Кари Унксова. Слишком много звуков
Кари Унксова (1941–1983) — поэтесса, переводчица, деятельница диссидентского движения. Окончила геологический факультет Ленинградского государственного университета, слушала в Тарту лекции Юрия Лотмана, училась в аспирантуре Горного института. Участвовала во многих самиздатских сборниках и альманахах, включая феминистский альманах «Женщина и Россия». В 1960-х состояла в литературном объединении «Верпа», основанном Алексеем Хвостенко. Также в группу входили Анри Волохонский и Гаррик Восков (Гинзбург), а её девизом была цитата Рабле «Каждый делает, что хочет», сейчас более известная в другом переводе: «Делай что хочешь, таков закон». Ещё Унксова создала журнал «НЛО» — не «Новое литературное обозрение», а «Наша личная ответственность». В 1974 году её подборка через третьи руки попала к Борису Слуцкому, который так отозвался об одном из стихотворений: «…ни одного неточного, более того, ни одного лишнего слова — слух обострен настолько, что иногда ухо ловит слишком много звуков».
Эта барочная избыточность напоминает то Елену Шварц, то Сапгира, но, в отличие от них, Унксова сейчас полузабыта — почти как другая значительная писательница ленинградского самиздата, Тамара Корвин, одна из первых лауреаток премии Андрея Белого (лишь недавно, не без моей скромной помощи, на сайте «Лица русской литературы» были размещены её фотографии, а раньше их было невозможно найти в интернете). Корвин приняла католическое монашество в миру и не отличалась общительностью, Унксову скорее можно назвать тусовщицей, но оказалось, что женщина может вести себя как угодно: её всё равно забудут. В случае Унксовой причина, пожалуй, заключается в простом слове «феминизм». Поэтесса никогда не ограничивалась «проженской» тематикой: некоторым современным радфем её оптика показалась бы даже слишком «общечеловеческой», а к политике Кари обратилась только в конце 70-х — как полагает её биографистка Татьяна Зажицкая,
Некоторым женщинам вменяют в вину малодеятельность, но Унксова в последние годы жизни делала очень много; запертая в советской клетке, как бы просторной, но нестерпимо тесной, она оставалась гражданкой мира: ей одинаково были близки Кришнамурти и эстонские поэты, западноевропейский и азиатский локус. Если россиянка не вписывается за других женщин — как группу, а не отдельных личностей, — то ей могут простить выраженную субъектность, но это был другой казус. Итак, сколько бы Кари ни опекала талантливых мужчин, в свои права вступил закон посмертного обнуления. Литературная фратрия даже не поторговала её смертью (несчастный случай? подстроенное КГБ убийство? это мы вряд ли узнаем): взвесив иные смерти, братство находит их слишком лёгкими.
К тому же, Унксова писала не только стихи о домашнем насилии, полные ярости и чёрной иронии, но и заметки о «мужской стороне литературного процесса»: «Даром внушения романтики обладают, а как же. ‹…› Что у их пантеизм может и верно, но потому как юношеская скверна на их и онанистические видения, то всё сползает в чертовщину самого скудного свойства. Но чувствовали нечто на востоке. Выходили один на дорогу
Сейчас о поэтессе стали чаще говорить. В 2018 году её подборка появилась в «Лиterraтуре», а в 2019 году Арсен Мирзаев прочитал лекцию о верлибрах Унксовой на Фестивале свободного стиха. В 2009 году републиковано и собрание сочинений (предыдущая книга вышла в 1985-м), но осталось практически не замеченным критиками. Многие молодые феминистки продолжают считать, что русскоязычная феминистская поэзия появилась в 2010-х, как будто много лет назад не было всех этих арестов, обысков, сфабрикованных дел и переплетённых от руки сборников.
Когда-то я написал: «Русская поэзия — это Кари под машиной и Мария в Ямболе», — подразумевая поэтессу Марию Вирхов, погибшую в Болгарии от нищеты и безысходности. У неё тоже остались двое детей. Чем больше мы вспомним, тем медленнее будет ехать машина Большого Брата. Хорошо бы она свалилась в кювет.
Публикация подготовлена Еленой Георгиевской
КАРИ УНКСОВА
ВСТРЕЧА
Так здравствуй, Жена моя
Перед людьми и перед Богом.
Тургенев
Унижена и брошена на камни
Выплевываю розовую пену
Я тупо пересчитываю зубы
Следя за уходящим сапогом
Набрякшие под синяками груди
В разорванное вдавливаю платье —
Да здравствуешь, натруженная плетка,
Виденье волоокое мое!
Да здравствуешь,
счастливая из женщин!
Оставь меня!
Иду по коридору
Пощечину оправданному вору
Несу на окровавленном лице
Оглядывайтесь!
Я сейчас красива!
О, дай дойти,
Дойти мне дайте силы
Истерика за горло мертвой хваткой
Дойду — и грохнусь
Грохнусь прямо на пол
Я грохнусь об пол
Грохнусь прямо на пол —
Ты там стоишь
Стоишь в моем конце.
«Ах, Люська, ты не думаешь о смерти?»
Стоит и смотрит.
Радостный Освенцим
Морщины у двадцатилетних глаз
Венец венчальный обручальной крови
О жалкие
Зачем свекровь невестку
Улыбкою коварной провожает
На первое закланье первой ночи.
Блаженная
Стоишь, живые мощи
На
Дрянь, о мерзкая
На площадь!
На площади насилуют ребенка!
Ты — среди них!
Приравненных к клозетам
На четвереньках перед вялым мясом
Ты ветка нежная
Ты с сильными ногами
Ты с синими белками глаз
Подруга
Подруга волоокая моя.
------
Мы с ней идем в столовую.
Пьем пиво
Шампанское за радостную встречу
А после водку
За воспоминанья
Она потом — домой
А мне
Мне надо
Необходимо мне тебя
Я просто — дура
Лучинушка-калинушка моя.
Надо мною качается пьяное-пьяное небо
Эх да я
Да тоска мне
Да
Бьюсь головой о плечо
И лучинушку вою
Ну, целуй,
По-це-луй
Ну целуй
Ну вцепляйся мне в волосы
И разбей
Окаянное бей мне лицо.
Удавила дитя свое
Дитятко
В
Только бабоньки тс-с
Никому
Никому ни
Как он жал-целовал
Как он гладил мне гадина руку
Не могу душегубца простить
А, а и жить без него не могу
И слаба же я бабы
На муку.
1964
***
Травы
Требуют встречи
Окно
Распахнулось само
Деревья растут постоянно
Одно
Фиолетовый лес
Раскинулся дышит
Орел невозможный
Парит и кричит над горами
Такая вокруг суета
Травы и злаки
В упорном цветении
Жизнь
Жуков и растений А мы
Ностальгия сирени
Куда это делось — поля
Осоки
Молчанье
Накануне прозрения
Соты убийства и жуть
Ступени и синь
Они не хотят Бога
Он муж-
чина
Откуда все это знают?
Не хочет стирать
Сам
Картинно вздыхает
Эх ты
Раб
Своих рабов.
Мать и ребенок
Вполне без тебя обойдутся
Не все им равно
Кто ими правит
Сами
Воюйте с химерой
Она вас убьет бедные
Холодным утром
Проглотит и будет голодной
И вы
Девушка синяя спелого лета
Придет на минутку
Уйдет
Нужен совет
Свет
Ранних часов
Зорь
Золото утра мир
Рим распадается
Пыль городов
Приветливость встречи
Пылает
Путник останься
Не время
Прислушайся —
Тишь
Лобное место вокзалов
Пока остается
Любимые спят далеко
Мне надо девять честных дев
О мой мир
Одного не найти
Лунного спутника
Лик чист
Тело спокойно
Ноги благоговейны
Неутомимо
Жду.
***
Милиционер
Разбежался и бросился с кручи
Другой опоздал
И мгновенно заверчен был в штопор
Металл задрожал
Завился в пружину растаял
И паром поплыл
По темному дну поднебесья
По этому небу
Луна пробежала обратно
Но реки не вспять
Потому что их не было вовсе
Пустыни спеклись
Они превратились в скрижали
Но слово и Стих
На черном их пепле дрожали.
***
Крупной солью
Стол пустынный
Мне посыпал
Друг сердечный.
Тихим вежеством старинным
Я ответила конечно
Нет не болью
Нет не горем
Но внимательной беседой
Заключила этот вечер
После позднего обеда
Вот уходит оглянулся
Вот пошел своей дорогой
Ну, а я сижу и стыну
Возле низкого порога
И пока по чайной ложке
Продает меня с друзьями
Понемногу понемножку
Гаснет свет в оконной яме
Гаснут луны
Гаснут звезды
Гаснут весны
Гаснет лето —
Гибнут горестные сосны
Перестань же Боже это!
О верни вчера мне отче
Пронеси коль можешь чашу
Но пылает солнце молча
Дальше мчит планету нашу.
1972
***
Ты слишком ДА
Смотри как ты идешь
Ты слишком пряди очи губы руки
Красы неведомой
И вот зане — не помнит
Никто тебя
К фиалке обратясь
Тут связь времен
Яснее
Запах тише
Настойчивей
И
Им можно пряники
Платок или водицу
Кто видел плод
У розы на устах
Кто горечь одиночества измерил?
***
Вот он
Ей-Богу
Вот опять опять
Ты сомневаешься
А, никогда не слышал
А вот — она
О Господи, как в сказке
Она и Он
Как в сказке, говорю
Но вот сереет
Шевельнулось
Будто
Вздохнуло
Будто
Замерло вдали
Качнулось капнуло
Прощай
Настало утро
***
Изба где Ворон складывает крылья
Поток где вдруг сместились две струи
И Ты Кто остановишь дни мои
В единый ствол в последнее усилье
Ездок кто запоздалый без огня
Един Кто отвечает мне сегодня
Мешок что отложили для меня
Убивец кто спускается по сходням
Поток где неизменны две струи
Та ветвь где Ворон складывает ношу
Венок который оборву и брошу
И Ты Кто остановишь дни мои
***
Из цикла «Пять улыбок интеллигенции»
V.
Каждому дали чудесную клеточку
Каждый поставил прекрасную стеночку
Вазочки тама и редкие книжечки
Контексты, поэтики апокрифы иже с ним
Не многое просют они: не заметить
Которые двери будут крестиком метить.
И оченно даже к тому вы готовы
Готовая тварь, пораженная словом
Готовая дрянь малодушная к чести
А что это такое? на каком это месте?
О Жопа! Российского плод плодородия
Дезодорированное Благородие
Анальная сексуальность за счет инфантильности
Дитя богоеб в распаде сенильности
Я это пишу внутри, не снаружи
Учтите когда заведете досужий
И сладостный треп про салоны дебоши
Кутузки и прочие ваши бриоши
Все в брюшке иудиных этих лобзаний
Звезда на спине. Коридорами зданий
Сквозь строй перекуров. И орден бубновый
Горит на огне паутины багровой
апрель, 1983 г.
***
ГОРОД
I
ГОТИКА
КРЫСА
II
ЮВЕЛИР
И римских цифр громоздкое письмо
Ленивым жестом складывает пальцы
МАЗЬ ВЕДЬМ
III
САПОГ ИСПАНСКИЙ
I 000 : KOCTЕP
Безумных женщин бледные соски
Глаза бесцветные и вечные запястья
И тление и вечность
– Плющ и древо
Увядание в луче
ТЕМНИЦА
IV
УЗНИК
ЦЕВНИЦА ОГНИ
V и
ЦЕПИ СТРАСТЬ
в цокоте коня
Б Е Г У Щ А Я К З А К А Т У
В оформлении публикации использованы иллюстрации из книги «Кари» Татьяны
Зажицкой, из архива и «Живого журнала» Татьяны Доброхотовой,
а также из паблика Book_Stuff.
Тексты цитируются по шеститомнику Кари Унксовой, составленному ею самой.
