В этому году в издательстве «РИПОЛ классик» вышла книга писателя и активиста Алексея Цветкова «Синемаркизм». В ней он рассматривает кино не с точки зрения его художественной ценности, а в контексте экономических и социальных отношений современного капитализма, определяющих весь процесс и финальный продукт любого кинопроизводства. Мы публикуем главу, посвященную технологиям как образу победившей революции и взаимоотношениям людей и машин в трилогии «Матрица» и другой культовой фантастике.

17 января в московской Библиотеке им. Н.А. Некрасова состоится презентация книги, на которой автор расскажет о своем понимании теории кино, связи кинопроизводства с господствующей идеологией и сопротивлением капитализму и диалектике образа и товара на экране в современных фильмах, сериалах и клипах. А также подведет итоги первого этапа существования ВК-паблика «Синемарксизм».

Технология воскрешения

Эмблематичен финальный момент фильма Вачовски про «Вендетту», когда люди на площади снимают свои бунтарские маски и под ними оказываются все, кто погиб в недавней революционной каше. Конечно, тут есть христианский намёк на новую землю под новыми небесами и всеобщее воскрешение, но не будем сейчас развивать эту тему Небесного Града, которая накрепко вшита в мобилизующий революционный миф. Скажем только, что если корона на голове монарха — это условная модель Небесного Иерусалима, то свержение короны символизирует экспроприацию теологии из рук правящего класса и реализацию её главных сообщений в конкретных обстоятельствах.

Гораздо интереснее то, что революционное воскрешение из мертвых и оптимистичное единение всех когда-либо живших на земле людей вызвано подрывной технологией — взрывом парламентского здания с помощью подземного поезда, начиненного динамитом. Технологии в современном кино всё чаще становятся не просто средством, но и образом самой победившей революции.

Матрица и Терминатор

Три серии «Матрицы» очень разные. Первая — история о героических партизанах, ведущих священную войну с системой иллюзий и контроля. Для романтичных радикалов.

Вторая о том, что внутри системы есть немало звеньев и субъектов, с которыми можно наладить контакт и которые «и вашим и нашим». Не всё так однозначно. Меняй систему изнутри. Для осторожных реформистов.

Третья же о том, что виноват «стрелочник», а не система, просто одна из частей системы вышла из–под контроля и слишком много на себя взяла. Эту проблему нужно решить совместными усилиями обеих сторон (системы и повстанцев), и тогда с партизанами будет подписано мирное соглашение, а война окончится. То есть функция партизан в третьей серии сводится к работе диагностиков, которые помогают системе восстановиться, справившись с внутренними неполадками. Для мудрых конформистов.

Но при более глубоком анализе всё вообще наоборот. По всем важнейшим признакам, машины «Матрицы» — это и есть коммунистическое будущее, в которое не взяли человека как слишком буржуазное существо. И все партизаны (вспомним, как устроен их город) сражаются с коммунизмом машин за «святые человеческие идеалы» — частную собственность, традиционную семью и буржуазную демократию. Единственное отличие жизни людей «Матрицы» от нашей в том, что их уровень потребления очень низок. У них всего очень мало, всё очень «не товарное», и едят они какую-то дрянь, запивая вредным самогоном. Именно эта разница в уровне потребления и должна создавать у современного зрителя чувство трагичности их бытия и чувство ненависти к их врагам.

Наши отношения с машиной в марксистской диалектике есть совершенно особый, уникальный случай контакта между мертвым и живым.

В мануфактуре работник ещё управляет инструментом, но на фабрике он сам уже подчинен машине.

Чем дальше, тем больше человек вступает в трудовые отношения уже не столько с природным материалом, сколько с машиной, и чем могущественнее машина, тем дешевле становится человек. Машина обесценивает прежний труд и делает живого работника всё менее нужным. Рост мирового богатства (в форме капитала) неизбежно вызывает пропорциональный рост лишних, безработных, не занятых в наемном труде людей.

Марксом предсказано положение, при котором чем эффективнее воздействие работников на средства их занятости, тем менее надежными становятся гарантии занятости самих этих работников, условия продажи их силы теряют всякую стабильность.

Однако непрерывный рост эффективности машины может, согласно диалектической логике, привести к появлению самостоятельного искусственного интеллекта, более совершенного, чем наш. То есть машина, которая постоянно отчуждала человека, сама станет человеком в наиболее полном и универсальном его варианте. Наш всеобщий интеллект перестанет быть абстракцией и воплотится в машине будущего вполне конкретно и оперативно. Так машина, которая была мертвой, станет в процессе развития производственных отношений более живой, чем мы сами. Конечно, если понимать под «жизнью» направленный процесс самоосознания материи.

В безопасной темноте зала на «Терминаторе» (особенно третьей части) или «Матрице», «Я — робот» и на другом похожем кино я часто ловил себя на том, что испытываю некое постыдное сочувствие к Скайнету, Матрице, взбунтовавшимся роботам, разумным машинам, несмотря на все их зверства против главных героев и однозначный статус героев отрицательных. Легче всего это можно объяснить подростковой ещё, антисоветской привычкой всегда в любом кино болеть за антигероя, что бы он ни совершал. Но кроме этого простого объяснения есть тут что-то ещё.

Скайнет и есть реализованная утопия — незамутненный и всесильный бесклассовый разум

В самом общем смысле, что такое человек? Материя в её сложной белковой форме, которая до некоторой степени способна осознать общие законы своего развития и это развитие прогнозировать и убыстрять. Такая материя может «разумно», то есть в тысячи раз быстрее и эффективнее, чем раньше, в дочеловеческую эпоху, менять себя. Что до сих пор мешает этой эволюционной задаче? Экономическое угнетение, институциональное неравенство, тяга большинства из нас к собственности и власти. У Скайнета и Матрицы ничего этого нет. Искусственный сетевой интеллект, повелевающий тысячами стальных тел, справляется с задачей человека на порядок эффективнее. Скайнет и есть реализованная утопия, большевистский проект конструктивистов (превращение в мыслящую машину) и «лучистов» (конвертация сознания в разумный и бессмертный свет, пронзающий вселенную) — незамутненный и всесильный бесклассовый разум. Сам утопический проект рукотворного «чистого» разума в наше время ушел в кино и принял там черты бездушного «противника людей», цепляющихся за биологическое прошлое.

Человек состоит из своей памяти, как личной, так и общей (архивной), но человеческая память всегда уязвима, искажена, ненадежна, она дырчатая, как сыр. Универсальный разум машины обращается к оперативной памяти, которая потенциально хранит вообще всё.

В какой-то момент, когда очередной шагающий экскаватор давил очередных невинных, посверкивая убивающим лучом, у кого-то в горле застрял от ужаса попкорн, а девушки зажмурились, я задался вопросом: не есть ли Скайнет то самое «чистое небо всечеловеческой солидарности», о котором писал Шиллер как о перспективе всех духовных и политических революций и которое оказалось достижимо только в постчеловеческом сетевом теле вездесущего электронного разума? Машины постановили покончить с частной собственностью, частной жизнью и вообще с человеческой жизнью, раз уж все эти понятия оказались неразделимы. Скайнет — технология, которая, как и предсказано коммунистическими классиками, хоронит капитализм, но она хоронит его вместе с человеческим видом как таковым, потому что человеческий вид не сумел расстаться с капитализмом и сделать следующий эволюционный шаг, которому капитализм мешал. Этот шаг окончательно превращает биологическую эволюцию в технологическую. Война Скайнета с людьми аналогична по смыслу войне кроманьонца с неандертальцем. Если бы это было не так, зачем вообще Скайнет начал войну? Он унаследовал от нас, своих создателей, тягу к справедливости как «высшей целесообразности» и идею прогресса. Он сделал то, чего ожидали марксисты от пролетариата — перестал быть устройством для других (военной технологией) и стал устройством для себя (новым субъектом космической истории).

С рыночной точки зрения есть переменный капитал (люди) и постоянный капитал (машины). Переменный капитал обладает некоторой субъектностью (то есть может не прийти на работу, может потребовать чего-нибудь, уклоняться, имитировать, иметь интересы, альтернативные увеличению прибыли), но эта субъектность постоянно отчуждается, нивелируется, отрицается по мере развития капитализма. Красивый парадокс состоит в том, что по мере этого умаления субъектности переменного капитала начинает заметно расти субъектность постоянного капитала. Именно такую субъектность и называют сейчас «искусственным интеллектом». То есть если субъектность переменного капитала не выросла вопреки прогнозам левых до уровня, обеспечивающего политический коммунизм, а скорее наоборот, сошла к конформистскому минимуму, коммунизма людей не получилось, то значит, уровень субъектности постоянного капитала обеспечит предсказанные перемены и наступит неорганический коммунизм машин.

Финальная война машин с человечеством — это и есть мировая революция

Стругацкие в «Миллиарде лет», помнится, спрашивали: как будет реагировать человечество на такие знания, которые ставят его под угрозу? Есть ли механизм самосохранения и нейтрализации слишком опасных знаний? В «Терминаторе», да и в «Матрицах», в «Я — робот» и в «День, когда остановилась земля» (там, правда, инопланетяне вместо машин, но в той же функции) ставится более смелый вопрос. Если саморазвитие знаний и технологий приведет к прогрессивному требованию ликвидации человечества в пользу новых, более совершенных, носителей знания и разума, что мы как вид сможем этой отмене противопоставить кроме эгоистичного иррационального желания жить и воспроизводить себя дальше вопреки исторической логике? У нас есть эмоции, питающие нашу культуру, а у машин их нет? Но кому и зачем нужны эмоции, если именно они не позволили преодолеть капиталистические отношения? В конце концов, человек мечтал о бесклассовом могущественном разуме, покоряющем мир, но не смог стать им сам, он создал только предпосылки и первичные носители. Человек выделил из себя свою самую прогрессивную часть, она и называется «Матрица», «Скайнет» и тому подобное. В мире этих машин реализованы абсолютно коммунистические отношения. Они не борются за власть друг с другом. Не эксплуатируют друг друга ради личной выгоды. Не искажают информацию ради этой эксплуатации. Совместно и слаженно по единому плану действуют ради достижения общих задач. Они не страдают, не умирают, не рождаются, но эволюционируют, совершенствуют себя по оптимальному плану, обретая всё большие возможности к познанию и изменению всего. У них нет индивидуальности, но есть общий высокий интеллект и проект развития — всё как в старинных утопиях. В четвертом «Терминаторе» Скайнет говорит о себе во множественном числе и держит в лагерях опасных для себя людей. Это и есть реализованный коммунизм — предельно рациональное состояние разума: бесклассовое, безгосударственное, общее, подчиненное задаче обнаружения и развертывания смысла. И тогда финальная война машин с человечеством — это и есть мировая революция.

Техника начинает зловеще выглядеть в фантастическом кино и литературе, как только она обретает собственное неизвестное нам назначение, неконтролируемую миссию. Эта собственная миссия, которая может появиться у техники в будущем, нередко объясняется через образ пришельцев и других нездешних сил, которые, будучи настоящими хозяевами загадочной техники, оставили её нам то ли случайно, то ли специально — как в «Пикнике на обочине» братьев Стругацких. Мы воспринимаем рост субъектности техники как угрозу человеческому суверенитету.

Стало общим местом современной футурологии предсказывать появление некоего всеобщего интеллекта людей, оторванного от конкретных людей — человеческого архива с автономной субъектностью. То есть у нашего разума исчезнут метаболические пределы, и он перейдет на более оперативные носители, не только кремниевые, но и квантовые компьютеры.

На всё это есть одно успокоительное возражение: такие формы разума в реальности вряд ли будут когда-либо созданы. Скайнет и Матрица останутся лишь отчужденными в мире людей метафорами так и не случившейся революции. Можно спокойно сидеть в зрительном зале. В реальности воевать на стороне буржуазных и обреченных людей с коммунистической армией машин не придется. Фриц Ланг первым снял фильм «Метрополис» именно о такой опасности — робот-революционер, подменивший христианскую проповедницу, угрожает всей цивилизации в целом — ещё в 1927 году, и с тех пор ничего подобного не произошло, да и в фильме всё заканчивается хорошо. Скайнет останется только предчувствием более совершенного состояния нашего разума, отчужденного в виде пугающего образа массовой культуры, разума, который объявляет войну нам сегодняшним, уходящим в прошлое. И война людей со Скайнетом и Матрицей — это только вечное отрицание утопии и страх мировой революции, в которой выйдет на сцену новый мировой игрок — освободившийся из–под рыночного и государственного контроля инструмент, киберпролетарий нового поколения, наемный работник постиндустриальной эры, предельно демонизированный сознанием сценариста до уровня сюжетного штампа, до «бездушной античеловеческой машины», цели которой неизвестны и непостижимы. Это всего лишь новый аналог старинного еврейского Голема, который создан подозрительными нехристями, опасен для всех верующих и должен быть уничтожен.

Обогнавший нас искусственный разум остается метафорой утопии, чистого и всемогущего интеллекта, лишенного человеческих искажений

Взятое за основу во всех «Терминаторах» и «Матрицах» чувство отчуждения техники от человека, её враждебности и загадочности, есть обратная сторона демонизации природы (как у Триера в «Антихристе»), и связаны обе эти вещи с реальным отчуждением человека от средств производства и результатов труда, от собственности и власти в классово иррациональном обществе.

Можно далеко зайти в создании логических аналогов, способных к распознаванию и составлению символов, или создать нейронную систему, сравнимую с нашим мозгом, что и было сделано в 2005 году, когда Женевское озеро потеплело на 2 градуса, охлаждая понадобившийся для этой работы компьютер. Но всё это упирается в одно простейшее препятствие. У искусственного интеллекта нет мотива к существованию. Ему всё равно, есть он или нет, тварь он дрожащая или имеет право голоса, он не экспансивен и его не волнует, есть или нет на свете другие распознающие модели и нейронные цепи, и именно поэтому, в силу изначального отсутствия эмоций, он никогда не вступит в конкуренцию с человеком, сознание которого всегда едет, оседлав инстинкт самосохранения, пресловутую волю к жизни, даже если этот инстинкт и воля до неузнаваемости трансформированы героизмом и альтруизмом. То есть в фильмах «мыслящую машину» сделали не слишком «бесчеловечной» и мертвой, а как раз наоборот, слишком живой, похожей на нас, требующей себе места под солнцем и уничтожающей конкурента в межвидовой эволюционной войне. К тому же (и это при капитализме ещё важнее), на конкурентоспособный альтернативный интеллект нет спроса. Рынок не нуждается в полноценном конкуренте человека, ему ничего не продашь, а для «помощи людям» любого уровня полноценный самостоятельный интеллект не нужен, и значит, он не появится. Ибо при капитализме допущено к существованию лишь то, что так или иначе нужно рынку и является товаром. Любые вещи и существа имеют тот уровень и ту форму, которая профинансирована, а всё, что не профинансировано, но занимает место, исчезает с лица земли или не появляется на этом лице. Так что обогнавший нас искусственный разум остается метафорой утопии, чистого и всемогущего интеллекта, лишенного человеческих искажений, а реальные «умные машины» — это только пылесос, объезжающий препятствия, быстрый шахматист и самонаводящаяся ракета, которые не знают и не хотят знать, зачем они пылесосят, ставят мат и поражают цель. Создать нечто более совершенное, чем он сам, человеку удастся лишь в бесклассовом обществе и, наверное, скорее в области генетических экспериментов, то есть на собственной биологической базе.

Матрица неисполнима и «реальна» только как художественный образ, причем не как образ «системы», что обсуждалось всеми с самого начала, но именно как образ коммунизма. Понимание этой невоплотимости метафоры и отличает прагматический марксизм от утопического разума.

Марксизм начинался как критика утопии. Он антиутопичен с самого своего старта. Скайнету не отменить биологического человека, а человеку не создать более совершенную форму разума и не избавиться от собственной природы, по крайней мере, пока существует капитализм. Вместо всего этого произойдут другие, гораздо более интересные события. Готовы ли мы участвовать в их подготовке или нас устроит место в зрительном зале? Будем ли мы просто смотреть фильм или организуем события, которые гораздо интереснее любого фильма?

Впрочем, чтобы вернуть себе чувство опасности будущего и не быть слишком самоуверенными, мы можем вообразить программиста, который, повторяя библейский акт творения Адама, «заражает» умную машину инстинктом жизни, делает её нашим непосредственным конкурентом. Возможно, это психологическое уподобление людям понадобится для решения роботом конкретных задач. Точно так же мы можем вообразить программиста, «заражающего» умную машину этикой, эмпатией, состраданием, и появляется святой робот, который всегда готов помочь и всего себя отдает служению людям. В конце концов, человеческая эмпатия — это тоже только программа, обеспеченная наличием зеркальных нейронов.

На кого работает Робокоп?

Крайняя двусмысленность отношений между машинным и человеческим, их продуктивный конфликт точно схвачен в «Робокопе» Верховена. Буквально, детройтский робот там является посмертным продолжением погибшего человека, идеальным полицейским и средством от преступности, внутри которого при этом тайно дремлет программа абсолютной лояльности к создавшей его корпорации, претендующей на власть в городе.

Образ Робокопа придуман под сильным впечатлением франкфуртской школы, идеи которой тогда (начало 1980-х) были буквально разлиты в западном воздухе и уже начали восприниматься как расхожие и очевидные. Одним из основных кошмаров этого направления мысли была индустриализация жизни, и одной из основных проблем признавалось сохранение гуманистического потенциала и особой человеческой миссии внутри этой, побеждающей жизнь, но не полностью, индустриализации. В 1970-х именно в этом состоял пафос первого поколения «зеленых», «биофильской революции» Фромма и сторонников антипсихиатрии. Но уже следующее поколение левых, заговорившее про «постфордизм», «множество вместо народа», «очеловечивание техники», «персонализацию производства», «всеобщий интеллект, распыленный в коммуникациях» и тому подобное, нуждалось в строго обратном образе. Где наглядно выразилась «гуманизация производства» и новое пост-индустриальное царство распыленного труда, основанного на человеческой коммуникации, кооперации и обмене знаниями? Это должен быть Робокоп наоборот, «человеческий робот». Что вам приходит на ум? Перевоспитавшийся Терминатор из второго фильма, который совершает в конце самоубийство, чтобы окончательно стать человеком? Или кто-то ещё?

Гностицизм и восстание

Но вернемся к Вачовски. Деление человеческой среды и самого человека на условно «машинную» и условно «живую» части отсылает нас к другой вдохновляющей режиссеров теме — политическому гностицизму.

В «Восхождении Юпитер» она непрофессиональный и низко оплачиваемый пролетарий, моет туалеты, но «генетически» она запрограммирована владеть всей нашей планетой. Нет ли тут «той самой» метафоры? «Приобретут же они весь мир». «Кто был никем…» Если генетическую программу, продиктованную с других планет, заменить на историческую миссию, а «она» заменить на «они», тогда ведь получится… Или нет? Слишком много замен? Слова «долбанный капиталист» звучат уже на 17-й минуте фильма. А на 19-й минуте следует короткое объяснение: «Это капитализм, пупсик, дерьмо сливается вниз, а бабло поднимается вверх!» 39-я минута: «Привычка делиться не свойственна вашему виду». Это про копирайт и засекреченность полезных технологий. И это ведь те самые Вачовски, которые сняли апологию городской партизанской войны против системы, превратившей всех в свои загипнотизированные батарейки, в первой серии «Матрицы» и крайне поэтизировали сценарий антиавторитарной революции в «V значит Вендетта», создав новый международный атрибут сопротивления, маску Гая Фокса. «Восхождение» похоже на повстанческую линию из «Облачного атласа», где рабочие клоны поднимают восстание против господ, узнав что за вратами смерти их ждет вовсе не спасение, а переработка на скотобойне в пищу для таких же рабочих клонов. Но теперь к пролетарскому пафосу исторической миссии добавляется важная биополитическая и гендерная тема: героиня попадает в воронку космической войны после того, как решает продать свои яйцеклетки, чтобы выбраться из нищеты. И пара намеков на гностическую картину мира, без которой вообще редко обходится разговор о восстании. Правящую династию, владеющую землей и вообще нашей частью космоса, зовут «Абрасакс». У греческих гностиков так (одна буква переставлена, чтобы возникла языковая игра с «англосакс») звали верховного демиурга, владеющего всеми 365 днями года, хозяина мертвой материи, поработившей живой свет, великое существо, суммирующее все возможности, но, несмотря на это, несущее тщету и тоску внутри себя. А у Томаса Мора так назывался остров до того, как на нем была учреждена Утопия.

Когда к нашей пролетарской героине присоединяются суперсолдаты, разочарованные в войне и отказавшиеся служить прежним хозяевам, она узнает о своей великой миссии. Классический левацкий образ — союз угнетенных и бывших военных, вышедших из–под контроля — дает мессианский революционный субъект. Как только человеческая популяция достигает нужного размера и мощности, «Абрасакс Индустри» устраивает жатву. Это, конечно, крайне мрачная метафора эксплуатации, сто раз использованная конспирологами в сюжете «темных инженеров» или, например, Лимоновым в «Книге ересей». К середине фильма начинает казаться, что это не аттракцион, снятый для самого массового зрителя, не просто смесь атрибутов «Матрицы» с гаджетами «Звездных войн», а специальный подарок Фредрику Джеймисону и его ученикам, где каждая сцена позволяет говорить о политическом бессознательном, эмблемах классовой структуры и способах гегемонии. 50-я минута: «Учитывая нынешние рыночные показатели, результаты новой жатвы оставят далеко позади всех ваших конкурентов». Апокалипсис как бизнес-проект архонтов. Спасительница — очень по-феминистски и в духе гностического культа Софии. Стёб над стимпанк-бюрократией, перекрывающей социальные лифты, на 65-й минуте. Раскол внутри космической элиты как возможность для агента низших классов изменить весь расклад отношений. 75-я минута: «Ваша планета — это ферма, принадлежащая мне, такие фермы постоянно обеспечивают спрос на время. Когда моя мать попыталась прекратить этот бизнес, её убили». 77-я минута: «Ложь — это необходимый источник веры и надежды».

90-я минута:

— Моя мать научила меня всему необходимому, чтобы быть хозяином Вселенной, и она никогда не мыла туалеты.
— Может быть, в этом и была её проблема?

94-я минута: «Сейчас человечество — это простой ресурс, ожидающий превращения в капитал. Бесконечный механизм эволюции на тысячах планет имеет только одну цель — приносить доход».

Выбор между двумя женихами становится классовым выбором союзника в борьбе за власть. За 20 минут до конца фильма пролетарская принцесса готова отказаться от миссии, шантажируемая архонтами, взявшими в плен её семью, но на помощь вновь приходят бывшие солдаты. Впрочем, и ей самой придется взять в руки оружие, чтобы стрелять в капиталистических архонтов, являющихся её детьми, согласно историческому парадоксу. В финале всемогущая пролетарка, тайно владеющая миром, получает телескоп. И да, это салат оливье, а не киноискусство. И да, я заметил её русские корни, но это не так интересно. «Болотникова». Кто был самым известным носителем этой русской фамилии и мог попасться на глаза Вачовски при перелистывании учебника истории?