7 октября 2022-го

Перед тем как я изложу свои черновые выкладки по этому вопросу, хочу сразу обозначить некорректность его формулировки и невозможность её, формулировку, так или иначе, кратко уточнить. Поэтому, чтобы избежать возможной неверной трактовки того, что означает выражение «шансы на анархию», я попытаюсь более пространственно объяснить, что я имею в виду.

«Шанс на анархию» здесь не подразумевает, что в обществах Ближнего Востока вероятность построить анархию в классическом представлении этого слова в действительности выше, чем в других обществах: эта вероятность не очень высока во всём мире, а в современных авторитарных странах Ближнего Востока вообще кажется ничтожно малой в обозримом будущем. Однако я не собираюсь анализировать обозримое будущее, поскольку ключевую роль в общественных изменениях играют тенденции, а не сегодняшнее положение дел. Текущее положение дел может закладывать фундамент для грядущей тенденции, но, как показывает практика, корреляция между текущим статусом-кво и реальными долгосрочными общественными настроениями прослеживается нечасто, если учесть, что гибридные и авторитарные режимы не существуют в истории слишком долго и обычно разрушаются со смертью диктатора или находятся в состоянии вялотекущего упадка по причине эффекта накопления внутренних противоречий в функционировании институтов, деградировавших из–за застойного характера политических процессов (к примеру, СССР). «Шанс на анархию» — это вычерчивание тенденции, когда общественные институты подвергаются таким метаморфозам, что могут резко приобрести антиавторитарный порядок управления. И он выше в ближневосточных странах, как бы парадоксально это ни звучало.

Тенденция такова, что ближневосточные страны, будучи наиболее реакционными в одном проявлении, ввиду особенностей строения общественных связей, становятся наиболее революционными в ином направлении. Какой ключевой фактор, рисующий картину, полную противоречий, присущ ближневосточному сообществу, но отсутствует у западноевропеского?

Крепкие семейные узы и племенной стиль общежития. Под племенным стилем общежития не подразумевается, что жители регионов Ближнего Востока обязательно ведут традиционный образ жизни (хотя такие общества тоже есть), а характерная теснота отношений между людьми в таких обществах. В цикле эссе, посвящённых национальному вопросу, я делала много отсылок к позиции, что нация — это во многом пустой концепт, но он может принимать различные формы и наполняться соответствующим содержанием только лишь потому, что помещён в контекст. Одной из основных особенностей контекста для нации служит ощущение каждых отдельных её представителей как представителей нации и, стало быть, плотность этих представлений: нация тогда обладает полнотой самосознания, когда достаточное количество её представителей осознают себя её представителями (а не просто являются), и не обладает самосознанием, когда подобное положение дел не усматривается в данном обществе.

Племенная форма общения — это обоюдоострый характер общественных отношений, потому как из–за вязкости трактовки такой категории, как «нация», на которую различные политические силы делают акцент, существует колоссальный риск поместить её в консервативно-традиционалистский контекст, который вкупе с ещё одним пустым концептом «религия» даёт гремучую смесь религиозного фундаментализма с дремучей ксенофобией. Мы не пойдём за примерами, потому как любой сторонний наблюдатель легко убедится в том, что этот контекст — самый распространённый. Но есть также и другая сторона отношений, несущая потенциал для крепких либертарных связей, и тут очень уместно обратиться к Кропоткину:

«У других кавказских племён мы иногда находим указания на способы зарождения деревенской общины, в тех случаях, когда она не была родовою, а вырастала из добровольного союза между семьями разного происхождения. Такой случай, наблюдался, например, недавно, в хевсурских деревнях, обитатели которых принесли клятву «общности и братства» [37]. В другой части Кавказа, в Дагестане, мы видим рост феодальных отношений между двумя племенами, причём оба остаются в то же время сложенными в деревенские общины, сохраняя даже следы родовых «классов»; таким образом, мы имеем в этом случае живой пример тех форм, которые принимало завоевание Италии и Галлии варварами. Победители лезгины, покорившие несколько грузинских и татарских деревень в Закатальском округе, не подчинили эти деревни власти отдельных семей; они организовали феодальный клан, состоящий теперь из 12.000 домохозяев в трёх деревнях и владеющий сообща не менее чем двадцатью грузинскими и татарскими деревнями. Завоеватели разделили свою собственную землю между своими родами, а роды в свою очередь поделили её на равные части между семьями; но они не вмешиваются в дела djemmâa своих данников, которые до сих пор практикуют обычай, упоминаемый Юлием Цезарем, а именно: djemmâa решает ежегодно, какая часть общинной территории должна быть обработана, и эта земля разделяется на участки, по количеству семей, причём сами участки распределяются по жребию» [Взаимная помощь как фактор эволюции].

Несмотря на общее развитие институтов собственности в жёстко иерархическом ключе, благодаря именно такому характеру жизнедеятельности братство играет немаловажную роль в организации отношений. Таким образом, существует противоречивая природа явления племенного характера общежития: несмотря на взаимную помощь внутри клана, все прочие кланы рассматриваются как чужеродные, что порождает свойственный любым ближневосточным диктатурам непотизм. Но что это значит? Разве стоит из–за этой особенности перекраивать целые общества по стандарту европоцентризма? Отнюдь. Эта особенность играет замечательную роль, если помещать её в либертарный контекст.

И этот пример легко иллюстрируется Курдистаном. Несмотря на тот факт, что общество Курдистана реакционно в вопросах сексуальной морали и некоторых морально-этических аспектах (опять-таки, с позиции европоцентрических идеалов эпохи Просвещения, которые мы не станем оспаривать да и многие наши ближневосточные товарищи наверняка тоже), оно крайне революционно в формах организации коллективных общественных институтов. Изучая вопрос того, как курдские революционеры подходили и подходят к вопросам агитации за либертарное общество, стоит быть уверенным: если бы не их апелляция к коллективной идентичности в обществе, где это выше всего ценится, и не личное взаимодействие с семьями, они бы не смогли сделать очень многого, потому как прежде, чем агитировать за общественное благо, им пришлось бы столкнуться с проблемой европейских товарищей — объединением атомизированных людей, существующих в рамках культуры буржуазного индивидуадизма, а только потом непосредственно удержанием этих связей, укреплением их и, возможно, если на то будут силы, построением на основе этих связей низовых институтов. Европейское общество утратило то, что способствует анархизму — коллективное начало, однако у него в избытке начало индивидуалистическое, отравленное, впрочем, буржуазными предрассудками. Западноевропейским анархистам будет проблематичнее строить классические анархические институты, однако для нас есть иная перспектива.

Нужно выступать за любую инициативу, которая приближает анархизм, хотя, разумеется, ни одну из них нельзя считать конечной. Надлежит вершить анархическую практику, но стоит осознавать её анархичность только с призмы сегодняшнего дня и продолжать искать прочие, более анархические формы организации институтов, потому как длительная консервация каких-либо форм организации порождает новый статус-кво и властные отношения. Эта рекомендация относится ко всем товарищам, из любой точки земного шара, но для европейских товарищей стоит также учитывать, что близость той или иной формы анархизма или строя, к нему приближённого, ни в одном обществе нельзя оценить точно, а в условиях, когда коллективное начало в обществе ослаблено, невозможно. Действуя анархически, мы накапливаем соответствующий праксис, это приводит к созреванию институтов внутри старого общества и новому качественному скачку, который приближает к анархизму. Мало кто будет оспаривать, что республика ближе к анархизму, чем монархия, а республика парламентская ближе, чем президентская. Но, как показывает опыт, классовая борьба — это перманентное явление, и иногда такие изменения сопровождаются социальным взрывом (Французская революция), иногда же они происходят плавно, но в результате накопительного эффекта давления класса неимущих на класс имущих (социальные льготы, повышение МРОТ и т.д.). И хотя мы не должны отказываться от идеи революции в пользу микроизменений, любые революционные преобразования должны ставить перед собой конкретную, а не абстрактную цель. Цель верная — изменить политическую и социально-экономическую структуру страны в соответствии с выработанной программой, но никак не абстрактное «сделать жизнь людей лучше» или «построить коммунизм», равно как «уничтожить власть». Мы не определили ни то, ни другое, ни третье, и если у нас в обществе слабы компоненты коллективной идентичности, мы не можем вообще их использовать, чтобы объединить эти абстрактные понятия популистски так, чтобы они нашли поддержку у широких слоёв населения и чтобы побудить его выстраивать социальный базис исходя из этих понятий.

В ближневосточных обществах это проще и быстрее сделать, однако увлекаться популизмом не стоит; за любым лозунгом должны стоять действия и меры. Как показывает практика, у наших ближневосточных товарищей с этим нет больших проблем: они знают, как преподнести идею и они знают, как её правильно воплотить. Пусть борьба авторитарной и либертарной тенденций, обрамлённых в коллективизм, усложняет процесс либерализации Ближнего Востока, не стоит сомневаться, что эта либерализация будет, вероятно, протекать в более анархическом и более коммунистическом ключе, чем в регионах Западной Европы.