Donate
Стенограмма

Утомлённые социумом

stenograme stenograme07/07/16 18:002.3K🔥

Cтатья Влада Гагина о невротичной фигуре нового бедного, стихотворениях Петра Разумова и сложных отношениях с собственными желаниями.

«Спрячь балаклаву в карман и не ступай по плитке Собянина,
носи с собой нож и штопор — это простые правила»
группа «Макулатура»

Говорят, термин «новые бедные» появился как ответ на термин «новые богатые». В такой трактовке он означает категорию людей, которые не родились в условиях бедности, но стали бедными в результате тех или иных социальных пертурбаций. К примеру, работники НИИ, в девяностых оставшиеся без дела.

Это понятное значение в последнее время, как мне кажется, стало размываться другим. Собственно, и «новые богатые» теперь понимаются не просто как разбогатевшие во времена приватизации пронырливые ребята. Новые богатые, напротив, некоторым образом составляют оппозицию малиновым пиджакам (и — даже дальше — оппозицию акулам капитализма, деловым людям, наиболее ярко проявившимся в российской действительности на фоне, как теперь говорят, тучных нулевых).

Новые богатые — это те, кто сместил фокус с заработка на свободу. Или, во всяком случае, так себя позиционирует. Кто отказался от корпоративной иерархии и жёстко структурированных ценностей успешной компании. В общем, это те же бобо, только зачастую не сильно образованные; редкие ягоды, выросшие на нашей болотистой почве. Но речь в статье пойдёт не о них.

Если новые богатые — это в каком-то смысле и новые везучие, то о новых бедных такого сказать нельзя. Новые богатые определённо нашли свою нишу, они умеют делать что-то такое, что не получается у остальных. Новые бедные же в силу разных причин этой способности лишены. Но они тоже хотят сместить фокус с зарабатывания и выживания на свободную жизнь (с «ультрабытового» существования на что-то другое). Богатым в этом смысле проще, а бедным, конечно, веселее.

За отсутствием необходимых для «свободной» жизни ресурсов новым бедным приходится выкручиваться. Новые бедные это люди, постоянно подбирающие ключи к самым разным замкам, обладающие рядом раскрытых тайн как раз в пространстве ультрабытового. Они хотят путешествовать, поэтому в курсе о дешёвых билетах. Хотят хорошо одеваться, поэтому знают все секонд-хенды и паблики по обмену одеждой. Сюда же можно отнести фриганство, хотя не все, конечно, доходят до этой (чуть более радикальной) стадии. Неудивительно, что на аватарке «Хитрого нищеброда» (паблик про бесплатные возможности в Санкт-Петербурге) изображён бегущий в поисках золотого ключика Буратино.

Это вечно расшатанный и невротичный — но свободный — субъект, мобильный и потенциально готовый отстаивать свою нежность на баррикадах

В этом отношении субъект, которого можно очень грубо назвать новым бедным, парадоксально разорван. Он хочет отойти от прежних моделей, в которых тяжёлый и нелюбимый труд (а следовательно, и вечная погружённость в быт) во многих случаях становился осью существования человека. В то же время, чтобы осуществить эту операцию, ему приходится всегда быть погружённым в быт: узнавать о скидках, акциях и бонусах, перманентно подыскивать подработки, следить за билетами и посещать барахолки.

С другой стороны, нельзя сказать, что это полностью дезавуирует нашего героя. Напротив, травма несоответствия заставляет быть внимательным и целеустремлённым. Конечно, здесь существует риск превратиться из нового бедного в старого бедного — иными словами, устроиться поудобней на диване, — но, пока человек молод и не обременён семьёй, эта трудность вполне преодолима.

Впрочем, вынужденная погружённость в быт — отнюдь не единственная проблема, с которой сталкиваются новые бедные. Мне кажется, что эта изначальная («родовая») раздробленность субъекта ставит его в интересные и сложные отношения с собственным желанием. Здесь имеет место странная смесь аскетизма (отказ от «традиционных» капиталистических желаний) и избыточности (постоянный поиск желаемого), смесь оттачиваемого чувства стиля и фетишистской озабоченности вещами и услугами.

Очень точно это смешение мотивов показано в недавней подборке стихотворений Петра Разумова:

«Спотыкаясь, я летел к кассе:
Пиджак за 6 тысяч рублей уценен вдвое!
Но размер не мой, только «L», эта буква с циничной спинкой
На пузе пуговка не застегивается, Лида плачет, страдая за меня
Как Христос на рождественском древе
Так висит пиджак в магазине
Я хочу здесь работать, мыть кафельный пол, сдувать пылинки со стульев
Охранять развалы добра, все эти ценники трогать,
Наряжаться ночами в белые кардиганы и топать по «Галерее», как по выставке
Как будто всё инсталляция и голые девы вокруг».

Или ещё один отрывок:

«Иван стоял, держа в одной руке
Зонт, только что
Одолженный у вечности за небольшую цену
Он грациозен был, на фоне полиэтилена
Обвернутых тюков и раскладушек
Он душка, он мечта, он меркнущий экватор чувств
Которых не питал к нему пиит
Весь секонд, изомлев
На лаврах денег спит».

В этих текстах желание заполучить товар (не любой, а единственно нужный) поразительным образом перетекает в нежность — нежность не только к предметам одежды, которая становится мерцающей (то отдаляющейся, то приближающейся) целью, но к людям вообще.

Фигура нового бедного в своём неостановимом фланировании по различным местам скопления вещей интересным образом сближается с фигурой бедного (а значит, скорее всего угнетённого) как такового. В текстах Разумова это сближение проявляется в отношении к мигрантам:

«Узбек мне помог
Прекрасный юный узбек, плохо понимающий русские слова
Но мое отчаяние и мысли о покупке новой шапки
Делали мое лицо и жесты столь внятными,
Что узбек все понял — и нашел
Он нашел мою шапку, волшебный незлобный узбек
И улыбнулся».

Конечно, нежность и желание, находимые в стихотворениях Петра Разумова, совсем необязательно проецируются на всех (или даже на многих) новых бедных. С другой стороны, как было показано выше, эти положения довольно логично вытекают из того, в какой среде люди существуют и с какими проблемами сталкиваются.

Примечательно, что быть новым бедным — это в большинстве случаев осознанный выбор. То есть люди могли бы работать больше и усерднее, подниматься вверх по карьерной лестнице, да выбрали что-то другое. Правда, кризис вносит в эту идиллию свои коррективы: люди, не желая терять социальный статус, учатся быть бедными заново, но это уже в меньшей степени относится к нашей истории.

В целом же, кажется, жизнь нового бедного — это существование маятника, раскачивающегося между зависимостями и свободой. На одной чаше весов стоят потёртые нью-белансы и выпитое вино в сквере по соседству с автобаном. На другой — унизительные попытки свести дебет с кредитом и презрительные взгляды тех самых людей в деловых костюмах.

Думаю, всё это так или иначе разворачивается в пространство политического. Понятно, что новые бедные, если они всё-таки существуют, это не консерваторы, а, скорее, люди левых (может, даже анархистских) взглядов. Это также новые романтики, которые то ли выстояли в борьбе с террором корпораций и удушливыми несвободами, а то ли были поглощены и тем, и другим. Это вечно расшатанный и невротичный — но свободный — субъект, мобильный и потенциально готовый отстаивать свою нежность на баррикадах.

Впрочем, так ли это, покажет время.

Пока что же к описанной полумифической и полумаргинальной фигуре хочется добавить немного неочевидного мужества — такого, как в эпиграфе к статье, чтобы набор противоречий и оппозиций, разрывающих субъекта, стал ещё более взрывоопасным. Чтобы в нужный момент субъект, солидаризовавшийся с юным узбеком, смог выпрямиться в полный рост, а не безвольно растечься по полу торгового центра прозрачной водой недостижимого желания.

Фотографии Алексея Кручковского. Больше обновлений от «Стенограммы» можно найти здесь.

Dmitry Koulikov
Виталий Морозов
Natalie Stelmashchuk
Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About