Взгляды Финка заинтересовали меня с совместного семинара с Хайдеггером о Гераклите. По случаю приобрел его книгу «Основные феномены человеческого бытия». Читая делаю заметки.

Финк честно и прямо пишет, что, при всем уважении и без ненавистничества к мифу, его интересует светская философия, понимание и интерпретация человеческого бытия из самого человека в современных ему реалиях. Иногда и как будто «между делом», Финк формулирует меткие суждения, которые можно использовать как окно в мысль и через это окно взглянуть на наши традиционалистские реалии.

Так, например, Финк пишет:

«Мы не знаем как нам жить. Но это робкое незнание уже есть определенная раскрытость бытия как загадки. Животное не смотрит на себя с робостью, тревогой, растерянностью. Оно не ищет пути в жизни, его еще твердо ведет природа. Но человек потерял этого проводника, такова цена, которую ему пришлось заплатить за свою свободу. Он вверен самому себе, поручен самому себе — но именно это он поначалу осознает только как беспомощность. У него еще нет доверия к себе, он не полагается на свой ограниченный, неразвитый ум. Он ожидает наставлений и указаний от высших сил, обращается к оракулам, к природе, дающей знаки полетом птиц. В ранних обществах величайшим почетом пользуются колдун: он как будто поддерживает обратную связь с укрывающей природой. Аналогично положение жреца: он служит рупором богов. Уже иное положение у «вождя», повелителя: здесь впереди идет человек, и он указывает окружающим путь, исходя из человеческого понимания».

Этот отрывок, написанный совсем по иному поводу, можно привлечь (при всем уважении) для критики эволианского кшатризма и апологии бароном «восстания кшатриев». Смещение от жреца к вождю — есть смещение в сторону человеческого, горизонтом которого является печальное «слишком человеческое» наших дней. Разумеется, кшатризм Эволы и второе сословие в целом — феномены гораздо более сложные, чем их представляет Финк, для которого смещение к человеческому уровню позитивно, так как освобождает человека в самом человеке. Здесь напрашивается образ взрослеющего ребенка, который учится быть самим собой. Но у Финка этот образ свободен от модернистского пафоса о «взрослеющем человечестве» против мифа как его «детства»; Финк видит человеческую жизнь и экзистенцию как великий эксперимент и игру, в которой величие человеческого ума (выраженного в философии как образе жизни, а не сумме знаний) должно осмыслить бытие из себя. Здесь по тексту сильно влияние Хайдеггера. Для нас это представляет серьезный интерес, так как Железный век — век богооставленности, десакрализации, выхолощенный век, посреди которого и стоит «взрослый», одинокий и свободный человек, даже если он изо всех сил «традиционалист».

(У меня есть сомнение в корректности перевода фразы «он как будто поддерживает обратную связь с укрывающей природой» — здесь напрашивается форма слова «укрывающейся природой», что напрямую отсылает к Гераклиту и досократической философии и усложняет картину фразы.)

Чуть ниже Финк формулирует очень насыщенную сентенцию:

«Должно быть, мифология тоже предполагает какую-то истолкованность смысла человеческой жизни до появления мифологического послания. Но только эту первоначальную проясненность своего существования человек не вырабатывает по собственной воле. Он дожидается приходящего извне разъяснения и затем поселяется в нем. Он проживает в этом случае бытие, интерпретированное Другим, существует в упорядоченном богами смысловом пространстве, наполненном священными институтами».

Священные даршаны Индии учат, что один из худших «грехов» — это проживание чужой Дхармы, а не своей, как бы плохо ты её не исполнял и как бы хорошо ты не жил чужой жизнью. В таком свете, и даже при всем почтении к Богам, — человек проживает немного не свою Дхарму. Между предписанным традицией и тем, для чего человек открыт, есть некий зазор, который в традиционном мире прикрыт. Освобождение от Божественного в традиционализме понимается как катастрофа, авангардом которой были «последние люди» низших сословий, которых интересовала не высшая свобода исследования этого зазора и его возможностей, но банальная плебейская «свобода от» всего высшего.

Боги упорядочивают космос и насыщают его смыслом, священным и судьбами людей — Финк называет это интерпретацией от Другого, в которой человек поселяется как в доме и проживает её. Но Традиция же и говорит нам, что между Богами и людьми нет принципиальной и непреодолимой разницы, человек сущностно близок Богам и исполняя предписания аскезы и иные ритуалы, может достичь богореализации. Так, человек как «Я» может стать тем самым Другим[-как-Богом], в интерпретации которого он живет как в чужом доме по Финку. Здесь мы вплотную подходим к горизонту апорий и коанов в духе Дзен, когда Другой есть ты Я/Ты и чуждое оборачивается собственным, самостным. Так «зазор» свободы человека оборачивается практически иллюзией, либо вовсе не тематизируется, либо разрешается в экстатическом катарсисе.

Ещё более занятные горизонты интерпретации мира Традиции как бытия-в-Другом, и преодоление фигуры Другого через еще более радикальное освобождение от метафизики на субчеловеческом уровне, мы видим в Постмодерне и даже в актуальной социально-политической катастрофе Европы и Запада в целом. Отсюда можно бросить заинтересованный взгляд даже на Хантингтона, но мы не об этом.

Финка интересует человеческое бытие в его самоинтерпретации, это он называет философией. Человек должен понять свое вот-бытие из себя самого, в этом его открытость и свобода, а также и задача. Финк стоит на светских позициях, нас же интересует проблема Сакрального и Богов. На пересечении мы можем поставить фигуру Хайдеггера, который оказал на Ойгена Финка большое влияние, и в учении которого есть энигматическая фигура Последнего Бога.

Прохождение Последнего Бога на горизонте есть свидетельство события сбывания аутентичности человеческого вот-бытия, о чем на свой лад говорит и Финк (не упоминая этой фигуры). Но явление События и Последнего Бога — это не откровение и манифестация нового порядка и бытия сверху, это не фигура высшего Другого, который снова обустроит мир разлившись благом сверху вниз. Мир, в который человек вновь радостно вернется как в свой дом и будет жить в нем, снова переживая полноту Священного. В таком случае это было бы лишь поворотом колеса эпох или Юг, возвращением Золотого века и так далее.

Явление (как по-явление на горизонте в открытости взору) Последнего Бога готовится самим человеком из себя, чтобы Последний Бог пришел — человек должен подготовить его прохождение и выкликать свою аутентичность. В этой оптике традиционалистский горизонт видится не как «реставрация и откровение свыше», в духе ожидания некоего гарантированного Пришествия, но как из-себя-приготовление, из-себя-приглашение, из-себя-интерпретация мира как Священного Бытия. Богооставленность человека есть момент его свободы для выбора быть ему с Богами по собственной воле и самости, а не в силу наивного бытия-в-интерпретации-Другим. И здесь нет никаких гарантий, только наша — моя и ваша — жизнь, мышление и приготовление.

Askr Svarte