Если смотреть из Москвы, то та продолжающаяся катастрофа, в которой мы живем с 24 февраля, ознаменовалась безудержным и ужасающим натиском реальности — на затрепанный тряпичный симулякр общества и государства, который представляла из себя путинская Россия. Это оказалась реальность убийств и зверств, разорванных тел и снесенных городов; реальность, в которой действуют такие забытые категории как добро и зло, вина и ответственность. Если раньше все это пробивалось досюда только смутным мельканием в прорехах драного фасада, и при желании и везении можно было отвернуться — то теперь она настойчиво стучится со всех сторон.

Даже если этот нестерпимый стук доносится до нас сквозь привычные виртуальные стены из роликов в Ютюбе, стенаний в Фейсбуке и абстрактных сводок в новостях — все равно от него не скрыться, как ни затыкай уши и ни зажмуривай глаза. Даже символично, что именно в это время реальность наконец объявлена уголовно наказуемым фейком, и теперь наша публичная речь состоит большей частью из остроумных эвфемизмов, обтекаемых иносказаний и нечленораздельных всхлипов — как будто мы с удесятеренной силой изображаем кому-то, что все продолжает быть понарошку.

И характерно, что тут же стали обостряться дискуссии именно об этом симулятивном фасаде нашей российской жизни — о русской культуре, об идеологии и пропаганде, о «менталитете» и прочих фантомах — хотя, казалось бы, какое это все имеет значение на фоне всего происходящего? Но видимо, все же стоит разобраться — как это работает, и на чем это держится; как мы — населяющие путинскую Россию — дошли до этого, и как мы продолжаем в этом жить? Что представляет из себя наше общественное сознание, откуда оно взялось такое, и что от него ждать?

1.Наша пропаганда

Говорят о миллионах «оболваненных пропагандой» россиян. Это либо ужасно наивно, либо лицемерно. Все–таки, человека, который не болван (а таких — большинство, как бы не кипятились мои высокоинтеллектуальные друзья), можно всерьез оболванить, разве что если он сам этого хочет. Тем более в нашу эпоху тотальной информационной связности. Тем более, что слухи о глухой информационной блокаде явно несколько преувеличены — по крайней мере, она не мешает согражданам сидеть в заблокированном Инстаграмме. Всегда «все всё знали» — даже при Сталине и при Гитлере; это многажды засвидетельствовали (конечно, слегка риторически преувеличивая) те, кто выжил; что уж говорить о теперешнем дне? Оболваненность в таком случае — дело собственного выбора.

Правда, никто ведь и не замерял эту оболваненность; никто не считал эти «миллионы». На самом деле, мы не наблюдаем никаких массовых стихийных манифестаций «сплочения вокруг флага» — исключительно индивидуальные верноподданнические жесты от номенклатурных мразей. Что касается грандиозных рейтингов поддержки Путина и его политики, которые рисуют две с половиной дрессированные социологические службы, то тут не только мало оснований верить в методологическую корректность их опросов, как и в банальную правдивость их отчетов — сами же социологи многократно заявляли, что зашкаливающее большинство респондентов просто отказываются отвечать. Куда большего доверия заслуживают другие результаты тех же служб — потому что согласуются с личным опытом каждого из нас: по опросам, более половины россиян страшатся государственного произвола и массовых репрессий. И это вполне исчерпывающе, без размножения излишних сущностей, объясняет и рейтинги, и пресловутую оболваненность — как притворную, так и искреннюю.

Но самое главное — наша пропаганда никогда и не собиралась никого оболванивать. Она совершенно не требует того, чтобы ей верили. Напротив — она врет демонстративно и нагло. Громоздя нелепицы и глупости, противореча самой себе, отменяя сегодня сказанное вчера. И если в нашем обществе есть какой-то консенсус — то разве он не в том, что верить никому нельзя, что все врут, а власть врет как дышит? Мудрость, идущая из глубин народной памяти — за прошедшие десятилетия путинского режима она налилась новой, освеженной силой.

И если наша пропаганда и несет какое-то сообщение, то оно не в содержании конкретных заявлений, а в самом ее характере и тоне (так преломляется классическая маклюэновская формула). И состоит именно в этом: «мы врем, вы знаете, что мы врем, и мы знаем, что вы знаете, и все врут, а правды нет вообще». Правды нет, это все мираж, фейк, так что вас не касается. Не пытайтесь разобраться и не воспринимайте всерьез. И это очень современное, можно сказать, передовое сообщение — в полном согласии с глобальным режимом симулякра и постправды. В некотором смысле мы оказываемся впереди планеты всей — и об этом тоже стоит подумать.

Да — нет сомнений, что некоторый процент российских жителей, так сказать, всем сердцем симпатизирует официальной пропаганде (хотя исчислить этот процент невозможно, и это никакое не большинство). Условные «пенсионеры перед телевизором» — правда, это обозначение само по себе есть пропаганда и только оскорбляет пенсионеров. Но такое симпатизирующее восприятие не имеет никакого отношения к вере — и вероятно, вообще, к обработке информации или высшей нервной деятельности. Это полуфизиологическая реакция; так можно возбуждаться на голос, не разбирая слов. Так — и это актуальней — мы, лайкаем, комментируем и шэрим тексты в интернете, не читая их, возбуждаясь на ключевые слова.

И это тоже в высшей степени современное и передовое восприятие. В цифровую эпоху информация, сведясь к скоплениям разноцветных пикселей на экране, больше не предполагает связи с какими бы то ни было смыслом, реальностью, истиной или ложью. Она копируется, размножается и будоражит нервные окончания напрямую — не опосредуясь через язык или логику, головной мозг или чувственный контакт с миром. Так что совершенно не важно — получаем ли мы пропаганду из телевизора, как пенсионеры, или из айфона, как хипстеры. Как и не важно, что там конкретно в ней говорится — для симпатизирующего восприятия она работает ритуальными заговорами, магическими заклинаниями — как абракадабра. Она может вообще быть нечленораздельной.

Потому что в оцифрованном и виртуализованном мире вообще ничего не воспринимается как относящееся к реальности — и особенно в нашем обществе. Ничего, конечно, кроме кредита на ипотеку. И тем более никто не будет принимать всерьез эти заклинания — даже если сам зачем-то станет потешно маршировать под плакатом с литерой Z; да вот и нету таких маршей. Правда, теперь под санкциями, и с ипотекой все стало плохо — но способность воспринимать реальность уже утрачена, так что ничего не происходит. Народ безмолвствует.

2.Наши мифы и ритуалы

Конечно, это не всё. Потому что есть по крайней мере одна — возможно, первейшая — вещь, которую у нас всегда воспринимают всерьез. Это — угроза террора, тюрьма и все, что с ней связано. В вязком океане видео-контента в интернете только ролики с реалиями наших тюрем в их чудовищной материальности почему-то ни у кого в России не оставляют сомнений в том, что это подлинно. И это та местная историческая особенность, которая переводит глобальный режим симулякра и постправды у нас в качественно новое и смертоносное содержание. Теперь это содержание выплескивается на глобальный мир.

Так что вряд ли уж удивительно, что наше общество ограничивается двумя доступными языками чтобы выражать и осознавать себя. Либо дозволенной официозной риторикой — с сопутствующими галлюцинаторным бредом — либо молчанием, с полным вытеснением всего в бессознательное. Сегодня оно выбирает депрессию и молчание. А молчание позволяет интерпретировать себя как поддержку режима. Но мы помним, как в другой, маниакальной фазе, в 2014 году, то же общество демонстрировало действительный энтузиазм по поводу путинской политики, в полной симфонии с властью обвешиваясь колорадскими ленточками и наклейками «На Берлин!» и «Можем повторить!» (куда-то потом все это делось). И значит, какая-то часть этого общественного сознания — или бессознательного — должно быть, и впрямь, каким-то не совсем понятным образом соотносится с властной пропагандой.

Непонятным образом — потому что наша пропаганда ведь не транслирует никакой картины мира или идеологии. Если уж пытаться содержательно разбираться в ее бреду, то из него можно выделить только некую мифологию. И при этих словах мы не должны представлять себе популярные переложения мифов Древней Греции для школьников или сами классические памятники античности — ни складные компиляции романтических фольклористов как Калевала, ни дремучий героический эпос как Эдда. Никаких рационализированных литературных обработок. Здесь — сырой бессвязный рой сновидных обрывков и химер. Никакой рационализации, никакого нарратива, это и не должно складываться ни в какое целое.

Лубочное православие и обожествление советской старины — в которой сентиментальные слезы о лучшем в мире пломбире и добрых душевных фильмах чередуются со склизким возбуждением на суровых сталинских чекистов и оргазмами по поводу обращения всего в радиоактивный пепел. Надрывный плач о миролюбивой осаждаемой крепости, которой угрожают то НАТО, то геи, то неонацисты — они же и братский народ и сами себя бомбят и убивают — и громыхающий культ непрекращающейся победы, никто уже не знает в какой войне, потому что главным священным завоеванием давно объявлен некий небесный Крым, которого никто никогда не видел. Это похоже на действительно необработанные мифы, на что-нибудь, записанное этнографами где-нибудь в джунглях Амазонии. Отражающее более первобытную стадию — где мало различают сон и явь, смысл и бред, жизнь и посмертье.

Так сознание власти и сознание общества — в той степени, в которой оно соотносится с властью — оказываются архаичным сознанием дикого племени. Или, быть может точней — племени, уже потрясенного хаотическим контактом с цивилизацией и исчезающего. Потому что других этнографы не застали.

Не даром наша жизнь многие годы и на всех уровнях пронизана магическими ритуалами. Непристойная демонстрация нательных крестов и суеверная озабоченность православной обрядностью (в которой никто на самом деле не разбирается), отметки на продуктах «можно в пост», очередь к поясу Богородицы, колорадские ленточки и тут же — иконы под лобовым стеклом, храм вооруженных сил и вудуистические шествия с мертвецами на 9 мая. Общественное озверение по поводу панк-молебна — оказавшегося у нас не хулиганской шуткой, а угрожающим всему нашему архаичному мирозданию нарушением табу. Паническая мобилизация карательной машины перед легкомысленным якутским шаманом. Здесь же и ряд ритуалов другого круга — связанных с отправлениями карго-культа. Ведь нет никакого смысла, кроме ритуального, в том, что, несмотря на де факто полное пренебрежение к праву, фанатично заседает и печатает новые невразумительные законопроекты бешеный принтер государственной думы — а суды заседают, чтобы после долгих замысловатых процедур печатать новые неправосудные приговоры. И регулярно происходит ритуал выборов, включая в себя столь же обязательный и фанатично исполняемый ритуал фальсификаций.

Даже в новейшей реальности после 24 февраля, единственной мерой кроме ужесточения репрессивных законов, предпринятой властями для успокоения ли, воодушевления ли граждан — оказывается не выдвижение какой-нибудь идеологической концепции, которая объясняла бы, ради чего мы должны нищать и становиться зачумленными изгоями, а разработка нового магического знака Z.

Разве не похожа вся эта эклектика на одеяние карикатурного дикаря — где перья и бусы, и какая-нибудь полуистлевшая футболка, а еще украшения в виде пивных пробок и выменянных у белых цветных стекляшек, назначения которых он себе и не представляет? Но может быть, современный виртуализованный мир симулякров как раз и приближается к магическому галлюцинаторному миру первобытного дикаря? А наше общество оказалось тем тонким местом, где они слились — чтобы выпустить весь этот дремучий ужас наружу.

3.Принцип Постправды

Но даже у сумасшедшего, пока он не бьется в припадке, а минимально ориентируется в мире и социуме, есть какая-то минимальная логика — и даже в остром психозе всегда действует некоторая логика бессознательного. Точно также и у самого дремучего племени есть какие-то минимально рациональные представления о мироустройстве, исходя из которых строится жизненный уклад и мифология. Например, можно представлять себе мир населенным и управляемым бесчисленными злыми духами, которых надо усердно почитать и задабривать, чтобы не навлечь их недовольства; видимо, лучше всего использовать человеческие жертвоприношения.

Так и в нашем официальном дискурсе под сюрреалистическим слоем мифоритуальных построений легко вскрывается вполне ясный и связный базовый метанарратив. Он не излагался ни в какой программной статье или священной книге, но обрывками и намеками непрерывно артикулировался в идейных дискуссиях на всех уровнях — от первых лиц государства, до диванных бойцов Фейсбука. Его типичный образец — «В Америке тоже воруют». Это одна из тех магических формул, о которые безотказно разбиваются все заковыристые аргументы «русофобов».

Американцы (французы, немцы, древние римляне) тоже — вели захватнические войны, убивали политических оппонентов, стирали с земли мирные города, распространяли лживые свидетельства — и этот перечень можно неограниченно продолжать. Наши власти никогда особенно не заморачивались, чтобы преподнести себя беленькими и чистыми, предпочитая фокусироваться на том, что все — грязны. Не пытаться отвести от себя обвинения в очередных преступлениях и подлостях, но — припоминать чужие грехи. Тем самым, конечно, неявно признавая все вмененные злодейства, и даже скорей — гордясь и бравируя ими. В этом уже было предчувствие того развивающегося теперь официального культа абстрактного зла — верные адепты которого попадут в рай, когда другие просто сдохнут.

Но самым дорогим, самым лелеемым в этом горделивом списке почетных грехов остается циничное вранье.

Уж здесь-то точно — наши власти никогда не тратили усилий чтобы хоть изобразить правдоподобие своим декларациям. Потому что — согласно всеобщему убеждению, как уже обсуждалось выше — врут все. Всё вообще — фейк, пиар и пропаганда, только идущие из разных каналов. И это, разумеется, просто радикализованная форма вполне глобального ощущения эпохи оцифрованного капитализма. Всё — симулякр, за которым нету никакой — пусть приблизительной и проблематичной — реальности, с которой можно сверяться. Это стало особенно убедительным с тех пор, как реальность переместилась на экраны гаджетов и стала изготовляться в фотошопе и копироваться или уничтожаться посредством кликов. Но еще убедительней — когда все альтернативные каналы перекрыты, и за неправильные слова и неудобную информацию отправляют в тюрьму.

И все же, невозможно жить в полностью виртуальном мире без всякой опоры под ногами. Нужен какой-то референт. И этот референт был найден и с тех пор постоянно вспоминался официозной риторикой: деньги. Всё делают деньги. Не бывает никакой правдивой информации, а бывает лучше или хуже оплаченный пиар. Не бывает никаких убеждений; все понятия о добре или зле, свободе или чести — тоже пиар ради денег. Если кто-то протестует, сражается, погибает, то это потому что ему заплатили. Войны и революции, преступления и смерти — все это ничего не значащий шум, декоративное оформление серьезных дел — а серьезно только движение денежных потоков. И конечно, весь это русский патриотизм, православие, традиционные ценности и «деды воевали» — это тоже пиар, просто он лучше всего оплачивается.

Основополагающую мудрость, на которую долгие годы многозначительными намеками указывал наш официозный дискурс как на тайную разгадку всех вопросов бытия и мироздания, можно сформулировать в виде краткого принципа, назовем его Принцип Постправды: «Единственная онтологическая реальность — это бабло и борьба за него, а все остальное — просто разводки, чтобы отвлекать лохов от этой борьбы».

Радость и гордость от обладания этим сокровенным знанием так и переполняли и спикеров режима, и его рядовых бенефициаров — тот самый городской средний класс, по крайней мере, его лояльную часть. Они как бы подмигивали друг другу — как причастные главным секретам жизни. Именно этот принцип, а вовсе не какой-то извращенный патриотизм или, тем более, почтение к подвигу «воевавших дедов», выражали лоялисты, приклеивая надписи «На Берлин!» на свои немецкие иномарки.

Только надо понимать, что Принцип Постправды применим и к самому себе. Это значит, что адептам не следует как-то его обдумывать, обсуждать или просто артикулировать — а то они сами попадутся на разводки для лохов и отстанут от борьбы за бабло. Он должен усваиваться непосредственно — спинным мозгом, без слов и мыслей. А главный практический императив: как можно сильней держаться путинского режима и не задавать вопросов — ибо Путин это тот, кто управляется с баблом всех ловчее и хитрее. По крайней мере, так было до последнего времени.

И разве свободный западный мир год за годом не подтверждал правоту этого императива и универсальность этого принципа? Цинично коррумпируясь этим режимом, несмотря на все творившиеся в прямом эфире преступления ведя с ним взаимовыгодный бизнес, спонсируя репрессивную машину. И здесь можно было бы порассуждать, в какой степени путинский режим оказывается если не порождением, то интегральной частью глобального финансового капитализма — а заодно поразвивать демагогическую тему о распределении коллективной вины.

Даже символично, что сегодня западный мир давит режим тем же самым оружием — баблом. И неожиданно для лоялистов обнаруживается, что существует еще кое-какая забытая реальность помимо денег. Вот только проявляет она себя теперь в самом постмодернистском духе — своим собственным отсутствием; это реальность гречки, сахара и прокладок. Но как ее адекватно воспринимать и как реагировать, никто уже не помнит.

(Тут стоит сказать в скобках для олдскульных моралистов два слова за постмодернизм — который принято винить во всех бедах последних времен. Вообще-то, постмодернизм и постмодерность характеризовались недоверием к большим нарративам. А восторжествовавший Принцип Постправды, напротив, восстанавливает беззаветную веру в грандиозный нарратив, в абсолютную истину и подлинный смысл бытия — которые заключены в бабле. Так что это в чистом виде — анти-постмодернизм и победа логоцентрической метафизики. Моралисты должны аплодировать.)

4.Торжество злых духов

Отнюдь не все жители России были бенефициарами режима, и отнюдь не все бенефициары — т.е. представители т.н. среднего класса — были так уж счастливы вышесформулированному Принципу Постправды. Но всем в той или иной степени пришлось признать его победу. То есть признать, что на этой территории не действуют ни мораль, ни право, ни правда, ни идеи, а всем правят деньги, сконцентрированные в руках властных «элит». Конечно, с одним примечанием: то, что эта власть бабла и его правильная циркуляция обеспечиваются другой онтологической реальностью — реальностью тюрьмы и полицейского произвола. Потому что, хотя сам Принцип Постравды также универсален и транснационален как финансовый капитализм — для того, чтобы добиться такой безусловной победы в отдельно взятой стране ему требовалась еще и благоприятная среда. Которая нашлась у нас, где не мешалось никакое развитое гражданское общество с его демократией, правами и свободами.

Так, от позднесоветского конформизма с фигой в кармане, через псевдо-либеральные реформы (с расстрелом парламента и мечтами о Пиночете как идеальном лидере), за десятилетия путинского режима мы приучались к принятию лжи и цинизма как нормы жизни. И пришли к сегодняшнему дню — с разрушением всех сколько-нибудь народившихся независимых институтов, горизонтальных связей, возможностей самоорганизации — атомизированным скоплением беззащитных, запуганных, не доверяющих друг другу индивидов. В мир с выжженной политикой, разворованной экономикой и задушенной речью. В котором, и впрямь, остались только власть бабла и страх репрессий. Плюс — мельтешащие картинки на экранах телевизоров и гаджетов, чтобы не было так скучно и тошно.

Где бабло чудесно вырывается из земли в виде нефти и таинственно превращается в невидимые, неведомые финансовые потоки в потусторонней области бирж и фондовых рынков, а потом, расхищаясь миллиардами на каждом этаже, исчезает без следа в коррупционных карманах. И иррациональные репрессии, жестокие и несправедливые, как охота вурдалаков, когда хватают за пост в Фейсбуке, за белый лист бумаги, сажают для выполнения плана, для отъема собственности — но не за кражи, убийства или военные преступления. И так наш мир управляется двумя ужасающими, недоступными пониманию стихиями — точно также, как мир первобытного человека управлялся непостижимыми ужасающими силами природы. Разве не естественно тогда, что наше сознание регрессирует к первобытной стадии, и у нас родятся те архаичные культы и мифы? На маниакальной фазе эта регрессия может выплескиваться припадочным возбуждением — которое может силиться представить себя воинственной мобилизацией. Но нет ни внешних, ни внутренних ресурсов, которые мобилизовать.

А потом оказывается, что Принцип Постправды не может торжествовать бесконечно. На самом пике, доведя до полного разрыва с реальностью, он должен испариться и уступить место уже чистому безумию. И 24 февраля это произошло — тоже непостижимо и иррационально, как будто магической волей всесильного царя, как Кащея Бессмертного. (Как будто бывают всесильные люди.) Теперь наш мир распадается. Как будто более могущественные и страшные стихии, древние хтонические чудовища вышли на свет — и мы все, кто в оцепенении, а некоторые в экстазе, покорно предаемся им во власть.

Но не существует никаких хтонических чудовищ, А на свет вышел секрет Полишинеля: то, что виртуализованный, управляемый деньгами мир симулякра и постправды (а не таков ли в своей сути весь современный мир оцифрованного капитализма?) ни на чем не держится и будет рушиться — и сеять ужас и смерть вокруг себя. Нет никаких чудовищ, а есть утрата контакта с реальностью и отсутствие обратной связи, как всегда в атомизированном обществе (даже бесчисленые родственные связи россиян с украинцами оказались ничего не значащими), и как следствие — невозможность ни индивидуального суждения, ни коллективного действия, неадекватное восприятие действительности на всех уровнях, от шокирующей некомпетентности верхов до отупелого равнодушия низов. У первобытного человека, помимо магических ритуалов, по крайней мере, имелся еще некоторый набор адекватных навыков для охоты и собирательства. Нам, кажется, остаются одни ритуалы. И — погружение все глубже в доисторические галлюцинаторные дебри с их злыми духами, которых надо почитать и задабривать.

Так реконструируется наше общественное сознание — архаичное сознание исчезающего дикого племени. Вряд ли это заслуживает названия «имперского» — хотя местами оно может сопровождаться бредом величия. Стоит ли ожидать, что тут будут зигующие толпы и воодушевленные марши, а женоподобные юнцы будут сладко петь погромные гимны “Tomorrow belongs to me”? Скорей, мы будем некрасиво дрожать в нашем дремучем лесу, молиться нашим злым духам, приносить человеческие жертвы и покорно подыхать под завывания шаманов.

Но может быть, это и есть самое современное сознание — в его предельной, радикализованной форме. Сознание эпохи виртуальной реальности, симулякра и постправды — сформированное вполне конкретным бытием глобального финансового капитализма. Который на этой территории, за неимением сколько-нибудь развитых гражданских институтов, не встретил вообще никаких сдержек.

Но все это — только то, что можно реконструировать из видимых, демонстрируемых симптомов. Никто не знает, что там бродит в общественном бессознательном, что туда вытеснено, и как оно будет работать. Никто не знает, как все повернется на самом деле.