Руслан Князев поговорил с режиссёром Алисой Ерохиной о её новом экспериментальном фильме «Кролики в свете фар», включённом в программу Артдокфеста-2016.

Так вышло, что фильм Алисы мне довелось посмотреть уже после интервью. Возможно, так даже честнее по отношению к читателям — нет той ситуации, когда два человека обсуждают картину, которой никто кроме них не видел. С другой стороны, вопросы, оставшиеся после фильма, задать некому. Так что я взял себе дополнительно несколько абзацев текста, чтобы написать о «Кроликах в свете фар». В качестве предуведомления, скажем.

Кино Алисы — по-настоящему смелый и яркий эксперимент. Это тот случай, когда нововведения в форме не только обрамляют, но затрагивают структуру нарратива. Два вертикальных экрана — по камере на героиню — транслируют две параллельные жизни подруг-школьниц. Простая фабула «давай вести видеоблог» даёт отмашку режиссёру на использование своего вида полиэкрана. Подобный эксперимент мы могли наблюдать всего пару лет назад в «Мамочке» Ксавье Долана — квадратное изображение (на мотив инстаграма) растягивалось до стандартного прямоугольника в моменты счастья, ощущения свободы. Но именно там приём выглядел рамочным, не имея под собой веского обоснования. Другое дело — «Кролики…».

Строго говоря, назвать съёмки героинь «видеоблогом» не получится даже с натяжкой. Это во многом случайные, документальные кадры (ниже в интервью об этом будет сказано подробнее) школьной жизни в неназванной провинции — бессюжетный, хтонический мамбл-кор. Возможно, у девочек и получалось где-то за кадром склеивать эти куски во что-то блогоподобное, но у режиссёра не было задачи показать это. Поэтому череда этих случайных съёмок/подглядываний на монтажном столе выстраивается в событийный ряд с довольно строгим сюжетом — сюжетом взросления двух девочек в жестокой среде.

Итак, выяснилось, что «блог» — это просто оправдание полиэкрану (и я не думаю, что это плохо). Два экрана и три лакуны (по бокам и между ними) — сильный инструментарий, вытянувший фильм из условного продолжателя «Комбината “Надежда»” в поэтичный пост-док. Порой режиссёр как будто сознательно сторонится этой рифмовки двух параллельных кадров, показывая то одну сцену с двух точек, то концентрируя содержание слева или справа, оставляя другую камеру снимать что-нибудь бессвязное. Однако от рифмы здесь, конечно, никуда не деться, и, пожалуй, самые запоминающиеся кадры связаны с ними: монолог поехавшего деда в подъезде и панорама кладбища — на экране это действительно чудовищная по силе связка, отсылающая нас к «Благодати» Виталия Манского и всему поджанру русской чернухи вообще. Также крайне изящно смонтирована кульминация картины с довольно банальной для этого жанра истерикой, но обойдёмся без спойлеров.

В плане эстетики фильм уникален — дополнением к сюжету выступает стройка автомагистрали над городом. Нависшие над хрущёвками леса, люльки, виадуки и куски металлоконструкций выглядят не то чтобы дико, они, кажется, иллюстрируют лейтмотив «Комбината “Надежда»» и «Кроликов…” — здесь нельзя жить. Да, это ад Данте, человеческая жизнь ничего не стоит перед какими-то высшими силами, проезжающими — какая ирония — сверху. Я неспроста второй раз упоминаю фильм Натальи Мещаниновой — у фильмов действительно много общего, они сняты в одной реальности с похожими героями, но реальность «Кроликов…» во многом за счёт документальности ближе и страшнее. У Мещаниновой в кадре всё же мелькали симпатичные люди, некоторые были даже с благими намерениями. Ерохина рубит с плеча: если друг, то предаст, любовник — изменит, а отец — …

В конце фильма ловишь себя на мысли, что не сочувствуешь никому (если эмпатия и возможна сегодня в кино), в этом плане кино безусловно мизантропическое. Но дети сами по себе объективно жёстче по отношению друг к другу — и пройдя через этот ад, может быть, очистятся, став старше и человечнее.

Руслан Князев

Руслан Князев: Очень интересно, как ты пришла к режиссуре?

Алиса Ерохина: На самом деле я пришла к режиссуре, наверное, года в четыре. Я просто сказала родителям, что хочу снимать кино. И для меня никогда не было той дилеммы, которая стоит перед детьми: куда пойти, что делать. Для меня было как-то всё предельно ясно, и я даже не сомневалась ни разу. Безусловно, я ходила на разные кружки и секции, не связанные с режиссурой, но я всегда понимала, что это только хобби, и всегда мечтала снимать кино.

Лет в тринадцать мы с ребятами сняли мой первый фильм. Я собрала группу единомышленников, состоящую из друзей в основном. Я совершенно не знала, как это делается. Мне удалось привлечь оператора, он был взрослый — ну, единственный взрослый человек в нашей компании. И он мне говорит: «давай раскадровку». А я не знаю, что это такое, что такое раскадровка вообще. Но с горем пополам мы это сняли, смонтировали — как эта программа называлась? — в «movie maker». То есть всё было наощупь.

И потом я открыла для себя мастерскую Булата Юсупова.

Руслан: Это во сколько лет?

Алиса: Мне тогда было четырнадцать лет. И я туда пошла учиться, отучилась. И начала свои фильмы отправлять на кинофестивали. Но, разумеется, это тогда были ужасные фильмы.

Бомбардировки ещё не начались, но всё шло к ним, и поэтому мы из Белграда переехали в пригород, стали жить там, а чуть позже начались бомбардировки. Я, конечно, ничего не понимала, но мне очень нравилось, что каждый вечер мы запирали все двери и спускались в подвал. И отец спускал вниз телевизор и видеомагнитофон с кассетами, каждую ночь мы смотрели фильмы

Руслан: Их уже много было на тот момент?

Алиса: На самом деле да. Я сняла один до киношколы, один во время обучения, потом меня Булат позвал работать в детской киношколе, и я с детьми сняла один. Потом я сама ещё два сняла. В общем, очень много я снимала тогда. У меня была внутренняя потребность всему научиться, и я понимала, что снимать — для меня единственный способ научиться этому ремеслу. Хотя я осознавала, что то, что я делаю, зачастую получается плохо, но вот как сделать лучше, ещё не знала. Я была в тот момент, как слепой котёнок.

И я начала ездить по фестивалям даже каким-то. Совершенно неожиданным образом меня отобрали в международную программу для молодых кинематографистов «Generation campus», которая собирает молодых, но профессиональных кинематографистов, и они неделю читают лекции, презентуют свои проекты, ну такое. Естественно, я там с треском провалилась. Но я впервые тогда прикоснулась к чему-то профессиональному и настолько в это влюбилась, что поняла, что больше не могу оставаться в Уфе.

Я закончила школу экстерном, потому что не могла больше ждать, собрала вещи и поехала поступать. Мне не нравилась Москва, к тому же я понимала, что в шестнадцать лет вряд ли кто-то возьмёт во ВГИК на бюджет. Поэтому поступила в КИТ и Кулек. Позже я всё-таки поступила на бюджет во ВГИ, но отказалась, потому что поняла, что тот мастер, которого я встретила в Кульке, это действительно судьба. Не знаю, кем бы я была, если бы попала не к своему мастеру.

Руслан: Ты хотела ещё рассказать какую-то частную историю, связанную с тем, как ты пришла к кино.

Алиса: Да, когда мне было три года, родители переехали в Югославию. Ну, они были журналистами, и мы собрали вещи, всей семьёй переехали. А там ты сам знаешь, что было, и мы попали в самый пик. Бомбардировки ещё не начались, но всё шло к ним, и поэтому мы из Белграда переехали в пригород, стали жить там, а чуть позже начались бомбардировки. Я, конечно, ничего не понимала (мне тогда четыре года было), но мне очень нравилось — это такая была магия, — что каждый вечер, в десять часов, мы запирали все двери и спускались в подвал. И отец спускал вниз телевизор и видеомагнитофон с кассетами, каждую ночь мы смотрели фильмы. А так как денег было мало, возможности покупать кассеты не было, у нас было всего четыре фильма. На протяжении полугода я смотрела эти фильмы — я даже помню все их наизусть. Это были три части «Освободите Вилли» и первая часть «Бесконечной истории». Честно, раз на пятый уже терпеть эти фильмы не могла, но вот эта магия, которая создаётся, что вся семья каждую ночь спускается вниз, мама с отцом перестают ругаться, и мы все сидим в тёмном пространстве, в тёмном подвале и смотрим кино.

И это ощущение семейного единства как-то во мне отлеглось. Потом, когда нельзя уже было больше терпеть, мы уехали обратно в Уфу, мать с отцом развелись, и видик где-то потерялся при переезде, и куда-то пропали эти вечера. Но родители очень грамотно скрывали развод, поэтому я не понимала, что происходит, но я поняла, что вечеров уже больше нет — значит, мир изменился, всё поменялось. Я тогда очень сильно переживала. И как-то раз отец на выходных повёл нас с сестрой в кино, и каким-то образом мама с нами оказалась. Там показывали «Инопланетянина» Спилберга. Я помню ещё, что мы вот опоздали, пробираемся… И я даже не помню, о чём там фильм был, я просто наслаждалась атмосферой — что мы снова в темноте все вчетвером смотрим фильм. И мне тогда вбилось в голову — я вот прям помню эту мысль, — что я хочу снимать кино, чтобы этих моментов счастья было больше.

Руслан: Что вообще можешь сказать о мастерах? Как проходил процесс обучения?

Алиса: У нас было два мастера: один документалист (Эдгар Бартеньев), а второй театральный режиссёр (Александр Савчук). И это, я считаю, очень многое мне дало в смысле понимания эстетики кино и принципов работы с персонажами. Ну и театральный режиссёр меня очень сильно раскрыл. Я пришла таким закомплексованным ребёнком, у меня был синдром отличницы. И он это из меня выжимал. Он говорил: «Алис, вот ты понимаешь, что сейчас тебе нужно по-крупному облажаться? Когда ты облажаешься, начнётся правда». Я сначала не понимала, а потом получилось так, что я реально облажалась — и вот тут я начала всё понимать.

А, ещё был момент: к началу второго курса пришло понимание, что то, что я делаю, это, конечно, нормально, но при этом очень плоско, поверхностно, искусственно. Просто из–за отсутствия опыта — какая-то маленькая девка пришла и пытается что-то сказать о жизни. Я взяла академ на год, потому что я знала, что если буду заниматься этим дальше, я убью в себе всё желание. Я уехала и начала просто, как бы пафосно ни звучало, получать опыт жизни: я устраивалась на работы, на которые я бы никогда не устроилась, — на жд-станциях, в каких-то ларьках, ещё куда-то.

Руслан: Это в Питере было?

Алиса: Нет, я вернулась обратно в Уфу. И когда через год продолжила учиться в Питере, я поняла, что начала на всё как-то иначе смотреть.

Руслан: А что с самим процессом обучения? Просто у меня такое впечатление осталось после КИТа, что всё это какая-то профанация, потому что у нас не было техники, оборудования и так далее.

Алиса: Нет, разумеется, у нас ничего этого не было. Кафедра обеспечивала каким-то оборудованием, но оно было допотопное. И это не вина кафедры — у нас университет не выделял денег. Нашему завкафедры приходилось три недели выпрашивать лампочку для проектора, например.

И поэтому в основном мы искали операторов из КИТа, снимали на свои деньги — в этом был действительно большой минус. С другой стороны, в плане преподавателей… было три педагога, которые дали мне просто невероятный опыт и знания.

К началу второго курса пришло понимание, что то, что я делаю, это, конечно, нормально, но при этом очень плоско, поверхностно, искусственно. Просто из–за отсутствия опыта — какая-то маленькая девка пришла и пытается что-то сказать о жизни

Руслан: Давай перейдём к твоему фильму. Вообще, конечно, меня задумка сильно удивила. Но, наверное, и надо было чего-то подобного ожидать. Главный вопрос, который у меня возник по ходу ознакомления с обзором Манского, — это то, что он говорит про название, «Кролик в свете фар». У меня первая ассоциация была с песней Radiohead.

Алиса: Да, долго сидело это название в голове, оно мне показалось очень крутым. И оно меня преследовало ещё до фильма вообще — просто я отметила, что это очень крутое название. А потом, когда пришло время придумывать название к фильму, я поняла, что оно как-то очень чётко отражает то, что у меня в фильме.

Руслан: А о чём фильм?

Алиса: Фильм о двух девочках, которые ведут видеоблог о своей жизни в маленьком захолустном городке, над которым строится огромная транспортная развязка. Это фильм о взрослении, о конфликте с миром — подростки же иначе смотрят на мир, у них выше сенситивный порог, и в этом возрасте они только начинают по-настоящему чувствовать что-то серьёзное. Но они не знают, что это, и начинают это с чем-то путать, они только узнают любовь, пытаются понять, что такое привязанность, дружба, близкий человек.

Руслан: Я понимаю, о чём ты говоришь: они узнают о том, что происходит вокруг них, потому что до этого, в детстве, всё было иначе. Ребёнок сосредоточен на себе самом, на том что происходит внутри него.

Алиса: Да, в детстве нас ещё очень мощно оберегает институт семьи, а с подросткового возраста начинается уже, так сказать, естественный путь, поиск ответов на вопросы — «а где я?», «а что я?» — и как раз этот поиск мне был интересен. Потому что, по моему субъективному мнению, мы сейчас все находимся в таком состоянии, в состоянии подростка. Двадцать лет назад мы чётко понимали, что белое, а что чёрное, а сейчас ничего не понятно из–за непрерывного потока информации, и это не только в России, конечно. Никто не знает, что сейчас будет — вдруг третья мировая, и люди мечутся, не могут найти себе места. И мне это напоминает подростковые переживания.

На почве этой идеи возникла история о двух девочках, одна из которых путает привязанность ко второй, как к близкому человеку, с любовью, а вторая пугается того, что чувствует в ответ, и пытается закрыться. «Закрыться» в её случае означает стать максимально «обычной», «такой, как все», она инстинктивно пристраивается к простой, понятной компании. В целом фильм об этом, о взрослении.

Руслан: Первая ассоциация, которая у меня возникает, — «Комбинат “Надежда”», не знаю почему. Насколько это близко, и вообще, на что похож твой фильм?

Алиса: Даже не знаю, наверное, в чём-то это близко к «Комбинату “Надежда»» — я тоже использовала такую форму, как постдок. Правда, у меня даже больше документального материала используется. У Наташи [Наталья Мещанинова, режиссёр фильма «Комбинат «Надежда”» — прим. ред.] довольно много постановочных сцен, а мы старались именно документальные кадры вплетать в канву повествования, нам было важно показать среду обитания этих девочек, именно на среде был сделан основной акцент.

Руслан: А сколько материала вообще было использовано — как много сняли и какая часть из этого вошла в фильм?

Алиса: Снимали мы много, но формат не очень удобоваримый, поэтому первая сборка фильма составила всего один час, а после я с болью в сердце сократила его до сорока трёх минут, но больше сокращать не позволило уже само дыхание фильма, дальше мы рисковали сильно потерять в темпо-ритме, в энергии, поэтому оставили сорок три минуты.

С документальными съёмками работы было гораздо больше, чем с игровыми, несмотря на то, что я делаю обычно много дублей.

Руслан: А насколько поменялась изначальная идея в процессе съёмок и монтажа? Возможно, акценты как-то сместились?

Алиса: Да, акценты немного сместились — скажем, вначале я думала, что фильм об одной девочке, а потом постепенно поняла, что о другой. Это было обусловлено ещё и выбором героини. По пластике тоже менялись какие-то моменты, но не кардинально — сценарий мы не переписывали, просто бывало, что на площадке я понимала, что эта сцена не может быть решена так, как написано в сценарии, и надо решать её по-другому, но решения эти быстро находились, потому что мы достигли определённого уровня понимания с актёрами, все осознавали свою задачу и проблем больших не было.

Работа с актёрами была интересна ещё тем, что на главные роли я взяла непрофессиональных актёров (хотя профессионалы в актёрском составе присутствуют).

Руслан: Опасный ход.

Алиса: Да, конечно. Но у меня кастинг длился год — я год искала эти лица и, в конце концов, нашла, поняла, что это оно. Чуть-чуть бы ошиблась, и фильм бы провалился, потому что он во многом на лицах этих девочек держится.

В итоге включила в сценарий несколько эпизодов из их личной жизни, мы много с ними общались до начала съёмок, и это немного отличалось от «классического» взаимодействия актёров и режиссёра — в частности, было очень много провокаций с моей стороны.

Руслан: Например?

Алиса: Ну, например, у нас была сцена неудачного секса. Мальчик — профессиональный актёр, учился в ГАТИ, а девочка — непрофессиональная актриса. Мы начинаем снимать, и я вижу, что не получается, не идёт. По сценарию он начинает её целовать, снимать в одежду, но в определённый момент она его останавливает и даёт понять, что ничего не будет. И вроде девочка понимает, как и что делать, действует по сценарию, но не рождается, всё не то.

Я отвожу актёра в сторону и говорю: «Юра, она не понимает. Покажи ей хуй. Пусть она поймёт, что её сейчас трахнут». Он долго собирался, но потом очень реалистично это сделал — она поверила, и это был самый искренний дубль, всё получилось.

Или вот ещё у нас был момент, когда актриса должна, что называется, «накопить состояние» — прийти к точке своего кипения. И за несколько дней до съёмок той сцены, где она должна взорваться, где её должны были сломать как личность, я сказала всей съёмочной группе, всем актёрам игнорировать её, не общаться, не обращать внимания. Чтобы создать эффект нарастающего напряжения. Притом, что между собой все хорошо и активно общались, а на неё не реагировали. И она это всё прочувствовала, плюс мы ещё немного подрались с ней в момент съёмок, я её заставила орать матом, и вот тогда весь огонь, который в ней скрывался, выплеснулся наружу, получилось очень мощно, ту сцену мы сняли действительно круто.

Но при этом я всегда чувствовала какую-то грань, которую нельзя переходить.

Руслан: А это где снималось? Под Питером?

Алиса: Да, это Канонерский остров.

Руслан: Да? Там люди живут?

Алиса: Ещё как. Там такой ад творится — Данте отдыхает. Выглядит, как другая планета, мы туда каждый раз приходили, словно в чистилище.

Руслан: Интересно. Ну и самый важный вопрос, наверное, — относительно формы. В фильме мы всегда видим на экране поставленные рядом две вертикальных картинки [на каждой — видео, снимаемое на мобильный телефон] — почему сделано именно так и насколько тяжело было разработать механизм, с помощью которого они рифмуются, это же очень сложная схема должна быть?

Алиса: Я изначально предполагала, что фильм будет сделан в форме видеоблога, и писала сценарий под эту форму. Мне показалось, что так мы можем отразить наше время, в котором мы привыкли быть более искренними с нашими гаджетами, чем друг с другом, и гаджету мы можем сказать даже больше, чем самым близким людям.

Руслан: Да, я понимаю. Мы же сейчас живём как бы в двух реальностях — в этой, которой как бы уже и нет, и в виртуальной, которая всё больше нас замечает.

Алиса: Да, ещё мне было интересно рассмотреть такой феномен: когда мы сами себя снимаем, то мы стараемся казаться более хорошими, более красивыми, чем есть на самом деле. Например, если я сейчас начну себя снимать, то я перед этим сделаю мейкап, выберу одежду, которая скрывает недостатки и подчёркивает достоинства.

Руслан: Да, в интернете все идеальные.

Алиса: Именно. Если я буду рассказывать историю о том, как меня бросил парень, например, то я, разумеется, буду говорить, что это он сука, хотя, возможно, мы расстались из–за того, что я ему изменила, но я это опущу. Потому что я себя вижу именно так — обиженной, оскорблённой, несчастной.

И мне было интересно, что каждая из этих девочек видит себя обиженной и оскорблённой, я хотела показать этот контраст — перед нами два видео, и в каждом из них мы показаны разные версии одних и тех же событий. Каждая девочка хочет показать себя в роли жертвы. И это мне было интересно, конфликт положений.

Каждая героиня рассказывает только часть истории, а зритель получает возможность восстановить общую картину происходящего по частям, как паззл.

Свою роль играет ещё и то, что некоторые важные события происходят за кадром, и мы узнаём о них только постфактум. Потому что если со мной произойдёт что-то, чего я не ожидала, то я вряд ли начну это снимать.

Руслан: Да, это как раз тема Мамулии — он говорит о том, что время меняется именно тогда, когда мы этого не замечаем.

Алиса: Он, кстати, видел кино — ему понравилось.

А насчёт двух экранов — эта идея пришла почти сразу, и она довольно логична, потому что если показывать одну картинку, то зрителю каждый раз придётся тратить несколько секунд, чтобы понять, чей блог он сейчас смотрит, какой девочки, то есть мы заставляем зрителя проделывать работу, которая не нужна.

Конечно, идея рискованная, но мы были готовы. Дома я разрезала свой сценарий, поделила на две колонки и выстраивала сцены так, чтобы в каждый момент времени какой-то из экранов был главный, а какой-то — второстепенный. Чтобы акценты были точно расставлены, и зритель не бегал глазами.

Руслан: Относительно формы ещё такой вопрос. Это фильм-селфи, девочки снимают себя сами — как при таком подходе удавалось выстраивать и сохранять композицию кадра? Или не было такой задачи?

Алиса: Здесь нет какой-то хитрой схемы — за всем наблюдал оператор и направлял девочек, притом у них сохранялось осознание того, что они сами себя снимают. Но в то же время им подсказывали, как и куда лучше повернуть камеру в тот или иной момент.

Руслан: А как, кстати, на большом экране смотрится фильм, снятый на телефон — качество не пропадает?

Алиса: Нормально. Мы, кстати, сознательно отказались от цветокоррекции, потому что, как только начинаешь красить такое изображение, эффект документальной съёмки пропадает напрочь.

Ещё интересный момент — как оказалось, айфон очень классно записывает звук. У нас были микрофоны, петлички — всё, как надо, но когда мы принесли все записи звукорежиссёру, то он заинтересовался именно записью с айфона, спросил, как записывали. Я отвечаю, мол, это черновая запись с айфона, на неё можно не обращать внимания. А он говорит, это отличный звук — давайте его используем как основной. Так и сделали.

Руслан: Да, интересно. А какие планы на будущее? Продолжать в жанре постдок?

Алиса: Ну сейчас период затишья перед фестивалями, первый будет в декабре, это как раз АртДокФест — здесь большое спасибо Виталию Манскому и Виктории Белопольской за то, что я в нём участвую. Но есть понимание, и мне все это говорят, что нужно ориентироваться на международные фестивали. Потому что в России мне, во-первых, не дадут «прокатку» [лицензия на прокат фильма], а за счёт этого ко многим российским премиям дорога закрыта.

Руслан: Если не секрет, какой бюджет фильма «Кролики в свете фар»?

Алиса: Двадцать тысяч рублей. Еда и проезд актёрам. Чудом удалось собрать потрясающую съёмочную бригаду, которую прельстил сценарий. Все поверили в меня, им был так же, как мне, интересен этот эксперимент. У нас было полное ощущение взаимного доверия, я никогда не получала такого удовольствия от съёмок. И все работали бесплатно. Оператору приходилось ночью браться за коммерческие проекты и получалось так, что он вообще не спал.

Руслан: А как думаешь, после АртДокФеста тебе надо будет питчинги проходить или толпа из продюсеров сама выстроится?

Алиса: Не знаю, хотелось бы, конечно, но опыт показывает, что даже именитые режиссёры встают в очередь на питчинг, здесь ни в чём нельзя быть уверенным. Но очень хочется следующий фильм снимать с бюджетом.

Руслан: Ну и последний, традиционный вопрос «Стенограммы»: ты хороший человек?

Алиса: Ой, нет, конечно. И, наверное, я им быть не хочу. С того момента, как я стану хорошим человеком, мне не о чем будет снимать кино.

Фотографии Эрики Парфёновой и Люды Бурченковой.

Больше обновлений от «Стенограммы» можно найти здесь.