Могут ли образы вождей служить объектом купли и продажи? Допустимо ли было шутить по поводу революционного политического руководства? Какова в Русской революции была роль авторитета? На примере фигуры Керенского историк Борис Колоницкий объясняет, как проявляется воздействие монархической традиции при табуировании языка монархии, и рассказывает, какие находки сторонников Керенского были позаимствованы советской политической культурой.

Лекция стала первой в образовательном цикле, созданном совместно с издательством «Новое литературное обозрение» в поддержку выставки «Праздник к вам приходит».

Мне крайне интересно, как в этом году проходит юбилей событий столетней давности — юбилей революции. Такие ресурсы, как юбилей, люди — политики и писатели, режиссеры и активисты общественных движений — в разное время используют по-разному: кто-то осуществляет заказы, реализует свои проекты, «использует прошлое» в своих целях. И меня удивляет не использование, а неиспользование этого важного юбилея.

Мои суждения об общественном запросе на память о революции основаны на беседах с журналистами. Когда в стране начинается какая-то котовасия, журналисты — как правило — задают вопрос: «Правда, похоже на февральскую революцию?» Я говорю — нет, не похоже. И сразу ко мне теряется всякий интерес. Но согласитесь, это странно — сравнивать все с каким-то одним событием; так исторические аналоги не выстраиваются нигде и никогда. Нередко вопросы о революции касаются преимущественно Николая Второго и Ленина — но ведь дело не только в Ленине или в последнем императоре. Я, например, могу себе представить свержение Временного правительства осенью 1917 года и без Ленина. Значение этих «основных» игроков часто преувеличено.

В издательстве «Новое литературное обозрение» только что вышла моя книга «Товарищ Керенский. Антимонархическая революция и формирование культа вождя народа». Но я не пишу биографию главы Временного правительства, меня интересуют как создавались образы Керенского, его репрезентации. Мне интересно изучать то, что лежит на стыке политической и культурной истории.

Какие исследовательские вопросы, какие аспекты истории революции могут быть интересны читателям начала 21 века? Во-первых, это роль коммуникации в политической мобилизации, я имею в виду и технологию, и культурные аспекты. Ни одна революция не была такой «газетной революцией» как русская революция 1917 года: ротационные машины и телеграф уже существовали, а радио использовалось еще только в служебных целях, поэтому роль газет как средства коммуникации была исключительна.

Я думаю, что роль культуры в политической мобилизации очень важна. Антонио Грамши рассуждал об экономическом господстве, о политической власти и о культурной гегемонии. Это очень важный вопрос именно для понимания революции. Вы, наверное, сами могли ощущать, наблюдая за современными революциями, что одна сторона переигрывает другую сторону в креативности, навязывая оппонентам свой язык, свой стиль. Я сейчас думаю о культурной гегемонии социалистов в Российской революции. Революцию называли «буржуазно-демократической» (кстати, тоже с подачи социалистов) изначально, но с самого начала преобладала культурная гегемония социалистов, язык и символика которых стала господствовать, использоваться и оппонентами социалистов.

Изучения заслуживает и бездействие, пассивность.

Революцию мы обычно описываем через действия основных акторов. Ведущие политические партии, ведущие лидеры являются главными объектами описания у историков. Но иногда успех политических акторов зависит не только от их активности, но от степени того противодействия, которое они встречают. Соответственно, история революции — это не только история мобилизаций победителей, но и история демобилизации их противников. История революции включает в себя не только гиперполитизацию, но и процессы нарастания аполитичности. Ситуацию осени 1917 года мы чаще всего описываем через действия большевиков и их политических союзников, октябрь описывается преимущественно лениноцентрично, вождь большевиков находится в центре повествования, в этом отношении между коммунистами и антикоммунистами нет большой разницы, меняются знаки оценки, но структура повествования остается той же. Между тем очень важно изучать и пассивность, и политическую периферию.

О РОЛИ АВТОРИТЕТА

В центре изучения революции должно стоять изучение авторитета. Если использовать подход Макса Вебера, то власть — это способность осуществлять волю, проводить решения с помощью закона, силы и авторитета. Но во время революции государство теряет свою монополию на законотворчество и правоприменение. Применительно к русской революции — есть Временное правительство, есть Петроградский совет, есть украинская Центральная рада, есть полковой комитет какого-то запасного полка… Люди выбирают, в каком правовом измерении им выгодно жить — монополии на право не существует. В так называемое «обычное» время существует монополия государства на насилие, в условиях революции государство теряет и эту монополию. Поэтому в условиях революции особое значение приобретает авторитет, в том числе и личный авторитет. Авторитет же не может конструироваться иначе, чем через культуру, через риторику, через особые образы и какие-то слова. Поэтому, я считаю, что изучение культуры эпохи революции имеет особое значение для понимания феномена власти этой эпохи.

Эта тематика важна для изучения любой революции, но особенно — для исследования антимонархических революций. Сотни, а в Китае тысячи лет существовала монархия, существовали привычные образцы отношения к власти. Кому-то они нравились, кому-то не нравились, но они были известны и понятны. Во время же революции следовало переименовать политический мир, создать новый язык описания политической сферы.

Британский посол в своих воспоминаниях цитирует некого русского солдата, который после свержения монархии заявил: «Нам нужна демократическая республика с хорошим царем». Для английского дипломата это прием экзотизации страны пребывания: забавные русские, которые не готовы к демократии. Это свидетельство подтверждается и другими источниками, не только мемуарными. Были ли эти солдаты монархистами? Нет, в некоторых случаях они говорили, что нужно переизбирать царя каждые три года, как деревенского старосту. Они не находили нужных слов, чтобы выразить свой политический идеал. Они должны были обучиться политическому языку или выработать свой политический язык. Они говорили по сути об авторитарной президентской республике, которая до сих пор является политическим идеалом для многих наших сограждан, используя монархический политический язык.

Речь идёт не только о словах, но и об образцах отношения к носителю власти. Можно по поводу главы нового государства шутить? Какие шутки допустимы? В разных политических культурах существуют разные нормы. А можно ли использовать образы главы государства в коммерческих целях? Каким должен быть эмоциональный регистр отношения к высшей власти? Монарха, например, надо любить, и язык отношения к монарху, «возлюбленному государю», имеет эротический компонент. Моя предыдущая книга называлась «Трагическая эротика»: в названии я цитирую известного философа и священника Сергея Булгакова, который так охарактеризовал свои отношения к Николаю Второму. Как верующий патриот он желал любить своего государя, но не мог испытать этого чувства несмотря на свои усилия. И мне кажется, что накануне Февраля многие монархисты искренне хотели любить царя — и не могли. И люди разных взглядов не представляли, каковыми должны быть политические эмоции после свержения монархии.

В дореволюционной России отношение к императорской семье регулировалось законодательно. Существовала цензура Министерства императорского двора, её изучению посвящена книга Сергея Григорьева, который изучал архив этого Министерства. Теоретически любое изображение члена императорской фамилии, которое производитель желал воспроизвести в книге, на кружке, на платке, должно было быть представлено в это ведомство.

Существовали и уголовные статьи, предусматривавшие наказания за оскорбление членов царской семьи (это, кстати, было самое распространенное государственное преступление).

Как следует относиться к главе государства? Какой уровень цензуры и самоцензуры здесь допустим? Каковы пределы рыночного использования образов главы государства? Каковы приписываемые эмоции, которые нужно было испытывать по отношению к главе государства? Такие вопросы вставали перед гражданами новой России.

Представим себе оратора, который на партийном съезде провозглашает: «Да здравствует наш Центральный Комитет, да здравствует наш вождь и наша слава и наше знамя!». Все делегаты встают и устраивают лидеру партии шумную овацию, к аплодисментам присоединяются все члены президиума. Можно предположить, что дело происходит в 1930-е годы. Но это приветствие обращено к Павлу Николаевичу Милюкову, лидеру конституционно-демократической партии. Известный же философ Евгений Трубецкой говорит: «Когда мы видим у дверей врага, когда мы видим у дверей анархию, вот тогда то мы и объединяемся в единой национальной мысли, в едином национальном чувстве, объединяемся вокруг тех национальных вождей, которые служат выразителями этой мысли».

О КУЛЬТЕ КЕРЕНСКОГО

Культивирование образа вождя — это не только большевистское изобретение. В 1917 году схожие образы создавали самые разнообразные политические силы. Революцию можно представить как комплекс экспериментальных лабораторий, где создаются различные образы политической культуры, в том числе вырабатываются и образцы отношения к вождю. Самая интересная такая «лаборатория» образовалась вокруг Александра Фёдоровича Керенского.

Ни один человек не получил такого количества биографий в 1917 году, как он. Некоторые его жизнеописания напоминают советские стандартные воспоминания Ленина: первые воспоминания Керенского — это воспоминания 6-летнего ребенка, ощущение ужаса, охватившего его, когда в его семье узнали о смертной казни сына преподавателя народного училища Симбирска, Александра Ильича Ульянова. В описании биографа Керенского это — судьбоносное событие, которое меняет его жизненный путь. Он родился в Симбирске, на берегу Волги, которая слушала песни страдающего народа, с детства он мечтал спасти народ»… Означает ли это, что советские биографы Ленина цитировали авторов жизнеописаний Керенского? Вернее было бы предположить, что они имеют общий источник — это политическая культура революционного подполья. Многие важные тексты были созданы еще в 70-е годы XIX века народниками. Влияние этого стиля ощущается и в 1917 году.

В некоторых текстах Керенский с гимназического возраста представлен как избранный вождь, даже картины детства вождя имеют значение для интерпретации его последующей жизненной траектории. Его биография дает ему право стать «вождем свободы»: «…дореволюционная борьба, застенки и нагайки павшего режима выковали этого народного героя, имя которого не только перейдёт в историю, но и займёт лучшее место в народных легендах и сказаниях…».

Интерес представляет серия почтовых открыток, изображающих министров Временного правительства. На каждой почтовой карточке вверху портрет министра, а внизу сцена символизирующая сферу деятельности этого министра. Вот государственный контролёр Годнев. Под его изображением группа рабочих, крестьян и крестьянок. Они тщательно изучают государственные доходы и расходы: свободные граждане должны контролировать бюджет страны.

Что же должно символизировать деятельность министра юстиции Александра Федоровича Керенского? Это не суд (чего можно было ожидать), а современная разрушенная тюрьма. То есть многие люди, в том числе и художник, считали, что важная задача министра юстиции — уничтожение мест заключения. Многие думали, что революция столь грандиозная, что в свободной России не будет преступлений — соответственно, не будет нужды в тюрьмах. Всякая революция — это революция завышенных ожиданий, не бывает революции без эйфории, без утопического компонента, но Российская революция 1917 года была крайней формой революции завышенных ожиданий.

Есть пасхальная открытка 1917 года: на ней изображены рабочий, солдат, пасхальное красное яйцо и призыв: «Христос Воскресе. Да здравствует республика». И это не какой-то единичный экзотический пример. Пасха описывалась революционно, а революция описывалась как Пасха, как воскрешение России. Все политические деятели говорили тогда о революции восторженно, но говорили с разной степенью искренности. Для либеральных, а тем более для консервативных политиков изначально февральская революция зашла слишком далеко, «левее здравого смысла». Для умеренных же социалистов для лидеров Совета она была все–таки революцией «буржуазно-демократической», они не могли бы себя полностью с нею отождествлять. А Керенский искренне и восторженно относился к переживаемой революции, он работал на одной эмоциональной волне с неофитами политики, энтузиазм его совпадал с их энтузиазмом. И важным ресурсом его деятельности было направление и использование этого энтузиазма, и ему удавалось это, это был источник его авторитета.

КЕРЕНСКИЙ И ТЕАТР

Посмотрите на портрет министра на обложке журнала «Рампа и жизнь». Кажется странным помещение политика на обложку театрального журнала, Керенский даже напоминает здесь популярного актёра. Уже в 1917-м году такие негативные характеристики как «актёр», «актёришка», «жонглер», «цирковой артист» применялись к Керенскому. У него нет своей собственной определённой позиции, и он постоянно меняет свою личину, ему нельзя верить. Но если мы говорим об атмосфере марта апреля мая и может быть даже июня 1917 г., то этот образ мог иметь и положительное значение. Политическая жизнь тогда была необычайно театрализована, а театр — крайне политизирован. Наиболее популярный жанр того времени — митинги-концерты. На нем после выступления популярного оратора исполнялись революционные мелодии, декламировались революционные стихи, делились воспоминаниями ветераны революционного движения.

Керенский был настоящей звездой таких представлений, на них он чувствовал себя в своей стихии. Иногда же он и обычные театральные спектакли превращал в митинги, после его появления в зале публика требовала выступления популярного политика. В молодости Керенский готовился к карьере оперного певца, хорошо поставленный голос ему очень пригодился в 1917-м году. И его актерское честолюбие было удовлетворено в полной степени, он выступал наиважнейших театральных площадках страны — Мариинский, Александрийский, Михайловский театры в Петрограде, московский Большой театр, театры Киева, Одессы, других городов. Локкарт, известный британский дипломат и разведчик, вспоминал, что ему довелось слышать Муссолини, Гитлера, Черчилля, но и они не могли достичь того эффекта, который произвёл Керенский в мае в Москве.

Это выступление министра произвело впечатление на Бориса Пастернака, а Андрей Белый под воздействием речи Керенского заявил, что он стал свидетелем рождения «нового человека» — многие представители «серебряного века» жили ожиданиями появления этого человека, и человек, объединяющий в своей деятельности политику и искусство, соответствовал, казалось, этим ницшеанским ожиданиям.

Распространению образов вождя способствовал и рынок, что свидетельствовало об их востребованности: люди готовы были тратить свое время и свои деньги, приобретая изображения Керенского, его тексты, покупая билеты на его выступления.

Керенский был настоящей «звездой», иногда недобросовестные организаторы митингов-концертов заявляли о том, что на представлении будет выступать популярный министр, хотя с ним договоренности не было: это позволяло продать больше билетов. Спросом пользовались и бюсты Керенского, один из них, имеющий характерное название «Возвышенная поэзия революции», изображает политика как херувима: лицо и крылья. Сейчас подобные изображения могут вызвать недоумение и иронические замечания, но они позволяют почувствовать восторженную, эйфорическую атмосферу обожания, которая в то время окружала Керенского.

Керенский становился и европейской знаменитостью. Его портреты появлялись на обложках ведущих иллюстрированных изданий, но еще более показательно, что его фотографии использовались производителями почтовых открыток не только в союзной Франции, но и во враждебной Германии. Известен групповой снимок: военный министр изображен среди офицеров и членов войсковых комитетов. Мир с интересом смотрел на революционного политика, который пытался двинуть в наступления войска, используя авторитет комитетов.

Керенский со временем превращался не только в своеобразный товар, бренд, но и в важный политический символ. Его изображения — наряду с красным флагом и «Марсельезой» использовались для политической мобилизации. На демонстрациях, приветствовавших Июньское наступление российской армии, «наступление Керенского», люди несли портреты военного министра, их прикрепляли к красным и к национальным бело-сине-красным флагам.

Если изучить каталоги значков 1917 года, созданные на основе различных коллекций, то можно видеть немалое количество значков с образами Керенского, нередко они выпускались в форме наградных медалей, носились как медали. На оборотной стороне имелись различные надписи, особенно показательна такая: «Славный мудрый честный любимый вождь свободного народа 1917 г.» Появились даже слухи о том, что это новые государственные награды, медали с профилем вождя. Это, разумеется, не соответствовало действительности, однако, появление таких слухов симптоматично, это свидетельствует о том, что образ Керенского воспринимался и как государственный символ.

Итак, Керенский хорошо «продавался», но в то же время его образы становились символами, подвергались сакрализации. Рыночное продвижение образов Керенского свидетельствовали об их востребованности, но в то же время это продвижение имело некоторые ограничения, устанавливавшиеся сакрализацией. Позвольте проиллюстрировать это одним примером. В начале июля 1917 года на Невском проспекте возник конфликт. В одном из театров, известном постановкой довольно легкомысленных пьес, была анонсирована постановка спектакля, главным действующим лицом которого должен был стать популярный министр (явное свидетельство востребованности, «продаваемости» Керенского). Появилась и рекламная афиша с портретом Керенского. Публику Невского проспекта страшно возмутило недопустимое снижение образа героя, толпа разбила витрину, сорвала афишу. Штурмом была взята билетная касса, продажа билетов временно прекращена.

Протестовали сторонники Керенского не против самого коммерческого использования образа своего вождя — они покупали портреты, значки — но против десакрализации образа лидера. И действия толпы, нарушающие законодательство свободной России, вызвали одобрения некоторых журналистов: пора положить предел действиям «мародёров сцены», на самое святое они покушаются, на русскую революцию, на ее вождей. Иными словами, толпа на Невском проспекте методами самосуда пыталась реализовать ту практику, которую до войны осуществляла цензура Министерства императорского двора, отделяя допустимые образы главы государства от образов недопустимых. Воспроизводились дореволюционные образцы отношения к «державному вождю».

Это проявлялось и в неоднозначном отношении к оскорблениям в адрес главы государства. До революции существовали специальные статьи в Уложении о наказаниях, предусматривавшие наказания по отношению членам императорской семьи. В разное время эти статьи применялись по-разному, но, во всяком случае, это было самое распространенное государственное преступление. Материалы этих дел — замечательный исторический источник, я широко использую его в своей предыдущей книге. Разумеется, эти статьи были отменены после свержения монархии, однако, некоторые люди действовали в духе этих актов, защищая от оскорблений нового «державного вождя». Так, например, в начале сентября 1917 года, в Орле, в кафе с характерным названием «Свобода», спорили о политике. Несколько человек ругали Керенского и публично разорвали его портрет. Публика в кафе возмущена, вызывают воинский караул, людей, оскорбивших главу Временного правительства, отводят на гауптвахту. И в данному случае глава нового государства «защищается» в духе юридических актов, отмененных революцией.

В подобных действиях проявляется скрытое воздействие монархической традиции почитания главы государства при табуировании языка монархии.

В связи с подготовкой наступления российской армии в июне 1917 года возникли многочисленные и многомерные конфликты — и между сторонниками и противниками наступления, и между теми сторонниками наступления, которые придерживались разных политических взглядов, по-разному понимали его цели и задачи. В центре этих дебатов была фигура главного организатора наступления, Александра Фёдоровича Керенского. Многие слова, образы, ритуалы, которые мы связываем обычно с советским политическим языком, были выработаны тогда, в связи с наступлением. Культ вождя революционного государства, ставший важнейшим элементом советской политической культуры, содержал и те репрезентационные находки, которые были созданы Керенским и его сторонниками и союзниками.