Эволюция российской архитектуры в путинское двадцатилетие — от «лужковского стиля» к храмовой «неоэклектике».

Воодушевление и озадаченность нулевых

Анализ современных архитектурных практик специфичен тем, что по-прежнему осуществляется методами и инструментарием прошлых эпох. Так Владимир Паперный, автор знаменитой концепции культурной феноменологии, признает, что говорить о современной архитектуре как о «Культуре Два» можно лишь с оговорками и уточнениями: «Культура Два путинской эпохи — это скорее фарс»[1]. А можно ли вообще мыслить в бинарной логике «Культура Один» — «Культура Два», ведя разговор о нынешней архитектурной традиции России? Подобные вопросы о состоятельности современной российской архитектуры поднимают многие: от архитекторов-публицистов, считающих, что «путинской архитектуры как таковой еще нет»[2], до дизайнеров, возмущающихся в своем ЖЖ отсутствием внятного архитектурного языка современной России: «Где путинская архитектура?», «Где путинский стиль?»[3]. Архитектурные теоретики не спешат отвечать на подобные вопросы. Напротив, исследований, посвященных анализу и осмыслению российской архитектурной практики, публикуется все меньше. Складывается ощущение, будто говорить об архитектуре последних десятилетий — дурной тон. Отчасти это связано с тем, что крайне трудно образовать целостную оптику в отношении самых разных стилеобразующих тенденций современной эпохи, как и дать емкое определение стиля и говорить о стиле как таковом. Тем не менее, стремление «отыскать» этот стиль продолжается вот уже третье десятилетие.

Впервые о «путинском стиле» заговорили еще в начале первого президентского срока Владимира Путина. В статье 2001 года «Новое лицо Москвы» Григорий Ревзин отмечал стремление федеральной власти в лице молодого президента подчинить себе московские архитектурные процессы[4], когда все крупнейшие проекты (например, реконструкция Большого театра) отобрали у мэра Лужкова (как отобрали у него и всякий политический потенциал). Архитектурный пульс «лужковского стиля»[5] — закономерное явление культурных тенденций 1990–2000‑х гг. Так называемый «капром» (капиталистический романтизм[6]) охватил практически всю российскую архитектуру. Свободный рынок и появившиеся на нем частные заказчики в условиях отсутствия градостроительных норм моментально стали воплощать в архитектуре свои запросы на перемены в логике романтизации досоветского опыта. Избыток декоративных форм, нефункциональные объемы, башенки, яркие и вызывающие цвета низкокачественных материалов и облицовок — главные черты капиталистического романтизма. Москва, хоть и не единственная, сыграла особую роль в развитии этой архитектурной тенденции, а в начале нулевых, за счет все более пристального внимания со стороны федеральной власти в лице новоизбранного президента, провозгласила ее кризис. Результатом этого стало появление современной европейской архитектуры неомодернизма[7], которой удалось весьма выгодно противопоставить себя подчас вульгарному лужковскому стилю. Неомодернизм, о чем свидетельствует само название, взывая к традициям модернизма, переосмысляет их с более критических (более технологичных) позиций постмодернизма, не допуская при этом откровенного фарса и визуального переизбытка. Изящные линии торгового комплекса на Большой Семеновской Николая Лызлова, строгость и сдержанность дома Сергея Скуратова на Зубовском проезде смотрелись выигрышно на фоне архитектурной «клоунады»[8] лужковских построек (Центр Галины Вишневской). Однако сравнение этой архитектуры с ее вдохновителями в виде европейских прототипов[9] оказывается совсем не в пользу первой. Вторичность, слишком уж явное стремление к подражательству, отсутствие собственного профессионального понимания концепций модернизма сделали эту архитектуру провинциальной, по крайней мере, по отношению к западным образцам. Оторвавшись от земли в виде лужковского романтизма, новая архитектура не смогла достичь небосвода европейской практики[10].

Попытка угадать вкус Путина (сам он открыто о каких-либо предпочтениях не заявлял и заявлять не мог) — черта начала нулевых и в архитектурных обсуждениях, и в реальной строительной практике[11]. С одной стороны, риторика укрепления вертикали и петербургское прошлое президента должны вести архитектуру по пути неоклассической традиции. С другой стороны, стремление к всеобщей модернизации, активная интеграция с Западом дают повод говорить о развитии интернациональной модернистской архитектуры. Именно неомодернистская линия оказалась стилеобразующей в архитектуре первого десятилетия XXI века. Особенно ярким было начало этой неомодернистской практики. Проект реконструкции Мариинского театра одного из самых радикальных американских авангардистов Эрика Мосса должен был стать новым «гвоздем в крышку гроба» эклектики, который бы громогласно заявил о победе новой архитектуры. Однако уникального прорыва в архитектуре России авторства международной звезды не случилось — проект Мосса был отклонен «из–за несоответствия российским строительным нормам». Особенно показательным стал итог реконструкции театра, завершенной к 2013 году. «Выглядящее как нечто среднее между универмагом и „Макдоналдсом“»[12], по меткой оценке Григория Ревзина, здание было признано главной неудачей последних лет, «самым некрасивым зданием времен губернатора Полтавченко»[13].

Неомодернизм

В итоге неомодернизм хоть и стал формообразующей практикой, но на очень поверхностном и относительном уровне. В российском архитектурном опыте не было выработано самое главное: независимый творческий метод, который и должен определять стиль. Российская практика освоила лишь стилистику, т. е. набор конкретных архитектурных форм, оставшись в логике стилизации. Неомодернистская стилизация охватила все главные стройки десятилетия: небоскребы «Москва-Сити», комплексы Владивостока к саммиту АТЭС (ДВФУ, Приморская сцена (вновь) Мариинского театра, аэропорт и отели), олимпийские объекты Сочи и проч.

Последней главой этой неомодернистской истории стал «Лахта-центр» в Петербурге, комплекс которого планируют завершить в 2022 году. Вызвавший широчайший резонанс еще в конце нулевых как «Охта-центр», отмененный в результате давления общественности в 2010 году, комплекс был перенесен подальше от исторического центра города. Совмещение азиатской монументальности и строгого европейского силуэта сделали архитектуру очень компромиссной, практически немой с точки зрения стиля, где единственной говорящей деталью служит вызывающе-вульгарная остроконечная форма. Нереализованные проекты в логике этой неомодернистской концепции были куда более провокационными и смелыми, чем реально сложившаяся практика. «Хрустальный остров», планировавшийся в Нагатинской пойме в конце нулевых, представлял собой монументализированную версию Шуховской башни, гиперболоид которой медленно растекался по округе. После отставки Юрия Лужкова с поста мэра Москвы проект был предан забвению. В духе такого же радикального модернизма был предложен в 2008 году проект многофункционального комплекса «Апельсин» Нормана Фостера. Особенно вызывающим было то, что здание планировалось на месте ЦДХ — в свое время манифеста советской архитектуры модернизма, который нуждался в реконструкции, а не в скорейшем сносе. В итоге наглый проект замены «ящика» на «шарик» не состоялся. Под давлением общественности от идеи сноса ЦДХ и строительства «Апельсина» отказались. Путинская архитектура выбирает для себя наиболее нейтральные и сдержанные решения, словно не желая провоцировать лишние обсуждения и неоднозначную реакцию в обществе и прессе. Это и отличает ее от лужковского стиля — куда более смелого и провокационного.

«Неосталинский» стиль

Появившись изначально как одно из направлений лужковского историзма, «неосталинский стиль» приобретал все большее значение в качестве формообразующего элемента жилой застройки. Впервые о нем заговорили в середине нулевых, сразу определив его неестественную специфику[14]. Архитектурный неосталинизм приобрел отчетливо рыночный характер, не имея ничего общего с изначальным феноменом сталинского ампира. Эта неоклассическая линия стала коммерчески привлекательной для потребителя-заказчика. Неслучайно крупнейшие московские инвестиционные компании, связанные с московской мэрией, прежде всего «Донстрой», взяли этот стиль на вооружение, понимая его востребованность. «Триумф-палас», а также появляющиеся «дворянские» таунхаусы явили собой новый образ элитного жилья, заказчики которого сильно ностальгируют по большим стилям прошлых эпох. Архитектура высоток и монументальных комплексов, которая была под пристальным контролем государства и предназначалась для ее наиболее привилегированных служителей, теперь становится делом частной компании. Застройщики активно заманивают в декорированные новостройки представителей верхушки среднего класса, чья жизнь прошла под твердым убеждением, что «сталинка — это престижно». «Те, кому не удалось пожить в знаменитых московских высотках, смогут это сделать в ближайшем будущем. Высотки стали воплощением мечты об идеальном жилье, кульминацией монументального стиля и синонимом высочайшего качества. История совершила свой виток развития, и спустя полвека произошло возвращение к состоявшемуся и общепризнанному образу московской высотки»[15] — такую риторику используют рекламные статьи новых жилых комплексов в Москве.

Начав делить с государством право на высоту и на историю, частные компании обратились к сталинской архитектуре, особо в ней не разобравшись, добавив в нее недопустимо много интернациональных и «классово чуждых» приемов. Столь широкий набор элементов из готики, барокко, рококо, ар-деко и даже мавританского стиля был преступно недопустимым в советском стилеобразовании. Эта деидеологизация архитектуры приблизила ее скорее к эстетике ар-деко, хотя даже такое сравнение не вполне уместно, поскольку ар-деко имел свою художественную теорию и метод. Проблема этой новой архитектуры в том, что она изначально предполагает сравнение со старыми прототипами, которое ожидаемо оказывается совсем не в пользу новомодных практик с колоннами и портиками. С одной стороны, слишком уж настойчиво желание уместить в одном здании все, чем только известен сталинский ампир («Галс Тауэр» около Маяковки, ЖК «Алые паруса» в Покровском-Стрешневе). «Архитектурные излишества», как показал лужковский опыт, могут быть губительны даже для такого стиля. С другой стороны, заигрывание со сталинской неоклассикой, которое делает новую архитектуру несостоятельной и неполноценной, оказывается чересчур робким. «Павелецкая-плаза» уже много лет выглядит «недостроем» без шпиля, который буквально напрашивается на незавершенную композицию высотки. Миф о том, что Лужков лично настоял на исключении шпиля из итогового варианта — комичная инверсия легенды со шпилем МИДа, добавить который потребовал лично Сталин[16]. Декоративная сдержанность, которая особенно отчетливой становится при ближайшем рассмотрении, оказалась не лучшим решением и для «Триумф-паласа». Взяв за образец силуэт и форму сталинских высоток, позиционируя себя их преемником, здание своими геометрическими формами, уплощенными стенами, минимумом деталей скорее отсылает к чикагским и нью-йоркским небоскребам. Еще дальше в этом плане пойдет «зиккурат» в Оружейном, создатели которого постарались практически полностью отказаться от классики.

Однако неверно говорить о всеобщем «провале» при обращении к сталинской архитектуре и неоклассике в целом. Главный фактор художественной состоятельности таких проектов, как ЖК «Ностальгия» в Крылатском, расположенных на Якиманке комплексов «Коперник» и «Имперский дом» — независимость от архитектурного прототипа. Взяв за основу лишь художественную образность и идею конкретного стиля, архитекторы очень вольно и при этом профессионально начинают трактовать различные формы и элементы. Это приводит к тому, что архитектура не мыслится ни в логике пастиша, ни как подражание. Здания воспринимаются в качестве самостоятельных и независимых задумок, переосмысляющих опыт прошлого. В случае с «Коперником» удается даже завоевать градообразующую роль.

Храмовая архитектура

Пытаясь выяснить специфику российской архитектуры XXI века, нельзя забывать и о храмовой традиции — приоритетном направлении государственной политики последних 20 лет. Архитектура в этой динамике лишь отражает то значение, которое приобрела РПЦ в российской политической системе. В светском государстве такая «роль консолидации общества»[17] признается далеко не всеми. Впрочем, столько же времени не утихают многочисленные общественные дискуссии вокруг каждого крупного проекта храма. Так, Храм Новомучеников и Исповедников Церкви Русской на Лубянке уже на этапе проектирования вызвал неоднозначную реакцию со стороны защитников исторического наследия и части местных жителей[18]. Храм предполагал уничтожение исторической застройки, имеющей статус «ценных градоформирующих объектов», и в целом — архитектурной целостности образа Старой Москвы на Рождественском бульваре. Тем не менее, после получения официального одобрения комиссии Москомнаследия исторические постройки были снесены. Подражая, с одной стороны, своими декоративными формами владимиро-суздальской школе, монументальный размах всей композиции и интерьеры, с другой стороны, свидетельствуют о явном византийском влиянии. Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Ясеневе, завершенный в 2015 году, ограничился весьма старательной имитацией византийских традиций XI–XII века. Даже композиции мозаик в интерьерах примечательны своим стремлением к подражанию конкретным иконографическим традициям византийской художественной программы. Как итог — весьма строгий образ в условиях жесткого канона.

Стиль этих построек, обращенных к древнерусским, реже византийским образцам, определяется как «неоэклектика»[19], что намекает на свободу стилистических ориентиров. Храмостроение преподносится в логике восстановления «связи времен», прерванной 1917 годом. Тем не менее, выполнять терапевтическую функцию «примирения» далеко не всегда получается. Особенно ярким в этом смысле оказался недавно построенный и торжественно освященный Главный храм Вооруженных сил Российской Федерации — манифест постмодернизма в архитектуре, выполненный в логике «радикального эклектизма». Обращаясь преимущественно к византийскому формально-стилистическому арсеналу (а не к «русскому» стилю, как заявляют авторы), архитектура храма жертвует монументальностью, перегружая себя декоративным оформлением. Архитектура будто намеренно избегает излишней мегаломании и традиционной торжественно-парадной композиции. Замысловатые соотношения архитектурных форм арок, колонн и куполов нивелируют сам масштаб сооружения. Наличие пристроенной с запада колокольни нарушает центрическую логику всего сооружения, сближая его скорее с обычным приходским храмом. В итоге, спорная иконография интерьера, стеклянные своды, цвет храма и в целом — сочетание ар-нуво, ар-деко, русских и византийских стилей — создают излишне экзотический характер для традиционной храмовой архитектуры. Та нейтральность, сдержанность и компромиссность, которую власть пыталась соблюдать во всех крупных государственных проектах, была моментально перечеркнута столь провокационным храмовым комплексом. При этом храм оказался весьма показательным в логике постсекулярной тенденции, вымещая христианские образы из их религиозного нарратива. Более того, эти образы сочетаются с совершенно чуждыми визуальными символами. Художественная экспрессия в изображении Богородицы с младенцем явно отсылает к визуальной программе сталинских военных плакатов. В обоих случаях идея призыва словно превращается в безоговорочный приказ. Это и объясняет возникающие вопросы к архитектуре и назначению храма в духе: «не Марсу ли, богу войны, он посвящен?»[20].

Архитектура без нарратива

Определяет ли храм Вооруженных сил возникновение новой архитектурной традиции или перед нам лишь один из единичных прецедентов без логического продолжения — утверждать трудно. Тем не менее, к началу третьего десятилетия XXI века говорить о какой-то ясной стилевой архитектурной программе не приходится — ее просто нет. Концепция «Культуры Два» сегодня совершенно несостоятельна. Нет никакой «путинской» архитектуры и стиля — президент по-прежнему сохраняет гробовое молчание относительно своих архитектурных предпочтений и вкусов. Строящийся «дворец» в Геленджике свидетельствует лишь о предсказуемом и несколько пошлом выборе в пользу модернизированной палладианской виллы. Требований создавать стиль, подчиняясь определенному канону, очевидно, нет. Наоборот — храмовые проекты свидетельствуют об отсутствии даже базового художественного контроля. Дозволяется то, что раньше было недопустимо и немыслимо. Эта стилистическая «либерализация» проявляется и в светской архитектуре. Не раз отклонявшиеся в нулевые годы проекты Нормана Фостера теперь получают реальное воплощение. Правда, не в виде «Апельсина» на московской набережной, а в виде «Ананаса»[21] на набережной Исети в Екатеринбурге.

Происходящая коммодификация памяти объясняет интерес к сталинской архитектуре, который воплощается «постоянными возвратами к утраченным оригиналам, новоделами и созданием новых катастрофических периодов, которые требуют единения и преодоления»[22]. Визуальные образы сталинской архитектуры сейчас рассматриваются исключительно в логике валоризации бренда, с чем и связана их художественная специфика. Нет смысла искать в такой архитектуре идеологический манифест и политическую символику. В отношении проектов реставрации очевидна определенная историзация сооружений этой эпохи. Недавняя реставрация Северного речного вокзала — отличный тому пример. Ставится задача лишить постройку (памятник) всякого нарратива, замкнув ее в собственной художественной программе, визуально-эстетические мотивы которой оказываются весьма приятны зрителю, обеспечивая высокий коммерческий потенциал. С этой точки зрения, всякая другая «память» оказывается нежелательной. Например, память о мрачной истории строительства здания, которое возводили заключенные ГУЛАГа.

Динамика архитектурных изменений сегодня, действительно, сильно подчинена коммерческой логике, игнорировать которую нельзя. Однако даже если рассматривать российскую архитектуру с современных рыночных позиций, все равно возникают определенные вопросы. На XXII Конгрессе Международного Союза архитекторов в Стамбуле среди таких фигур, как З. Хадид, П. Айземан, Р. Кулхаас, Р. Вентури был и российский представитель. Им был никто иной как Михаил Пиотровский — директор Государственного Эрмитажа, историк-востоковед. Очевидно, российская архитектура — весьма слабый и незначительный «бренд» в мировом контексте. Если в советские годы подобное непризнание можно было оправдать определенными социально-политическими факторами, то сегодняшняя ситуация требует большего осмысления и анализа. Современная российская архитектура — нарочито антиистористкая в терминологии Г. Люббе[23], при этом активно потребляющая реликты прошлого, подтверждая таким образом свою культурную несостоятельность.

Автор текста Владимир Калашников

Редактор Анастасия Хаустова

Spectate

FB — VK — TG

Примечания

1 Лукоянов Э. Культура Два путинской эпохи — это скорее фарс // Горький, 14 февраля 2019, доступно по https://gorky.media/context/kultura-dva-putinskoj-epohi-eto-skoree-fars/

2 Барышников В. Не тянет на тирана // Радио Свобода, 13 февраля 2016, доступно по https://www.svoboda.org/a/27550075.html

3 Лебедев А. Путинка // LiveJournal, 8 декабря 2014, доступно по https://tema.livejournal.com/1845221.html

4 Ревзин Г. Новое лицо Москвы // Коммерсантъ, 11 декабря 2001, доступно по https://www.kommersant.ru/doc/301242

5 Ревзин Г. Лучший Хеопс России // Коммерсантъ, 9 сентября 1999, доступно по https://www.kommersant.ru/doc/225214

6 Генералова А. Капиталистический романтизм: кто помогает нам полюбить «уродскую» архитектуру 2000‑х // Собака.ру, 10 марта 2020, доступно по https://www.sobaka.ru/city/urbanistics/104403

7 Ревзин Г. Русский неомодернизм выглядит на “пять” // Коммерсантъ, 7 сентября 2002, доступно по https://www.kommersant.ru/doc/339973

8 Там же.

9 Наиболее показательными образцами неомодернистской линии принято считать проекты Ричарда Майера (Музей современного искусства в Барселоне, Юбилейная церковь, Хартфордская семинария и другие): https://www.richardmeier.com/

10 Там же.

11 Там же.

12 Ревзин Г. Мечта по нижнему. Новая Мариинка получилась как всегда // Русская жизнь, 4 февраля 2013, доступно по https://www.webcitation.org/6EMc1ryIR?url=http://russlife.ru/allworld/read/mechta-po-nizhnemu/#kb1

13 Климова Т. “Деловой Петербург”. Самые некрасивые здания времен губернатора Полтавченко // Деловой Петербург, 25 мая 2013, доступно по https://www.dp.ru/a/2013/05/24/Nekrasivie2013_CHtobi_ne/

14 Малинин Н. Ампир light. Почему «неосталинская» архитектура не означает возвращение сталинизма // Архи.ру, 15 июня 2004, доступно по https://archi.ru/press/russia/30997/ampir-light-pochemu-neostalinskaya-arhitektura-ne-oznachaet-vozvraschenie-stalinizma

15 Балла О. Цитаты из несостоявшегося: сталинская архитектура как отношение к жизни // Журнальный зал, 1 сентября 2007, доступно по https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2007/9/czitaty-iz-nesostoyavshegosya-stalinskaya-arhitektura-kak-otnoshenie-k-zhizni.html

16 Малинин Н. Ампир light. Почему «неосталинская» архитектура не означает возвращение сталинизма // Архи.ру, 15 июня 2004, доступно по https://archi.ru/press/russia/30997/ampir-light-pochemu-neostalinskaya-arhitektura-ne-oznachaet-vozvraschenie-stalinizma

17 Мединский: в России православие играет важную роль в консолидации общества // ТАСС, 15 сентября 2017, доступно по https://tass.ru/obschestvo/4566962

18 Воронов А. Сретенку подвели под монастырь // Коммерсантъ, 14 ноября 2013, доступно по https://www.kommersant.ru/doc/2342737?isSearch=True

19 Гречнева Н. «Неоэклектика» в современной храмовой архитектуре // КиберЛенинка, 2011, доступно по https://cyberleninka.ru/article/n/neoeklektika-v-sovremennoy-hramovoy-arhitekture

20 Кавтарадзе С. «Люди спрашивают, не Марсу ли, богу войны, он посвящен?» Историк архитектуры Сергей Кавтарадзе объясняет, чем хорош и чем плох храм Минобороны, открытый в Подмосковье // Медуза, 20 июня 2020, доступно по https://meduza.io/feature/2020/06/20/lyudi-sprashivayut-ne-marsu-li-bogu-voyny-on-posvyaschen

21 Про «Дом-ананас» см. Зольникова А. Бюро Нормана Фостера много раз пыталось строить здания в России, но ничего не получалось… // Медуза, 18 ноября 2020, доступно по https://meduza.io/feature/2020/11/18/byuro-normana-fostera-mnogo-raz-pytalos-stroit-zdaniya-v-rossii-no-nichego-ne-poluchalos

22 Силина М. Что стало с ВСХВ // Артгид, 25 апреля 2016, доступно по https://artguide.com/posts/1022

23 Люббе Г. В ногу со временем. Сокращенное пребывание в настоящем. — М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2016. С. 5.