Работа в одном из самых больших торговых центров города, в одном из самых больших книжных магазинов. Работа по ночам — в то время, когда ТЦ уже закрыт. Однако этот кипучий организм и не думает засыпать: в ночное время здесь продолжается (а может, только начинается) работа. Там и сям что-то паяют, сверлят, вешают рекламные баннеры, намывают, возят на тележках коробки с товаром. Естественно, внутренности зверя настолько обширны (днём, говорят, здесь одновременно может находиться сто тысяч человек), что люди встречаются не часто, но ощущение непрекращающегося рабочего процесса от этой полупустынности лишь усиливается.
В общем, все здесь работают для тех, кто придёт с самого утра, придёт покупать, есть, отдыхать. За пять минут до открытия, без пяти десять, у главного входа — толпа. Хипстеры, туристы, клерки, семьи. Тем разительнее ночная перемена, когда на смену хипстерам приходят грузчики, пропахшие спиртом, и рабочие из Таджикистана в потёртой униформе.
Такое чувство, что ночью происходит процесс очищения — с людей слетают маски, грим, смывается пудра, расползаются на нитки модные платья. С лиц сами собой исчезают вежливые улыбки, речь упрощается и приобретает грубый оттенок. Карета превращается в тыкву и далее по тексту.
Я работаю в книжном; принимаю товар, разрезаю коробки, расставляю книги по полкам.
Книг — пугающе много, а настоящей литературы среди них — пугающе мало.
Всё больше гремучая смесь из эзотерики и
Интересно перебирать полку с современной отечественной прозой. Мне кажется, я слышу непрекращающийся гул голосов: здесь хихикают язвительные братья Пелевин и Сорокин, здесь о судьбе Крыма и Восточной Украины спорят Проханов и Рубинштейн, Акунин и Шаргунов на разные лады копаются в истории, а Алексей Чудаков, автор романа-идиллии «Ложится мгла на старые ступени», загадочно и, кажется, тоскливо молчит.
Помню, я остался один в магазине. Думал о том, что постмодернизм — это, судя по всему, такие времена, когда книга Соламоновой легко умещается на одной полке с Данте и Мандельштамом. Вдруг по репродуктору включилось объявление о пожарной тревоге («внимание сотрудникам: код тысяча введён в действие»). Очень громкий звук, неприятная механичность интонаций. Объявление, оказавшееся проверкой аппаратуры, крутилось на повторе минут десять-пятнадцать; за это время человек, скажем, подверженный паранойе, вполне мог сойти с ума. Такие мелочи, конечно, никого не волнуют — больше ценится слаженность действий при реальной угрозе пожара. Работники должны, сохраняя спокойствие, вывести покупателей к аварийным выходам. Одни ведут других по пожарной лестнице, вот и всё.
Ближе к утру множество мелких событий смешиваются, как в калейдоскопе. Вот везёшь мусор по неприметному коридору, а в узкой бойнице-окне уже брезжит (брешет?) рассвет; вот грузчик, глядя на герметичную наготу манекена, говорит: «остановите Землю, я сойду»; вот прислали бракованную (разорванный корешок) книгу Ходасевича; вот пришла управляющая и с гордым видом — думаю, она абсолютно уверена в себе — показывает, как правильно расставлять настольные игры.
С потолка капает вода. Я не похож ни на Борхеса, ни на его карикатурную версию из романа Умберто Эко — слепого монаха Хорхе, хранителя библиотеки. Для второго я слишком дотошный — я, дитя постмодернизма, хочу растормошить каждую книгу, страницу, строку, хочу понять, как всё это устроено. Из меня плохой хранитель. Я вглядываюсь в лица и
Для первого же — не тот ассортимент. Всё-таки книжный магазин эпохи позднего капитализма совсем не библиотека. Скорее, очередной ресторан с горячим фастфудом. Вот и первый утренний покупатель. Кажется, недоборхесу пора уходить.
Текст Влада Гагина, фотографии Лёши Кручковского.
