Кирилл Александров, пробуя отказаться от никак не раскрывающегося понятия аутсайдерства, порассуждал о лавировании между активной включённостью в коммуникацию с другими людьми и одиночеством.

«Разные бывают landscapes, разные визы,
Телефонные звонки, коса флюгера –
Волос плетение, и все сзади. Либо лезвие.
А у тебя все впереди и между.
Не давай мне денег, а если
Любишь — принеси полотенце
В пробитый душ, склянку не-яду,
И не беспокойся, не тревожь понапрасну
Ни меня, ни соседей»

(А. Драгомощенко)

Было время, когда нас, редакторов «Стенограммы» (впрочем, началось всё задолго до создания журнала), занимала тема аутсайдерства, особенно в контексте культуры и искусства. Мы говорили, что, мол, «мы же есть, делаем что-то, но в то же время не попадаем в мейнстрим, находимся как-бы снаружи», то есть мы аутсайдеры, и это вроде как даже хорошо, это даёт свободу и одновременно позволяет избежать фрустрации по поводу незамеченности и невключённости в работу признанных институций. Мы связывали аутсайдерство с некой «культурной маргинальностью», возводили на знамя поэта Аронзона, вспоминали Ницше — внелитературного и внефилософского, помогал и Александр Моисеевич Пятигорский с его концепцией «очуждения», наблюдения за своим мышлением с позиции чужого, постороннего, т.е. опять же from outside. Было достаточно и других примеров — диссиденты, художники-одиночки, сумасшедшие экспериментаторы «вне формата», была даже опубликована довольно сумбурная, но ценная для самоопределения дискуссия.

Но сейчас я могу сказать, что дискуссия эта, как и все предшествующие и последующие полилоги, диалоги и индивидуальные размышления вслух и про себя на тему аутсайдерства, была ценна в первую очередь тем, что не привела ни к каким выводам, мы раз за разом доказывали себе, что это понятие не раскрыть. И, как я теперь думаю, об аутсайдерстве в контексте культуры и искусства говорить, по крайней мере в наше время, бессмысленно, так как понятие это — не более чем красивая пластилиновая фигурка, вылепленная из того, что осталось после вороны, а может быть, собаки, а может быть, коровы. Всё, что произведено — написано, нарисовано, сыграно и спето, — это уже культура, то есть это уже внутри, включено в процессы восприятия, обработки, рефлексии и т.д.

Но сейчас я могу сказать, что дискуссия эта, как и все предшествующие и последующие полилоги, диалоги и индивидуальные размышления вслух и про себя на тему аутсайдерства, была ценна в первую очередь тем, что не привела ни к каким выводам, мы раз за разом доказывали себе, что это понятие не раскрыть

Снаружи, вроде как в космосе, находятся лишь новые, уникальные, необъяснимые вещи, людей там нет, мы все находимся внутри гигантской, нами же самими созданной сферы, и когда кто-то пишет, например, поэтический текст, у него может получиться как бы «открыть портал», выхватить снаружи что-то иное, свежее, потустороннее, но в тот же момент портал закрывается, а «добыча» автора включается в привычные процессы, и речь уже идёт обо всём том, что располагается inside. Нахождение «вне формата» — это тоже формат, разговоры о внемейнстримности — часть мейнстрима, попытки романтизации и придания особого статуса отшельникам от искусства — строительство замков из песка. Всё, что проартикулировано или каким-то другим образом проявлено в окружающем мире — это уже часть культуры, собственно, это и есть культура, т.е. всё то, что создаётся и придумывается, как бы нанизываясь на стержень «чистого бытия», и нет смысла от неё отгораживаться, об этом вообще не стоит говорить, потому что в любом случае получится пусть даже весьма увлекательная и велеречивая, но болтовня ради болтовни.

Размышляя о том, что сказано выше, я вполне логично подошёл к вопросу — так что же, никакого аутсайдерства нет, и стоит вычеркнуть это понятие из своего тезауруса, в котором как раз пора навести порядок? Здесь я решил не спешить и для начала попробовать сменить акцент с культурного на социальный, т.е. задумался — а может человек быть аутсайдером сам по себе, не в рамках своего аватара, скажем, «художника» или какого-то другого «деятеля культуры», а просто по отношению к другим членам общества, в силу своих внутренних особенностей вроде мизантропии, банальной застенчивости или чего-то более сложного? Рассуждать об абстрактном человеке сложно, поэтому сконцентрировался на себе, оттолкнувшись от стартового вопроса: «я больше не аутсайдер?» (на манер Филатова, который в одном из стихотворений вдруг осознал, что не гений).

Надо сказать, что момент для размышлений был выбран весьма подходящий — свободное путешествие дикарём предоставляет широкие возможности для экспериментов. Большую часть времени я действительно ощущаю себя на какой-то дистанции от людей — чужеродный фланёр с рюкзаком, лавирующий между популярными среди туристов достопримечательностями и укромными уголками в дальних концах парков, в горах, в зарослях на берегу реки. Выкладывающий на ленту супермаркета странный набор товаров, поразительно диссонирующим с содержимым корзинок соседей по очереди. Прогуливающийся ночью вдоль границы Ватикана в полном одиночестве, слушая лишь храп бомжей и улыбаясь солдатам, а на следующий день толкающийся там же в окружении тысяч гостей одной из древнейших столиц. Когда варишь кофе на газовой горелке за столиком придорожного кафе где-то под Любляной и смотришь на людей, которые тоже пьют кофе, но из автомата и, в свою очередь, пытаются не смотреть на тебя, определённая граница ощущается. Я шучу, что эта ситуация — мой вариант сатьяграхи против общества потребления, но это уже мало отношения имеет к аутсайдерству.

И вот пробираясь всё дальше и дальше вдоль пляжа близ посёлка Лептокария (Греция), пытаясь найти место, где не будет этих кричащих детей, их родителей со скучающими лицами, назойливых торговцев, машин, барных стоек, шезлонгов, я подумал, что я таки аутсайдер. Я хочу наружу. И это, пожалуй, не то же самое, что аутист. Кстати, да, в рассуждениях не обойтись без оговорки, что есть клинический термин «аутсайдер», но это болезнь, девиация, я говорю не о столь радикальных состояниях. В описываемом мной случае сознание остаётся здоровым, но при этом аутичным. Здесь стоит подчеркнуть: to go out — это не то же самое, что to go outside. Out — это откуда-то в никуда, outside — отсюда куда-то, т.е. осознанное действие, подразумевающее поиск, какую-то цель, конечную точку. В тот вечер я нашёл её. Пройдя по берегу около четырёх километров, я пересёк вброд речушку и вскоре был вознаграждён за терпение — передо мною вырос заброшенный лагерь, с обрушившимся пирсом, полуразвалившимися постройками, обтянутый красно-белой лентой и, конечно же, абсолютно пустой. Тут же на пирсе я приготовил ужин, затем разбил палатку и заснул, как блаженный, под шум моря. Ночью ко мне в гости пришла бродячая собака, а утром разбудили шаги снующих туда-сюда любознательных немцев, но всё это ничуть не омрачило общей картины — чувствовал я себя превосходно.

Я шучу, что эта ситуация — мой вариант сатьяграхи против общества потребления

На следующий день, уже в городке Волос, ситуация повторилась — под вечер я полез на гору, пробрался через дыру в проволочном заборе, преграждающем путь к отвесной части горы, и поставил палатку прямо на уступе с шикарным видом на побережье. Достал чётки, заварил чаю и вновь вдоволь насладился одиночеством. Знаю, звучит в духе «Бродяг Дхармы» Керуака, но что поделать, как говорится, схема работает.

Однако позже, в Афинах, всё изменилось. В тот вечер мне прямо-таки захотелось к людям, это было что-то новое для меня. Я полчаса наблюдал как техничные ребята резвились с мячом на асфальтовой площадке в окружении бетонных стен с граффити, железной решётки и молодых девчонок в свете одинокого фонаря, затем стал выбирать улицы с наиболее оживлённым движением, подолгу слушал уличных музыкантов, после чего залез на Ареопаг, где в толпе туристов, иммигрантов и местных жителей разных возрастов и национальностей, не различая лиц в темноте, растворяясь в потоке речи на всех языках мира, понял (не в первый раз), что с людьми может быть ничуть не хуже, чем без них. И пусть даже есть понятия и положения «снаружи» и «внутри», искомая цель, или правда, или свобода — кому как больше нравится — находится, как обычно, где-то посередине.

До и после описанного отрезка пути бывали ситуации как полной «выключенности» из социальных процессов вроде походов в горы, тех же диких ночёвок, посещения непопулярных уголков природы некоторых стран, так и наоборот, моменты поразительно насыщенной коммуникации с представителями разных культур — с водителями, случайными встречными, людьми, у которых я оставался на ночлег, с коллегами-путешественниками. Во время этих моментов ни ощущения, ни мыслей о положении «чужого» и «внешнего» не возникало — для них просто не находилось места. Так что со временем вопрос о самоопределении относительно предпочтений в интенсивности социальной жизни и оптимальной точки наблюдения за этой самой жизнью отпал сам собой, так как этих точек оказалось несколько, более того — ландшафт и координатная сетка этой ментальной карты постоянно меняется и не оставляет возможности для маркировки.

До и после описанного отрезка пути бывали ситуации как полной «выключенности» из социальных процессов вроде походов в горы, тех же диких ночёвок, посещения непопулярных уголков природы некоторых стран, так и наоборот, моменты поразительно насыщенной коммуникации с представителями разных культур

Это мой личный опыт, моя, безусловно, субъективная точка зрения, но вывод таков — настоящее ощущение одиночества возможно только при наличии опыта интенсивной коммуникации с обществом, то же самое в обратную сторону. И тактика лавирования между крайними состояниями, проявление пластичности и маневренности (о чём говорил, например, Сталкер Стругацких: сухая ветка ломается, символизирует старость, молодая и зелёная гораздо гибче, а следовательно — прочнее) раз за разом оправдывает себя, позволяя оставаться в хорошем расположении духа в любой ситуации. Это в некоторой степени перекликается с буддийской концепцией срединного пути, но, наверное, не очень правильно использовать Керуака и буддизм в одном тексте. Шутка, но ссылок и правда достаточно, к тому же я не претендую на поддержку каких бы то ни было философских систем и убеждений авторитетов. Аутсайдерство — крайняя, недостижимая позиция, начало отрезка, на другом конце которого — состояние настоящего open-minded, полного погружения в коммуникацию. Лично мой путь относительно этой оси проходит где-то посередине, пусть постоянно виляя, заставляя подниматься и опускаться, двигаться по кругу, по спирали, иногда ползком (например, под оградой автобана), иногда бегом (много интересных вариантов, правда?), но почти всегда с улыбкой. В среде общения путешественников это называется to be flexible — не самый плохой лозунг, и относится он не только к социальной активности, но и к вопросам толерантности, например.

Так что в целом ничего нового — меньше крайностей и лишней теоретизации, никаких готовых схем и лайвхаков. Но со всех сторон твердят, мол, share your experience — я и попытался. Ну и

Слушай свою обувь, она пережила то, что для тебя было сном.
Пока ты плыл на свадебной барже, твои пятки боролись
со смоляной рекой.

(Остап Сливинский)

Фотографии Салавата Сафиуллина.

Больше обновлений от «Стенограммы» можно найти здесь.