда вооружена, ведь психоанализ — спортивное ориентирование в реальном.

Author

Anton Demchenko
Игорь Харченко
Simon Libertine
+7
Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About