Йожи Столет. Реальность, примятая Фаллосом: философская машина войны Ника Ланда
В издательстве HylePress вышел первый том собрания сочинений Ника Ланда — «Дух и зубы» (2020). В своей рецензии на эту книгу Йожи Столет пишет о ландовском влиянии на
Несмотря на отказ Ника Ланда от академической карьеры и регулярных больших публикаций, его идеи, его мысли, его язык за последние двадцать лет как вирус или плесень проникали в философское поле, заражая, отравляя или этически подпорчивая работы целого круга влиятельных, в основном британских, авторов. Некоторые из них напрямую говорили о мрачной наследственности (Реза Негарестани, Марк Фишер, спекулятивные реалисты, Лучиана Паризи), которая стала ассоциироваться с поддержкой крайне правых сил — альт-райт и радикального расизма — в последнем проекте Ника Ланда «Темное Просвещение». Другие, такие как Ник Срничек и Алекс Уильямс, пытались взять из философской матрицы Ника Ланда «все лучшее», вычищая сомнительные элементы и убирая термин акселерационизм из своей программы, или, как близкая им феминистская группа Laboria Cuboniks, забыть происхождение одного из основных концептов своего манифеста — alienation (отчуждение), — по всей видимости попавшего в манифест контрабандой. Одна из немногих, кто открыто и последовательно пользуется «темным наследством» — поэтка Эми Айрланд, которая окружила себя семейкой монстров (Алистер Кроули, Ланд, Лавкрафт) для конструирования и изобретения собственного феминистского письма.
Преподавая философию в университете Уорика с конца 80‑х до 1998 года, Ник Ланд большую часть времени посвящал созданному совместно с Сэди Плант экспериментальному и междисциплинарному Исследовательскому центру кибернетической культуры (CCRU), работавшему с неакадемическими формами знания: оккультизмом, theory fiction, перформансом и др. — и вызывавшему постоянные нарекания со стороны академического начальства. Единственной большой академической работой Ланда была опубликованная в 1992 году «Жажда уничтожения: Жорж Батай и Вирулентный нигилизм» (первая работа, посвященная Батаю на английском языке[1]). Большая часть коротких текстов, написанных в 1990‑х годах во время его работы в CCRU, представлена в сборнике «Клыкастые ноумены: Сборник произведений 1987–2007», опубликованном только в 2011 году. Позиция, которую Ланд занимал по отношению к Академии, позволяла его философии быть освобождающей и вдохновляющей для других философов, уставших от догматической и бюрократической континентальной философии 90‑х. Рози Брайдотти в своей статье 1994 года пишет, что это было время исторического поражения постструктурализма. Европейское сообщество было охвачено интеллектуальным неоконсерватизмом: разновидностями позитивизма и неолиберализма[2]. В этой атмосфере неолиберальных реформ и консерватизма Академии с одной стороны и расцвета киберпанк культуры с другой только и могли появиться Ник Ланд и CCRU[3].
В 2019 году вышло сразу несколько феминистских текстов, критикующих Манифест Ксенофеминизма, вышедший еще в 2016 году и сразу разошедшийся в феминистской и философской среде подобно вирусной рекламе — во многом благодаря той загадочности и щекочущей нервы опасности, связанной с префиксом xeno- (странный, чудовищный, чужой), и той риторической дерзости, с которой неизвестное дает нам почувствовать приближение будущего. Основные тезисы манифеста — призыв вернуть рациональность в феминистское движение, поставить на службу эмансипации технику и восстать против данного и фиксированного (природного), используя отчуждение позитивно, что сближает манифест с киберпозитивной программой CCRU.
Во всех критических текстах феминистские теоретики, такие как Анна Гот или Софи Льюис, указывают на неприличную, тревожную и сомнительную связь манифеста с Ником Ландом, к тому времени автором манифеста Неореакции, уволенным в 2017 году из The New Centre for Research & Practice за нетолерантные высказывания по отношению к иммигрантам и мусульманам. Тем не менее, критика этой связи ее проблематизирует, но не исчерпывает, а оставляет в состоянии подвешенного неудовлетворения. Связь эта для современной философской мысли вообще и ксенофеминизма в частности оказывается более глубокой и тесной, чтобы ее можно было безболезненно разорвать, и окончательно спутанной в тесных партнерских отношениях Ника Ланда и киберфеминистки Сэди Плант — с похожей, странной и оборвавшейся академической карьерой. Можем ли мы просто избавиться от наследия Ланда, если даже в отсутствие громких публикаций оно просачивается, проникает и путешествует через чужие тексты? Могут ли игнорирование и попытки забвения помочь нам избавиться от него, как антисептик и маска, эффективность которых не подтверждает даже ВОЗ?
Маккензи Варк, левый теоретик киберкультуры, в своей работе о Нике Ланде предлагает выход из этой ситуации путем разрыва телеологической связи между ранними работами Ланда и его поздними, правыми и компрометирующими, высказываниями и текстами. Возможно, в таком решении есть смысл — несмотря на то, что оно напоминает ампутацию. По крайней мере этот ход может дать нам возможность попробовать что-то понять в способе существования этих текстов и в том эффекте, который они продолжают производить без ненужных попыток интерпретации и реабилитации наследия Ланда целиком.
На русском языке сборник ранних текстов Ланда «Дух и Зубы [Сочинения, том 1]» выходит через год после публикации «Киберготики [Сочинения, том 2]» из анонсированного шеститомника. Концептуально следуя за философией самого Ланда, издательство Hyle Press как бы воплощает ландовскую идею путешествия во времени и послания из будущего. Несмотря на этот ход, выход книг Ланда, по всей видимости, не становится каким-то особенным событием. Его книги легко ложатся в ряд издаваемой Hyle Press качественной философской беллетристики, посвященной «темным» направлениям актуальной философии (Юджин Такер или Дилан Тригг), хотя они определенно достойны большего внимания. Тексты сборника «Дух и зубы» написаны еще в рамках академического поля или по крайней мере соприкасаются с ним, более того, их теоретический каркас гораздо сложнее и основательнее многих академических текстов, а поставленные вопросы — радикальнее. В то же время Ланд расширяет и делает более гибкой теоретическую технологию, соединяя антропологическое знание и эпистемологию, психоанализ и поэтический язык, вплетая аффект в саму ткань философствования. Эти тексты вовлекают в игру и соблазняют, изворачиваются и не позволяют занять критическую дистанцию по отношению и к самим себе, и к их автору.
Центральная часть сборника — это три статьи, посвященные философии Иммануила Канта. В первом тексте — «Кант, капитал и запрет на инцест» — Ланд обнаруживает глубокую сопричастность между западным типом мышления (способом производства знания), системой родства, проявляющейся в форме национальных государств, и экономикой стран Третьего мира, основанной на «бессознательной политике “бантустанов” со стороны мировой метрополии Капитала»[4]. Ланд проводит марксистский анализ кантианской философии, основанной на идее накопления или прибавления, которую называет апогеем буржуазной цивилизации. Фактически он выходит на территорию неклассической и феминистской эпистемологии, разрабатывавшейся Донной Харауэй и другими теоретиками в 70–80 годах, и создает очень важную связку между, во-первых, Западным мышлением, воплощенным в фигуре Иммануила Канта, как определенным способом накопления знания, основанным на априорном синтезе и тождестве Аристотеля, во-вторых, патрилинейном культе с основанной на нем системе национальных государств, производящей колонизацию и ксенофобию, а в‑третьих, товарной экономикой «производства нового».
Утверждение неприрученной инаковости и ненависть к тождеству как таковому — вот та точка, вокруг которой собраны все военные технологии письма Ланда. Врагом здесь является синтетическое априорное знание — «как свидетельство об опыте без того, чтобы быть из него выведенным», оправдывающее «возникновение нового и вместе с тем извечно достоверного знания, обосновывающего культуру цивилизации, которая сталкивается с двусмысленной зависимостью от новизны»[5]. Знание, данное априори, а не извлеченное из опыта, позволяет приручить инаковость, позволяет цивилизации разрастаться без того, чтобы меняться или подвергать себя уязвимости, а также воспроизводить систему классовых, расовых и гендерных угнетений. Неусваиваемый излишек инакового становится резервом для Капитала и его заделом на будущее.
Анализ систем родства западной цивилизации позволяется Ланду обнаружить глубинный базис или инфраструктуру Капитала. С одной стороны, капитализм, устранив инаковость, совершает детерриторизацию транснационального стирания границ для экономических синтезов, с другой, ретерриторизацию — сохраняя патрилинейную систему родства в лице института гражданства и брака, он укрепляет стены самой Метрополии, насыщая ее атмосферу неистребимым умеренным протофашизмом и ксенофобией. В поисках союзников в борьбе за размыкание синтеза ситуации катастрофического гомеостаза, Ланд напрямую обращается к феминистскому полю. Если женщина всегда была лишь товаром в системе обмена, то она не может усвоить систему родства до конца и «фашизирующе чествовать предков»[6]. Правда, нарочито «феминное» милитантное письмо Люс Иригарей оказывается слишком миролюбивым для того, чтобы включить его в машину войны против Государства. Поэтому по-настоящему радикальным политическим субъектом оказывается радикальная феминистка Моник Виттиг. Впрочем, остается не совсем понятным, зачем самой Виттиг может быть нужен такой союзник, как Ник Ланд?…
«Катастрофа мировой истории состоит в том, что капитализм никогда не был прогрессивным развертыванием патрилинейности через серию обобщенных эксплуатационных отношений, ассоциирующихся с транскультурной экзогамией и приводящих к неконтролируемому взрыву женской (то есть мигрантской) инаковости в самом сердце земель отца, а следовательно, к возникновению радикального, или этнически подрывного и постпатриархального, синтеза. Вместо этого родство и торговля систематически изолировались друг от друга, так что интернационализация экономики была сопряжена с укреплением ксенофобских (националистических) практик родства, поддерживающих концентрацию политической и экономической власти в руках изолированной и географически оседлой этнической группы населения. А стало быть, когда мы обсуждаем капитал в его исторической конкретности, мы также обсуждаем фрустрацию культурной тенденции человеческих обществ к экспансивной экзогамии. Капитал представляет собой ту точку, в которой культура отказывается от возможности — произведенной ею самой — довести запрет на инцест до его пределов»[7].
Если первую критику Канта Ланд понимает как воплощение мышления экономики присвоения или товаризации и распространение обобщающего принципа рынка труда на все объекты теоретического мышления, вторую — как распространение имперской юрисдикции, то третью — как ведение войны на тех окраинах глобальной системы, которые противостоят как рынку, так и управлению. Третьей критике у Ланда посвящен отдельный текст «Искусство как мятеж: вопрос эстетики у Канта, Шопенгауэра и Ницше», в котором речь идет о гениальности, творческой энергии и об искусстве как о выпадающем из зоны экономики рациональности мятеже во всей этой выверенной кантовской системе товаризации. Искусство, как выводит его Ланд из «Критики способности суждения», — это нечто абсолютно маргинальное, нечеловеческое, а гениальность — это «сейсмический сдвиг, наплыв, заболевание, наступление извне сырой грубой энергии»[8]. Ланд отмечает третью критику как то место, где трансцендентальная система Канта терпит катастрофу под натиском иррационального.
Говоря о Фрейде и его психобиографической банализации понимания искусства, Ланд пишет: «Обращаясь к вместилищу гения (бессознательному венских женщин конца XIX века), которое доводит его до тупости, он прет дальше, не зная, какого хрена он делает»[9]. Здесь Ланд, отдавая дань Фрейду как блестящему мыслителю, очевидно указывает на единственную (но катастрофическую для психоанализа) ошибку в тех случаях практики Фрейда, которые неоднократно подвергались критике со стороны и феминистской философии[10] — случаях Доры и Анны О. Интерпретируя неудачу Фрейда в анализе этих венских женщин, как страх перед революционным высвобождением творческой силы, Ланд встает на сторону феминистской философии и критикует его за попытки адаптации индивида к обществу в буржуазном (кантианском, а значит и гендеризированном) духе.
Если вместилище гениальности — бессознательное, то она уже не может определяться так, как мы привыкли в романтической традиции. Гений у Ницше и Ланда освобождается от психологизированного сентиментального субъекта и проблематизируется внешним, то есть дочеловеческим и доличностным. Если искусство становится (недо)оплаченным трудом, то есть товарной формой, то творческую энергию нельзя подавить окончательно, пока есть жизнь. Тем не менее и у Ланда, и у Канта в слепой зоне оказывается энергия и деятельность другого рода, но также ускользающая от той формы рациональности, которую предлагает Кант. Это зоны заботы и воспроизводства, не схватываемые априорным знанием. Хотя они и чужды деструктивности, их покорность весьма обманчива.
В этом же тексте Ланд, ссылаясь на «Анти-Эдип» Делеза и Гваттари, пишет об антифашистском характере любого мятежа. Для него фашизм является способом подавлять, кодировать, рационально регулировать искусство, свободу, желание, в то время как творческие энергии, либидо, желание по определению связаны с антифашизмом. Ланд пишет: «Фашизм ненавидит иностранцев, рабочих мигрантов, бездомных, людей без рода и племени всех видов и склонностей, все, что вызывает возбуждение и неопределенность, женщин, художников, безумцев, кочующие сексуальные влечения, жидкости, примеси и отдачу чему-либо»[11]. Забавно: Ланд из будущего, публикующий враждебные высказывания в отношении мигрантов и иностранцев, попадает под определение фашизма Ланда из прошлого. Тем не менее, для того чтобы понять проблематичность самого этого определения фашизма, нужно обратиться непосредственно к Делезу и Гваттари. В «Тысяче плато» они уточняют: фашистское желание — это тоже желание, но это не желание подавления (авторы разделяют тоталитарное государство и фашизм), «фашизм строится на интенсивной линии ускользания, которую он превращает в линию чистого разрушения и полного уничтожения»[12]. Намеренно или нет, но, игнорируя это уточнение Делеза и Гваттари, именно его Ланд и реализует. Уже к периоду текстов, опубликованных в «Киберготике», линия разрушения, которую он производит, разваливает не только структуру его собственных текстов, но и саму возможность философии. Здесь пролегает различие между письмом Сэди Плант и Ника Ланда: если Сэди Плант двигается линией ускользания и политизирует метафизику, то Ланд стремится к уничтожению метафизики как таковой.
«Два основных направления, по которым может развиваться философия гения, представлены психоанализом и
Ницше-шаман нужен Ланду как «заступник» в войне против абстрактной и ленивой метафизики («Абсолют — самая ленивая мысль человечества»[14]), которая так и не смогла стать по-настоящему атеистической, экспериментальный, опасной. Наследуя христианскую традицию авторитарного разума, она осталась примятой «трансцендентным фаллосом». Ницше нужно было отрастить клыки для того, чтобы отучить философию говорить на языке прокурора.
Для Ланда как для философа, бунтующего против академической усидчивости и старательности, воспитанных кантианской философией, телесное проживание философии необходимо]15]. Как вспоминает Робин Маккей: «Пока Ланд говорил, он рыскал по аудитории, иногда отсутствующе взбираясь на стул подобно диковинному горному козлу, иногда балансируя на корточках на сидении как
На всем протяжении текста «Ницше-шаман» Ланд неоднократно упоминает о близости Ницше к некоему «священному» или «шаманскому» нулю, из которого он извлекает свои смыслы. Нигде в тексте Ланд не дает определения, что же такое этот «нуль». Тем не менее, математика, которой пользуется Ланд, дана в текстах сборника как скрытая подкладка, позволяющая организовать пространство противостояния «нуля» и «единого» («Единство theos — надгробие священного нуля»[19]). Такой же математикой, только лишенной сакрального измерения, пользуется и Сэди Плант в своей книге «Нули и единицы», также рассказывая колониальную историю современной европейской математики. Даже апроприация арабских и индийских математических терминов и аксиом не позволила западной культуре понять математику иначе, нежели как систему тождеств: «В отличие от римской системы исчисления, в которой два — это только две единицы, собранные вместе, два в санскрите — это качественно отличное от единицы число, самоценная сущность или фигура» [из книги «Нули и Единицы», пер. Лики Каревой, готовится к публикации. — прим. автора].
Если двойка не является двумя соединенными единицами, воплощающими существование и тождественность, то нуль не является пугающим «ничем» или отсутствием, противопоставленным Бытию, то есть единице. Конечно, он является чем-то еще более пугающим для Западного сознания, чем просто ничто: нуль — это нечто неопределенное.
Ланд пишет о поэтах и пророках, исследующих нулевую степень суждения, тогда как философия приближается к ней лишь изредка. Он задается вопросом: может ли поэзия Георга Тракля — австрийского поэта, жизнь которого была полной катастрофой (потеря работы, психозы, зависимости, ранняя смерть) и чьи желания шли вразрез с законами цивилизации, — называться «успешной»? Можем ли мы сказать, что он «преуспел как поэт», и использовать его поэзию как продукт поэта? Традиционная западная эстетика, со своей субъектно-объектной эпистемологией, оказывается совершенно беспомощной и неуместной перед травматичностью поэзии Тракля.
«На войне с философами (с новым духовенством) Ницше — клыкастый поэт, мыслитель, стремящийся сделать жизнь более проблематичной. <…> Ницше является великим образчиком усложнения мысли, использования знания в интересах вопрошаний (вовсе не для их прояснения и фокусировки, но обострения и диссоциации). Усложнение (complicating) мышления усиливает импульс активного или энергетического смятения — бреда — против реактивных сил, навязчиво стремящихся к разрешению или заключению. Восставая против основоположного дрейфа философского рассуждения, оно занимает сторону мысли, а не знания, убаюкивающих предписаний “воли к истине”»[20].
«Дух и Зубы» — (анти)философский и антигуманистический манифест Ланда, написанный как прокладывание линии родства с поэзией Тракля, в трехчастной структуре которого разворачивается борьба с трансцендентным. Вскрывая метафизические основания философии, ее приверженности «духу» и гуманизму на протяжении всей ее истории от Платона до феноменологии и Деррида, Ланд противопоставляет почтительным и вдумчивым философам радикальную имманентность иных, «низших» родов/рас волков и крыс, которые интегрируются Ландом в машину войны против Духа. Становление крысой и волком у Ланда похоже на
К последнему тексту сборника наслаждаться поэтическим, трансгрессивным письмом о стаях волков и крыс, противостоящих цивилизации, получается уже с трудом — как будто наркотик, на который ты подсел, перестает действовать. Есть какая-то ирония в том, что одноименный текст — «Дух и Зубы» — стоит последним. Он полностью опустошает и позволяет освободиться от аффективной привязанности ко всем предыдущим текстам — но это не значит, что заражения не произошло.
Самое время вернуться к манифесту ксенофеминизма и критике порочной связи между кибер- и ксенофеминистками и Ником Ландом, или даже с Делезом и Гваттари, обвиненными Аленом Бадью в фашизме[22] задолго до открыто неофашистской философии «Темного Просвещения». Вопрос в том, хотим ли мы блюсти концепцию «приличной семьи» или хорошей теоретической родословной? Необходимо ли найти корень зла фамильного философского древа и выкорчевать его вместе со всей его генеалогией? Вырезать обезумевшего папочку, «подарившего» нам свое ДНК, со всех фотографий вместе с его критикой кантианского рационализма? Или мы можем признаться себе, что, несмотря на компрометирующие политические позиции, философия может быть нам интересна? Возможно, именно оппозиция по отношению к Академии и классической рациональности, общая территориальность сделали феминистку Сэди Плант и Ника Ланда временными союзниками со спутанными философскими влияниями и связями.
Делез и Гваттари утверждают, что каждый раз поле концептов расчерчивается заново, и, используя концепты того или иного философа, мы должны подойти к нему со спины, а не лицом к лицу. На своем концептуальном поле, приоткрывающем будущее, Ник Ланд сделал ставку прежде всего на номадическую машину войны, на линию разрушения и уничтожения (Цивилизации, Духа, человеческого) в то время как ксенофеминистки пытаются переписать эту hyperstition-историю с позиции хрупкости и новой рациональности.
Автор текста Йожи Столет
Редактор Дмитрий Хаустов
Примечания
1 Land. N. The Thirst for Annihilation: Georges Bataille and Virulent Nihilism. Routledge, 2002, доступно по https://books.google.ru/books?id=d1SIAgAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false
2 Брайдотти Р. Путем номадизма. Введение в гендерные исследования. Хрестоматия / под ред. И.А. Жеребкиной, С.В. Жеребкина. — 2‑ое изд. — СПб.: Алетейя, 2019. С. 152.
3 Фишер М. Непрерывный контакт // Sygma, доступно по https://syg.ma/@lika-kareva/mark-fishier-nieprieryvnyi-kontakt
4 Ланд Н. Дух и зубы. — Пермь: Гиле Пресс, 2020. С. 57.
5 Там же. С. 65.
6 Там же. С. 74.
7 Там же. С. 61.
8 Там же. С. 86.
9 Там же. С. 99.
10 Подробнее о полемике: Смулянский А. Митрофанова А. Между психоанализом и феминистской эпистемологией. Беседа с комментариями // Sygma, доступно по https://syg.ma/@mariia-bikbulatova/miezhdu-psikhoanalizom-i-fieministskoi-epistiemologhiiei
11 Ланд Н. Дух и зубы. С. 104.
12 Делез Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: капитализм и шизофрения. — Екатеринбург: У‑Фактория; М.: Астрель, 2010. С. 379.
13 Ланд Н. Дух и зубы. С. 100–101.
14 Там же. С. 135.
15 В это же время в феминистской философии также происходит проблематизация отношений телесности и знания. В 1992 году выходит текст белл хукс «Наука трансгрессировать. Образование как практика свободы» о телесности и эросе в педагогическом процессе.
16 Маккей Р. Ник Ланд, опыт ингуманизма // Sygma, доступно по https://syg.ma/@pavelborisov/robin-makkiei-nik-lend-opyt-inghumanizma
17 «Мы не принадлежим к числу тех, кто приходит к мыслям только в окружении книг, подталкиваемый ими. Наше обыкновение — мыслить на вольном воздухе, шагая, прыгая, поднимаясь в горы, двигаясь, словно в танце, а лучше всего — на одинокой вершине или у моря, там, где сам путь наводит на размышления». — Ницше Ф. Веселая наука // Сочинения в 2 т. Т. 1 — М.: Мысль, 1990. С. 691).
18 Ланд Н. Дух и зубы. С. 135.
19 Там же. С. 137.
20 Там же. С. 134–135.
21 «Внезапный вопрос: был ли Тракль христианином? Да, конечно, иногда он становится христианином среди общей смешанности становлений — становление животным, становление вирусом, становление неорганическим». — Там же. С. 227.
22 Пейроль Ж. Фашизм картошки // Sygma, доступно по https://syg.ma/@nikita-archipov/zhorzh-pieirol-aka-alien-badiu-fashizm-kartoshki
Spectate — независимое издание. Если вам нравится то, что мы делаем и вы хотите нас поддержать, оформите ежемесячный донат на Patreon. Даже 5$ каждый месяц — большой вклад.
