Фрагменты дневника Влада Гагина с предисловием Елены Фофановой

Совсем недавно мы говорили с Владом Гагиным о времени. Помню, я сказала, что теперь считаю: времени не существует. Например, часто ощущаю себя так, словно я снова школьница, мне пятнадцать лет, и вокруг меня разворачиваются прошлые переживания и радости, но также резко я возвращаюсь в «сейчас». Это всё о странном и, возможно, путанном состоянии психики, где раскиданы мосты между мной и мной, об ощущении безвременья.

Похожим образом на меня влияет и этот дневник. И дневник ли это, если за весь месяц, например, автор публикует только одну запись о предсонных самоистязаниях (в смысле их герметичности и недиалоговости), связанных с рефлексией о литературной тусовке? Чем является время здесь? Время, передаваемое через ощущение, а не рациональный разворот — в этом ощущении темпоральность вязнет в воспоминаниях о детстве и условном настоящем, перемешивается с размышлениями о рэпе и великой литературе. Это не «безвременье» Бланшо, в котором ничего не начинается и в котором нет настоящего и присутствия — это, наоборот, тысяча присутствий везде.

Сейчас, на момент публикации, некоторым частям текста почти год, другие были написаны буквально несколько недель назад. Дневник не нарративен, но при этом подчиняется законам повествовательного развертывания времени: текст буквально превращается в настоящее, под каждой записью указаны даты, то есть сама форма заключает в себе механизм работы с темпоральностью. Иногда в этой работе прослеживается попытка найти причинно-следственные связи (всего со всем). Ещё хочется отметить, что Влад несколько раз упоминает о слоях мистического и реального, которые мне тоже видятся как один из способов говорения о тревожащем во времени. За мистическое в текстах отвечает особый тип шифровки: здесь скрывается огромное количество посланий — в буквах, намеках, неполных, тайных описаниях событий.

И что скрыто в пропущенных датах?

При этом здесь нет тягучего ностальгического чувства оплакивания упущенного, нет «настоящего» желания вернуться в «прошлое» (как в своё, так и в чужое). Это было бы отрицанием возможности утопии, утопии, которая противостоит обыденному существованию. Я бы сказала — на языке Влада, на языке рэпа — об этом так: утопия vs. возможность нормально функционировать. Смесь утопии со всем остальным, проблески утопии в постоянной «партизанской войне» с уже имеющимися способами существования. В этой войне есть место самым различным материальностям, иногда просачивающимся в текст (вплоть до пупырок и пленки, которыми обклеиваются коробки на нелюбимой работе).

Этот текст развенчивает костыльные представления о дневниковом жанре как о чём-то секретном и камерном. Здесь все заведомо публично — высказывания, кажущиеся личными, взяты из открытого телеграм-канала.

И если сам Влад говорит, что он «обмазался в своем письме, как в чем-то липком и удушающем», то при прочтении этого дневника такое ощущение тоже можно поймать: это письмо о слизи, от которой «не спасает солидарность» (и хорошо, что не спасает).

Елена Фофанова

26.07.19.

Вот, например, читал в одном телеграм-канале текст про ccru, хайперстишн и спекулятивных пост-спиритуалистов, придумавших духа — автомеханика Уильяма, жившего в Англии шестнадцатого века и любившего weed. К чему это всё? Боюсь, что ни к чему конкретному. Меня занимают призраки, разговор с ними всегда спекулятивен. Не понравился прочитанный манифест Леви Брайанта: своим нарочитым атеизмом. Мистики не существует, есть только нейронная активность. Над этим смеются новые антропологи и Роман Михайлов. У Мейясу такой разворот был сделан, по крайней мере, изящно. Представьте: в девять лет я поехал в спортивный лагерь, где каждую ночь мы с ребятами рассказывали друг другу страшные сказки, подслушанный фольклор с примесью детской фантазии. И вот однажды Рафис говорил о шайтане, черте, которого в полусне я после увидел в дальнем конце комнаты, у двери. Огромная фигура с горящими краями. Последняя вспышка детства. Наутро рассказал ребятам эту историю, Рафис объявил, что меня ждет какое-то несчастье. На следующий день — сложный перелом руки, срочная операция в городе Стерлитамак, долгое восстановление. К чему это я? Реальность одновременно и такая, и сякая. Черт был, хотя сейчас я знаю, что его не было. Страшно чувствовать эти слои. С другой стороны, есть хорошие виды телепортов: поэзия, развязывающая узлы темницы, зовущейся «кристальная ясность», субкоманданте Маркос в маске студента философского факультета. Маска в маске говорит об освобождении, а большего и не стоит желать.

7.08.19.

На самом деле сегодня мы полагались не только на тексты: товарищи попросили помочь с установкой одного арт-объекта на городской окраине, где я живу. Городская окраина эта донельзя функциональна — люди обычно ходят от метро до дома и наоборот, по пути заглядывая в продуктовые магазины. Поэтому мне нравилась идея интервенции арт-объекта, казалось, что среда может таким образом стать чуть более похожей на городскую. Интересно, что там, где мы изначально собирались разместить объект, к нам сразу подошли какие-то стремные муниципальные ребята, сказали, что мы неправы. Почувствовал, насколько на самом деле регламентировано пространство — какие-то подземные теневые структуры обнажились. Есть мнение, конечно, что так и нужно, а не то все, кому не лень, будут делать всё, что угодно, но это очередной разговор о том, что анархия не равно хаос, просто нужны другие способы регламентации. Отстаивая альтернативную моей точку зрения, один парень рассказывал о творческих кварталах Копенгагена, где стоит запах фекалий, перемешанный с запахом шмали. Что ж, если это — воздух свободы, я не против.

11.08.19.

У Тайлера есть песня «November», в которой ноябрь — что-то вроде метафоры лучшего времени в жизни человека; «мой ноябрь — когда мы в бородатом году катались на скейтах» и всё в таком духе. Одним из скрытых рефренов (это не рефрен, поскольку строка повторяется один раз, но мне почему-то хочется назвать эту строчку рефреном) является фраза «my november is right now». Весь этот контекст в голове причудливым образом сочетается, во-первых, с фильмом «Середина 90-х». Фильм про челика из условно хорошей в смысле обеспеченности, но пронизанной внутренними конфликтами семьи, который в какой-то момент попадает в субкультуру скейтеров. Подводные токи молодости и свободы настолько ощутимы в этом кино, что весь негатив (алкоголь, наркотики, авария, безалаберность подростков, безденежье) отходит на второй план. Мне даже в шутку захотелось снять кино про российскую молодежь в таком духе, поскольку то, что у нас обычно принято показывать на смежные темы, неизменно скатывается в чернуху, а освободительное чувство, подсказывающее, что что-то интересное в этой жизни возможно делать — поверх дисциплинарных институтов — нивелируется. После просмотра этого фильма мы шли с Леной по пустым вечерним улицам, и я рассказывал, что чувствовал то же самое, когда начал читать рэп в школе, складывать слова в какие-то забавные конструкции. Во многом, конечно, это фантазм утопии и постфактум сконструированный нарратив о самом себе, но какие-то порождающие механизмы тогда, видимо, всё же действительно начали работать как часть реальности. Короче, это безумно круто, но теперь вернемся к треку. Ноябрь, лучшее время в жизни, прошел, но он одновременно происходит прямо сейчас — это для меня отличный образ, объясняющий, как можно работать с темпоральностью, вытягивать из времени определенные структуры и длить их, пока хватает сил. Бывает, я переслушиваю свои записи того времени, отмечая, что эти нелепые фрагменты материального — моя личная машина времени. Однако машина времени работает в обе стороны: нелепый стаф переносит в прошлое, а порождающие механизмы реальности, стоит к ним прислушаться на уровне структур, возвращают (оговорюсь, что эта штука имеет мало общего с прустианским контекстом) лучшее время, случившееся когда-то, в right now. Сказка ложь, да в ней намек, короче.

29.10.19.

Ушел с работы спустя месяц, не выдержал. Не хочу сейчас вдаваться в обстоятельства; в день, когда решил уволиться, пришлось задержаться на полтора часа в пустом офисе, чтобы доделать каталог, который, как сказали, нужно срочно доделать, что, как выяснилось потом, было неправдой. Шел по темноте и холоду, вырывались какие-то странные всхлипы, но по-настоящему заплакать не получалось.

Помню, в детстве я был очень плаксивым ребенком. Дворовые пацаны даже придумали теорию, объясняющую мои слезы как непроизвольную реакцию, часть внутреннего устройства, что как бы не позволяло буллить меня за это. Сейчас навык плакать по любому поводу, видимо, потерялся. Потом зашел в магазин, купил пачку сигарет, курил на холоде, думал о философах, нигилистически оправдывающих капитализм. Всё это просто какие-то буржуазные приколы, конечно. Вчера, во время последней смены, занимался в основном физическим трудом — склеивал коробки, запаковывал туда книжки, чтобы отправить их людям. Книжки нужно взвешивать, обматывать пупыркой (не знаю, как это называется), обклеивать скотчем, собирать в коробки, которые нужно предварительно склеить, потом обмотать пищевой пленкой, снова обклеить скотчем, измерить габариты, подписать, снова обклеить скотчем, всё такое. В какой-то момент решил послушать песню БГ «Зимняя роза», которая повернулась ко мне неожиданной стороной, оказавшись не эзотерической притчей, а простым рассказом об отношениях с человеком, которого любишь (следом пришла критика некоторого эссенциализма текста, но ее оставляю в скобках). И снег замелькал в дальнем окне. Смотреть на него было возможно только краем зрения — через неработающую шахту лифта, заваленную сумками с книгами и картонными коробками. Всё это образовало какое-то удивительное сочетание, снова глаза заслезились, но уже от счастья.

Вспомнил, как на предыдущей работе во время перекура вдруг поднял голову и увидел сочетание веток, многое объяснившее. Вспомнил, как однажды, в старших классах, Айдар делился планами на будущее и очень удивился, когда я сказал ему, что не хочу работать. Еще вот строки Усова не выходят из головы: «Я в каждом рабочем видал пидораса, / и клал на работу хуй, / но всё равно я герой рабочего класса, / потому что я не буржуй». Думаю, как мало в коллегах поддержки по отношению друг к другу, но не на уровне тех или иных бытовых ситуаций, а на уровне плавания внутри общего отчуждающего вещества, понимания общих интересов. Хочется объединяться и что-то делать с этим всем, добывать не только хлеб, но и волю.

29.12.19.

Некоторые встречи происходят таким образом: смотришь человеку в глаза и видишь, что он где-то далеко, но не в том смысле, что задумался. Он тебе увлеченно что-то рассказывает, а ты видишь, что в тебя вчитывается слишком много; что вы не составили адекватную карту друг друга; ну да, я был таким раньше, но теперь я в совсем иных местах, я смешался с этим грунтом, слоями мха, криками птиц. Сложно видеть в другом прозрачное дерево, не ждать никаких плодов. Да и вряд ли это правильно. Да и вряд ли, ожидая от другого рентгеновской проницательности, сам остаешься невиновным.

29.12.19.

И всё же что за традиция такая раз в год под утро фланировать по профилям повзрослевших дзюдоистов, с которыми занимался в детстве в одной секции или участвовал на соревнованиях? При этом меня как будто разрезают изнутри — машины памяти; какие-то социальные сборки, на которые постоянно напарываешься, и условная альтернативность собственной истории; многочисленные когнитивные диссонансы, возникающие, когда пытаешься сравнить свое видение из ситуации с теперешней метапозицией (к примеру, тогда соревновательные практики — сложный тревожный лес, а сейчас — система институционализированной дрессировки); да и попросту ощущение того, как движется время. Самое забавное, что этот клубок чувств не передать, хоть трижды лоб о клавиатуру расшиби. Подобного добра, конечно, навалом у каждого — опыт, выскальзывающий из сачка обобщения, даже если сачок в руках самого ловкого охотника за бабочками. Ну, об этом уже много написано. Сейчас охотник оснащен, можно сказать, множеством дополнительных навигационных приборов, лишь усложняющих происшествие. Оказывается, что дело не в бабочке, а в траектории полета, а также в той оранжевой точке на левом крыле. В романе АТД герой просыпается, идет к окну и видит, что за окном горит дом. Герою сообщается, что нужно попить воды, прежде чем смотреть на огонь — а то всё забывать будешь. Летом, когда читал эту книжку, вышел на балкон с самокруткой в руках, а там дым от горящих машин. Сразу лезут фантомные воспоминания из девяностых, снова проходишь по несуществующему маршруту. Вспоминается еще один мальчик из поселка Приютово, что в бытность моих занятий дзюдо побеждал всех буквально за секунду. Ему прочили, кажется, большое будущее, а теперь гугл молчит, и даже профиль в соцсети отсутствует в отличие от всех остальных членов мучительной команды.

p.s. зовут того мальчика, ловче других шагающего через тревожный лес, Алексей Кудряшов

17.01.20.

Ощущения с утра: реинкарнация существует, но реинкарнирует не нечто, а ничто, даже не форма. Никакой кармы и возможности слиться с чистым светом. И так происходит, пока длится жизнь, которая в свою очередь тоже несводима ни к форме, ни к содержанию. Просто ощущения с утра. Из окна виден залив.

24.01.20.

Стал рассказывать школьникам про литературу раз в неделю в рамках кружка и задумался о Достоевском. Есть такое представление, что левая (например, народническая) литература не попала в канон, поскольку была слишком политизированной, авторы предпочитали политику эстетике. По сути, единственный читаемый сейчас левый роман, о котором иногда говорят в школе — это «Что делать», но случай Чернышевского исключительный (причем исключительный скорее в силу иных, не связанных с эстетикой причин). А Достик, мол, это про полифоничность и блаблабла. Ну и вообще почти вся Великая Русская Литература избегает прямого политического высказывания (пишу с большой буквы на манер Тимоти Мортона, который пишет слово «Природа» с прописной, чтобы указать на искусственность этого понятия). С другой стороны, есть момент появления бога из машины, иными словами, штуки, разрешающей все противоречия романов Достика в рамках правого консервативного дискурса. Маскировка полифоничности нужна, чтобы соответствовать каким-то негласным литературным критериям. Вот и я подумал о себе как о Достоевском, вывернутом наизнанку. В моих текстах часто критика левого, динамика подозрения и скептицизма, сменяется ближе к концу проблеском надежды, призраком утопии. Такой космический анархо-коммунизм ex machina, если угодно. Иногда это нормально, но хочется других вариантов — и политической открытости, и критики, доведенной до предела. Пробовал играть во второй вариант, очень интересно, поскольку вся эмоциональная логика внутри стихотворения перестраивается, появляется юмор, например.

10.02.20.

В такие дни (когда объявляются сроки по абсурдно составленным делам) отчетливее чувствуешь схожесть всех общественных институтов с тюрьмой. Обычно колючая проволока мерцает где-то на кромке мышления. Кажется, что есть разные места, в том числе и те, где можно ощутить то, что называют свободой. Не знаю, может быть, какие-то тайные тропы и существуют, но в такие дни слишком сильна усталость от жизни в человеческой шкуре. Почти всё, как оказалось, заблокировано, и этому нигде не учат.

14.02.20.

Одно заведение в Питере по случаю 14 февраля решило запустить акцию: обмен любой вещи бывшего или бывшей на шаверму или фалафель. Меня взволновала эта история, поскольку, с одной стороны, она обнажает скрытую область внутри экономики натурального обмена в современных условиях, этот черный ящик непрямой выгоды, того, что может скрываться за безденежным обменом или даже жестом растраты. Хотя так бывает не всегда, конечно. С другой стороны, это потрясающе милое расчеловечивание, которое так часто предлагает капитализм, расчеловечивание, обернутое в самое, может быть, тяжелое и важное, в память об опыте совместности. Конечно, мне бы не хотелось делиться с организацией частью личной истории (уж лучше сжечь эти вещи, если хочется от них избавиться), но я подумал, что если пойти на обман и отдать свою вещь вместо чужой, обмен снова станет честным. Поэтому решил обменять на фалафель книжку Бердяева «Судьба России». Лучшей судьбы для нее мне все равно не придумать.

6.04.20.

Привлекает, конечно, то, как Беньямин работает с детством, разрыхляя и пересобирая его, чтобы актуализировать настоящее и будущее. В связи с постами выше: если попытаться быть археологом истории «относительно проигравших», то нужно для начала подметить некоторые детали. Никакой скорби по исчезнувшему миру нет. Мир не исчез до конца, он вторгается, если нажмешь на кнопку какого-нибудь замысловатого аффекта, серийности сменяют друг друга. Во-вторых, вещей очень мало. Скорее как раз эманации аффектов и состояний, переходящих друг в друга. Если и мелькнет образ красного солдатика, качавшегося над кроваткой, то скорее как сон или призрак, но точно не как то, из чего можно извлечь историю. Груды случайных вещей, доставшихся непонятно от кого. Ну и цели другие: составляя карты детских воспоминаний, я думаю, что мне бы хотелось вернуть в то, что я знаю о левом, тайну — но тайну, очищенную от ностальгии и заповедных традиционалистских смыслов. Иными словами, детство можно использовать как самый сильный психоделик, технику, способную сделать то, во что хочется верить, снова привлекательным, снова утопичным: утопия, выглядывающая из своих собственных руин.

7.04.20.

(продолжение тяжбы)

Д. думает, что естественная потребность видеть благо (тождество) между, простите, миром и, простите, сознанием указывает на ложь, но обещает что-то еще; кажется, тут ошибка как раз в том, что указание на ложь очевидно, а обещания никакого нет.

По-моему, само обещание этого, простите, трансцендирования — это буквально то же самое, что изначальная ошибка с тождеством.

Поэтому нужно не верить, а взламывать, перекодировать, типа того.

сознание — вещь среди вещей))

18.04.20.

Володин vs. Негаристани

«Он не шевелился и думал, что ему повезло, поскольку он это осознает. До сих пор ему удавалось избегать небытия; жаловаться на ощущение дискомфорта было бы чудовищно и даже оскорбительно для мертвых. С другой стороны, этот странный гудрон был тем, во что превратились его товарищи и его семья, и, продолжая сидеть на нем, он был причастен миру, который отныне стал миром его близких. Он плавился, как мог, в этом мире скорби, физического разрушения и полужидкого негодования».

Очень важно смотреть на не-человеческое из своей перспективы, по-моему. Это все.

26.04.20.

Думаю, например, о фигуре шизофреника у Делеза и Гваттари. Они часто настаивают на разведении клинического и философского понимания шизофреника, но мне в последнее время кажется, что это такой политкорректный ход. По крайней мере, это не должно быть разведено радикально. Так вот откуда берется освободительный вайб? Может быть, из определенной социальной детерменированности стремного положения шизофреника, которое в свою очередь обеспечивается той онтологической картой с пространством желающих машин и их структуризацией, которую придумывают Д. и Г. То есть мы можем допустить, что бытие шизофреника не ужасно на более глубоких онтологических уровнях (или что эти уровни обусловлены соответствующими сборками в социальном) только при условии наличия этой карты. Карта же берется, кажется, хуй знает откуда. Вернее, примерно понятно, но все равно вроде это работает только как определенное метафизическое допущение. С другой стороны, для некоторых политических ситуаций такие тактики могут реально сработать, и это клево.

8.07.20.

Что всегда поражает в М., так это то, что количество моментов (которые еще называют пропущенными звеньями), когда автор вроде ничего конкретного не сказал, но схватил при этом самое «главное», зашкаливает; выискивать там смысл, конечно, можно, но, по-моему, это не очень продуктивно делать через историко-литературные методы; ну да, элементы биографии, ну да, интертекст, но какое дело до всего этого, когда можно смотреть на то, как работают структуры, как будто их поместили в стеклянный аквариум для туристов; гораздо интереснее попыток распознать смысл текстов М. через все, обозначенное выше, было бы исследование того, как работает этот механизм демонстрации голой структурности, за счет каких метафорических креплений фактичность становится абстракцией.

08.07.20

Взял у Пети какой-то околосамиздатовский сборник интервью с Летовым и текстами о нем. Сейчас несколько часов читал, в целом Летов как будто изрыгает порой несвязные, но зачастую очень точные клочки мыслей. Однажды мой знакомый сказал, что это самое ужасное порождение русской культуры, какое только можно вообразить. Мой знакомый, к которому я хорошо отношусь, в тот вечер говорил об урбанистике, об идеях сделать среду более комфортной для граждан. Понятно, почему он считает Летова таким стремным. Я нахожусь где-то посередине, конечно, в этой странной воображаемой системе координат. Если упростить: мне не особо близок витализм Летова, вся эта метафизическая ярость, я очень осторожный человек, только изредка позволяю, как кажется, себе отчаянные вывихи. Но я понимаю, что реальность очень страшная (помню, Дмитрий Кузьмин не понимал, что я имею в виду, когда пишу про ужас, что страшного-то, что именно страшно? ну вот в том и дело, что реальность очень страшная, че тут еще сказать). Любовь очень страшная. Все, что связано с другим, это пиздец. Все, что не связано с другим, это пиздец. Не очень понятно, честно говоря, как мы живем, хотя частично понятно (системы безопасности; что общего у них с урбанизмом?). Интересно в этом контексте, что такое летовская (или, например, делезианская) витальность. Это что-то, что хакнуто, или что-то, что заблокировано? Как бы там ни было, хочется тихонько подорвать пиздец, очень аккуратненько все разрушить))

Кстати, сразу становится ясно, КАК ИМЕННО Егор Летов родил Бабангиду, который после, войдя в инцестуальную связь с отцом, родил Замая и Славу КПСС. Бабангида — это Летов + постперестроичное крушение нарративов. Замай и Слава КПСС — это Летов + постперестроичное крушение нарративов + капиталистический реализм. Иными словами, у Летова, по ощущениям, есть определенная онтологическая карта в голове, и она проста, там есть уровни подлинности (от истины и настоящего до фейка и фальшивок). Весь Бабангида — это противоречие между захваченностью порядком неистинного и невозможным броском к истине через субкультурную борьбу с капитализацией и т.д. (Бабангида верит, что есть солнечный город, в который можно попасть, он верит в утопию, хотя и чувствует себя обманутым — отсюда столько цинического высмеивания всех подряд; политическое у Бабангиды слипается в неразличимый идеологический ком, только утопический вектор продолжает быть виден иногда, в треках вроде «Пир духа»). У Славы КПСС эти противоречия снимаются, они могут быть слышны только как слабая ностальгия по чему-то вроде классовой борьбы. Все, что может Слава противопоставить капитализму, это вставить нарезку из лекции Петра Рябова в начало своего трека и в очередной раз пропеть о том, что типа прости Ги Дебор, мы все проебали. Ой, хотел в одно предложение написать…

Короче, интересен здесь шов между онтологией и политикой, который проходит по линии истина — (условно) симуляция. Мне кажется, что это изначально ошибочная метафизическая установка, конечно, но для Славы КПСС как будто невозможность порядка истины означает невозможность борьбы. Но все только начинается, друзья! Впрочем, сколько неплохих песен из–за этой ошибки мы получили.

14.07.20.

Вспышки столкновения с реальным, о которых писал выше, очень похожи на внезапное ощущение себя в истории. Иногда это очень светлое чувство, но бывает иначе. В последнее время часто вспоминаю не раз повторяемые слова людей, долгое время живших в СССР: мол, вот вы думаете, что у нас там сплошной сталингулаг и железный занавес, а у нас там была молодость и своя жизнь. Эта развилка между историческим временем и повседневностью не дает покоя, потому что у нас здесь молодость и своя жизнь, а путинпытки маячит только где-то сбоку как ряд досадных обстоятельств, однако надо понимать, что мы по уши в этих обстоятельствах, но понимать это постоянно невыносимо.

3.08.20.

Не могу заснуть, и вот о чем подумал. О герметичности, как об этом принято говорить, литературной тусовки. Это парадоксальный на самом деле момент, потому что, с одной стороны, да, литературная тусовка герметична, а с другой стороны, кажется, что никакой тусовки как целостности нет, это мнимое ощущение, потому что есть куча локальных тусовок, которые иногда стягиваются вместе на институциональной тяге. Правда, есть еще фейсбук, который поддерживает это ощущение.

Что значит быть внутри сообщества? Для меня это всегда означало возможность общения с людьми, которые занимаются примерно тем же, что и ты, расширение этого круга, возможность быть видимым. Периодически возвращаюсь мыслями во времена невидимости, когда мы собирались узким кругом в квартире Кирилла и Сэла, пили, фристайлили, писали нелепую силлабо-тонику (нелепую, потому что наша силлабо-тоника представляла своего рода киборга, очнувшегося посреди стремительно меняющегося постсоветского ландшафта с маленьким ранцом репрессивно усвоенной то тут, то там культурки за спиной; представьте, что этот киборг пытается говорить об окружающей его современности на странном волапюке, который состоит из рэпа, пацанской риторики, скудных сведений о большой литературе, полученных в школе, и самостоятельных поисков наощупь в темноте; это я уже молчу об инерции языковых стратегий, заюзанных до дыр, из них правда сложно выпрыгнуть, если ты пишешь в этих раскладках, респект тем, у кого это получается; правда, таких сегодня, по-моему, критически мало).

Так вот, времена невидимости были клевыми, я всегда вспоминаю о них с теплом. При этом мой темперамент давал о себе знать: хотелось быть услышанным хоть кем-то, поэтому каждое микростолкновение с тусовкой в духе «со мной поздоровался Александр Скидан» становилось событием. Но мне, несмотря на описанный зуд непризанности, всегда было важно сохранять какой-то баланс: литературная тусовка и все институциональные схемы, с ней связанные, это не очень серьезно. Гораздо серьезнее то, что мы говорим на кухне, то, что происходит с нашими телами, то, через какой опыт мы проходим. Мне кажется, что с людьми, которые слишком серьезно относятся к литературе как процессу с публикациями и премиями, рано или поздно происходит что-то стремное, и они, как правило, этого не замечают (в скобках отмечу, что хотя сама, пользуясь терминологией русского рэпа, ИГРА не особо важна, важно то, по каким принципам ты в нее играешь). Короче, меня всегда как-то спасала эгалитаристская мысль о том, что вот мы с друзьями занимаемся дико интересной штукой, так что даже если мы на дне мира, это мало что меняет.

Забавно сталкиваться с первой критикой, которая особенно остра в сезоны литературных премий. Говорят, что ты просто транслируешь набор актуальных клише, просто наловчился воспроизводить то, что в тренде. Хочется сказать: чуваки, да мы тупо фристайлили на квартире Кирилла и Сэла все это время, случайно натыкались на что-то, взрослели, политизировались и делали смешной журнал («Стенограмма» — это наш роман взросления, да). Ничего такого. Просто классный опыт внутри жутковатой страны. Конечно, ты учишься говорить, проходишь через мясорубку культурной муштры и одновременно воюешь с ней, высказывание трансформируется, киборг больше не хочет говорить языком школьных учебников и скрытой власти учреждений, он подбирает речь, пробует всякое, и это сложный процесс. Это не история про стыренные эйдлибы. Скорее, классный опыт в жутковатых местах, об этом нужно помнить.

11.07.20.

Вообще обмазался в своем письме, как в чем-то липком и удушающем. Все равно что по коридорам собственного мышления гулять и пытаться систематизировать почти неотличимые и одновременно невероятно разные комнаты. Мне страшно.

30.07.20.

О другом: несколько дней назад, во время ночных съемок, не мог перестать качать головой от удивительного остранения: вот два строительных крана, как они сделаны? Вот чувство, которое я испытываю в данный момент, оно связывает меня по рукам и ногам, как бессильного жучка. Все такое масштабное, как вообще соотнести свое сознание с простым городским движением или даже с его отсутствием? Вот светящийся атриум, где нельзя снимать, вот охранник, спешащий по дорожке предписаний. Ночь большая и красивая.

3.08.20.

«чувствовать солидарность означает ощущать себя преследуемым»

иными словами, солидарность не спасает от слизи, и это хорошо

7.08.20.

Думаю об образе утопии и о том, что этот образ в моем случае работает как самый настоящий жуткий агент, мешающий нормально функционировать. Но что значит нормально функционировать? Скорее всего, когда я говорю об этом, я имею в виду нечто вроде сетований моей мамы-папы-дедушки-бабушки о том, какой жизнью я живу. Жизнь эта имеет, по их мнению (сейчас я говорю не о реальных людях, но о, сами понимаете, до известной степени воображаемом другом), ряд изъянов: нежелание жениться и заводить детей, отсутствие стабильной работы и так далее. Все эти вещи, по сути, представляют некий мерцающий (извините) закон, согласно которому надлежит социализироваться в реальности. Образ утопии подобен сновидению, он не совсем подходит для перевода на человеческий язык — слишком мощное стягивание. Однако я чувствую его действие в самых разных типах отношений от работы до личной жизни. Проблема в том, что его влияние настолько интенсивно, что я не могу «обустроиться» где-то, если вижу, что здесь происходит пиздец, а пиздец происходит примерно везде. Наверное, это что-то вроде того самого юношеского максимализма, который должен был пройти. Так или иначе, образ-агент превращает реальность в систему туннелей, тупиков, скрытых выходов, это все весело. Поэтому нужна карта.

Но работа этого образа (или, может быть, множащихся сил, почему-то объединенных хэштегом «утопия») не связана, например, с перфекционизмом; скорее, и внутри, и вне существуют разные структуры, часть из них завязана на системах буржуазной безопасности, и вот именно с ними хэштег «утопия» ведет партизанскую войну. Впрочем, наверное, все не так.

25.08.20.

Хотел сказать, что меня реально пугает пространство в Уфе. Дело в том, что я продолжаю его ощущать на разных уровнях — из оптики ребенка, глазами подростка, сейчас. Иногда это слишком трипово, потому что «четырехмерная модель» не может удерживаться в голове, какие-то вещи просто не совмещаются, так как любое зрение тянет за собой мироощущение, идеологию, понимание эстетики и прочее. И вот я смотрю на то, что казалось красивым или сакральным, а оказалось, скажем, исторически обусловленным, и ахуеваю. Хотя пытаться совмещать интересно.

26.08.20.

В «Чевенгуре» пока наблюдаю три, как выразился бы Гликерий, «региона» — природа, технологическое и идеология. И герой, взрослея, проходит через эти регионы реальности, которые чем дальше, тем больше переплетаются. Что касается природы, то тут очевидный и, кажется, многими описанный пантеизм и связность всего. Субъект не (радикально) отделен от объектов — он сам расслаивается на различные психические процессы вроде внимания, усталости и т.д. С технологическим интересно: оно, конечно, не стоит по отношению к природе как оппозиция, скорее технологическое вытекает из некоторых свойств сознания (то есть природы). Интересно и то, что порой Платонов говорит о технике в духе Симондона — техника должна быть освобождена. Простанство идеологии в целом устроено как серии разрывов — и показательно, что это именно та область, где начинает задействоваться комическое. Комическое работает даже в жутких сценах, например, раскулачивания. Идеологическое или, если шире, политическое связывается с попытками из природно-технических данностей обустроить реальность, но это никогда не получается, поскольку мышление ограничено; с помощью гротеска очень здорово высвечиваются различные грани этих ограничений — то, что кажется читателю абсурдным и глупым, на самом деле есть просто разрыв, невозможность схватить реальность в ее сложности. В этом смысле у персонажей Платонова гораздо легче выходит выживать, жить телом, тем, что не принадлежит конкретно субъкту и больше него. Там даже пуля, ранящая героя, приводит к оргазмическому блаженству. Интересен образ швейцара, живущего в сознании, о нем еще буду думать.

1.09.20.

Летел в самолете; когда видимость снижалась, чувствовал какой-то странный уютный антураж фильмов девяностых про катастрофы; думал о том, что не чувствую скорости, не понимаю, какое расстояние до тех облаков; единственным ориентиром служит тело (и иногда это потрясающе дезориентирует); можно представить тело, умещающееся в спичечный коробок или растянутое на километры; и как же хорошо жить одному. Очень устал эмоционально за эти дни.

Фотографии Амины.