Уже месяц в Беларуси не стихают протесты. За это время мы стали свидетелями беспрецедентного для постсоветского пространства участия женщин в политике с одной стороны и полицейского насилия с другой. А эмоции от происходящего внутри страны затмевают пробелы в общем понимании политического расклада и не позволяют дать продуманный прогноз о дальнейшем развитии ситуации.

Исследовательница Виктория Шмидт и активистка Ирина Соломатина написали текст о том, почему женщины в беларуской оппозиции утверждают гетеропатриархальные ценности, какие исторические параллели можно провести между латиноамериканскими режимами и милицейским насилием периода правления Лукашенко, а также почему оппозиции так сложно преодолеть симулякры авторитарной власти.

— Виктория Шмидт, исследовательница центра антропологии и истории Южной и Восточной Европы SOEGA/SEEHA, Институт истории, Karl-Franzens University of Graz, Австрия

— Ирина Соломатина, активистка, основательница инициативы «Гендерный маршрут», Минск

События в Беларуси остаются трудно поддающимся аналогиям и сравнениям соблазном, провоцирующим на проекции и спекуляции. Как распознать сценарий или найти подходящую концептуальную рамку для прогностической аналитики? Сегодня практически невозможно не только предугадать развитие событий, но и определить группы интересов, принимающих реальное участие в политическом процессе. Внешние силы никак явно не участвуют, а такие предсказуемые события, как тотальная фальсификация всех этапов выборов президента со стороны про-лукашенковских госструктур, смешиваются с непредсказуемыи реакциями на очередной ремейк выборов «по Лукашенко», выражающимися в эскалации протеста и анти-протестного произвола.

Многочисленные пробелы в понимании внутреннего политического расклада только усугубляются эмоциями и аффектами. Шок от рассказов задержанных, тех, кто был подвергнут пыткам, ранен, стал свидетелем жестокого произвола, резонирует с героическим пафосом, который не только стал доминирующим мотивом предвыборной кампании «Трех граций» [1], но остается основной дискурсивной практикой делигитимации правящего режима после 9 августа. Чистота и беззащитность женщин, которые пришли в политику только чтобы «убить дракона-таракана», только усилились после вынужденного бегства Светланы Тихоновской и обнародования историй о пытках задержанных — обычных граждан, которые даже не всегда были участниками мирных протестных акций.

«Феминистская» революция по-беларуски

Как в 2015 году, так и в 2020-м главной интригой выборов в президенты остается участие женщин. В 2015 году Татьяна Короткевич была зарегистрирована единым кандидатом от оппозиции в президенты. В 2020-м женщин становится больше: зарегистрированы Светлана Тихановская (жена задержанного блогера, автора канала «Страна для жизни» Сергея Тихановского) и Анна Канопацкая (депутатка VI созыва, 2016-2019 годов). 16 июля фотография с «тремя грациями», подписанная «Штаб Виктора Бабарико», обошла местные и международные СМИ. Заголовки СМИ представляли объединение штабов как уникальное явление в новейшей истории Беларуси: «Время женщин. Три штаба объединились против Лукашенко», «Оппозиция ответила на слова Лукашенко о “конституции не под женщину”», «В истории еще не было, чтобы три женщины шли против диктатуры», «Один день с “Тринити” — кандидатом в президенты Беларуси от оппозиции Тихановской и соратницами», «“Бабий бунт”. Принесет ли объединенный штаб гендерное равенство Беларуси?».

Мария Колесникова, координаторка штаба Виктора Бабарико и инициаторка объединения, рассказала, что вариант развития событий с исключением из президентской гонки Бабарико рассматривался штабом заранее, и реакцией на него «как раз и было предложение объединить усилия с другими кандидатами для общей цели. Общая цель — победа 9 августа, смена режима. В четверг утром [16 июля] мы в первый раз собрались нашими штабами и провели переговоры… И за 15 минут мы решили, что эти пять принципов — это то, под чем каждый из нас может подписаться…». Общие принципы кампании объединенных штабов остаются актуальными и после проведенного голосования:

1. Прийти на выборы 9 августа 2020 года и голосовать.

2. Мы освободим политзаключенных, экономических заключенных, предоставим право на пересмотр дел в независимых и честных судах.

3. Мы проведем повторные честные выборы после 9 августа 2020 года.

4. Мы будем информировать избирателей о необходимости защищать свой голос разными способами.

5. Мы будем призывать участвовать в инициативах за честные выборы, становиться наблюдателями.

Регистрация в кандидаты Светланы Тихановской, домохозяйки, которая подчеркивала свой материнский опыт и любовь к мужу, должна была стать исчерпывающим аргументом, заменяющим развернутую программу. Такая «естественность» семейного уклада немедленно проецировалась на модель государства как большой семьи.

По известному утверждению Энн Макклинток, уподобление уклада национального государства семье — с отцом-главой, женой и детьми — является самым верным средством трансляции гетеропатриархатных ценностей, предписывающих женщине жить ради мужчины. Кандидатки в президенты упоминают социальные проблемы исключительно в терминах заботы (о муже, детях и белорусах), в их риторике нет места ни феминистической, ни гендерной повесткам. В случае объединенных штабов и вовсе обошлось без обсуждения проблематики, которая бы непосредственно касалась женщин, например темы насилия в семье, дискриминации на рынке труда или того, что в здравоохранении и социальных услугах в Беларуси занято 85,6% женщин. И им в первую очередь нужны средства защиты в период пандемии, которая игнорируется режимом, а сейчас и оппозицией, достойные условия труда и защиты в ситуации утраты рабочего места и т.д.

Нет сомнений, что не только гендерная повестка, но и признание равенства участия женщин в политике игнорируется теми, кто стоит за активизмом «трех граций», их мужчинами. 22 июля супруг Вероники Цепкало Валерий заявил: «Усилиями трех штабов мы хотим показать, что даже домохозяйка способна победить его. Мы создаем Комитет народного единства, в отличие от единого правительства в нашей стране. У нас общее мнение, что мы больше не хотим капризного лидера во власти». Публичный дискурс немедленно феминизировал протест, и предвыборная кампания «трех граций» была полна символики невинности, белизны и даже детскости. Беларуская пресса именовала объединившихся «граций» «девочками». Вместе с тем, участие женщин в выборах за «своих» мужчин сравнивается с участием женщин в ВОВ и даже называется феминизмом в «нормальном смысле этого слова»: «Половина мужского населения погибла в Великую Отечественную, и женщинам пришлось занять их место. Это такой архетип, против которого уже не попрешь. Эти события в Беларуси войдут в историю именно как первая феминистическая революция. Причем феминизм в нормальном смысле этого слова. И стало понятно, что это перелом».

Не-феминистический транзит: насилие как биржа политической легитимности

Нет оснований считать историю «трех граций», протесты, последовавшие за оглашением результатов, и массовое насилие в отношении протестующих, тем самым политическим транзитом при непосредственном влиянии феминизма — одним из двух путей политического преобразования, описанных Жилем Делезом и Феликсом Гваттари. Ни гетеропатриархатные мифы, ни гендерные предрассудки, которые остаются одним из элементов беларуского общественного консенсуса, не пошатнулись, наоборот, Светлана Тихановская, Виктория Цепкало и Мария Колесникова, как и Татьяна Короткевич пять лет назад, борются в пользу мужчин, которые по тем или иным причинам не могут участвовать в политической гонке. Женщины в белых одеждах с цветами, поющие колыбельные, смиренно стоящие босыми или даже обнимающие бойцов ОМОНа, — основное визуальное сопровождение анти-лукашенковской кампании 2020 года.

Мы наблюдаем за историей политического транзита, который не обусловлен сменой политической повестки в терминах прав женщин или любой другой уязвимой группы, но случаен и кажется «взрывом событий, расчищающим пространство новым политическим, социальным и правовым возможностям» [2]. Этот транзит обеспечивает тех, кто рано или поздно придет после Лукашенко, таким запасом политической легитимности, на котором пост-лукашенковскому режиму предстоит продержаться в ближайшие времена неизбежного экономического кризиса и политической нестабильности. И одним из главных источников нагуливания жизненно необходимого для будущей беларуской власти запаса легитимности остается задержание и пытки около семи тысяч беларусов и беларусок в период с 9 по 14 августа.

После того, как в Беларуси восстановилась интернет-связь, а задержанных стали отпускать, социальные сети наполнились фотографиями избитых людей. Немедленной реакцией общественности стал вопрос, откуда берутся такие зверства и садисты». Виктимизация жертв при отсутствии действенных правовых механизмов фиксации и обжалования произошедшего органично сочетались с упрощенными психологизированными объяснениями жестокости сил безопасности «зомбированием» или безмерным удивлением жестокостью, не свойственной народному менталитету. Свидетельств страданий и жестокости, которых достаточно для последовательной делигитимации режима и лично Лукашенко, недостаточно для того, чтобы осознать истоки и последствия случившегося произвола.

Пытки как фундаментальное ограничение свободы слова: втеливание власти

Несмотря на соблазн говорить о пытках как жестокости на грани психопатического садизма или исключительных методах практики авторитарной власти, опыт самых разных политических режимов, от Латинской Америки времен неолиберального перехода до современных практик борьбы с терроризмом в странах-оплотах Западной демократии, подтверждает мнение Жюстина Клеменса: «Пытка — фундаментальная институционализированная практика, которая всегда оперирует в прагматических границах предписания телу, что когда и как говорить» [3]. Пытки получают беспрецедентную политическую роль тогда, когда свобода слова по тем или иным причинам ограничивается. Если политический режим нарушает свободу слова, то не только в части запрета высказывать свое мнение, но и в части запрета молчать, когда человек предпочитает не говорить. Если вслушаться в свидетельства тех, кто в период с 9 по 14 августа был задержан и подвергся пыткам, то именно удвоенное ограничение свободы слова и было той прагматической рамкой, объясняющей смысл бесчеловечного обращения сил безопасности:

Сегодня ночью волонтеры подвезли мужа до дома, его выпустили без шнурков, без мобильника и денег…, предварительно избив по мягким местам, задавая вопрос «Будешь еще на митинги ходить?». Тем, кто не знает дат начала ВОВ и слов беларуского гимна достается особенно сильно. Тем, кто знает приходится выкрикивать слова так, чтобы другие могли включиться и громко повторять.

Задержанных истязали друг при друге, требовали подписать подтверждение о проведенной профилактической работе, перевоспитанных пострадавших выпускали в народ для распространения достигнутого воспитательного эффекта. Подчеркнутая публичность пыток только подтверждает главное намерение — напрочь расстроить прежние смыслы без намерения убить их. Этот вид пыток, disabling torture, по мнению Майкла Девиса, сочетается с пытками для запугивания и дезориентации, в том числе, в части морального оправдания таких мер как экстремального средства перевоспитания для аморальных не-патриотов — именно этот мотив возвращения в лоно нации посредством пыток легитимировал институционализацию пыток в Чили.

Поэтому обоснованность получившего за последние недели такое распространение сравнения произвола власти Лукашенко с методами гестапо или НКВДне вполне оправдано. Их пытки преследовали цель добычи информации и признания. История проработки опыта пыток указывает на необходимость вдумчивого анализа тех самых прагматических рамок пыток. Кроме того, применение disabling torture — не новшество этого политического сезона Лукашенко, а практика, которая начала применяться с 2010 года. А значит, она могла совершенствоваться например, посредством изучения руководств, выпущенных в странах Латинской Америке в пользу системной институционализации пыток, которые в Чили и Аргентине по преимуществу применялись с целью подавления коммунистического инакомыслия и устрашающего «перевоспитания». Анализируя ключевой паттерн отношения палача и заключенного, Тереза Мачиас подчеркивает, что пытка наделяла палача способностью трансформировать себя в голос власти, осуществлять брутальную проекцию себя как носителя власти, требующую подчинения и уничтожения заключенного, любое слово которого вне границ голоса палача означало удар [4] и рану. Не случайно, самым жестоким образом силы беларуской безопасности истязали тех, кто носил на себе символику не столько оппозиции сколько того или иного андеграундного сообщества, например, дреды:

Находясь в автозаке один из сотрудников ОМОН демонстрировал задержанным нож и кричал, что может перерезать горло любому задержанному. Позже он обратил внимание на задержанного мужчину с длинными волосами и начал ножом обрезать ему волосы. Сотрудник ОМОН потребовал, чтобы при выходе из спецтранспорта все кричали: «Я люблю ОМОН».

Из заявления в Следственный комитет потерпевшего

Исторические параллели между латиноамериканскими режимами и милицейским насилием периода правления Лукашенко сходятся и в примерах того, как пытаются добиться справедливости для пострадавших от пыток. Те, кто пытаются осуществить правовой путь, возбудив уголовное дело против милиции и ОМОН, сталкиваются с многочисленными ограничениями формального и неформального характера: судмедэкспертиза осуществляется силами двух частных специалистов на всю страну, обращение напрямую в комитет судебных экспертиз для освидетельствования на платной основе стало практически невозможно из–за повышенной загруженности экспертов. Для большинства пострадавших остается либо вариант обращения в Следственный комитет за постановлением о назначении и проведении судмедэкспертизы, либо обращения в учреждение здравоохранения, где происходит фиксация травм, которая позволяет подать заявление в РУВД и прокуратуру с целью обжаловать действие правоохранительных органов. Но учреждения здравоохранения не спешат выдавать медицинские документы ссылаясь на то, что у нихнет травматолога, а в РУВД рассказывают о том, что в данным момент все следователи заняты и предлагают прийти позже, затягивая время направления в комитет судебных экспертиз.

Вместе с тем, общественная реакция на массовые задержания и пытки по преимуществу опирается на героизацию и встраивание опыта страданий в национальное строительство. Так, 21 августа в своем видеообращении Мария Колесникова определила события в первые недели после подведения итогов выборов как прогресс, на который у других народов уходит сотни лет. Позитивное позиционирование беларусов как солидарной и зрелой нации в риторике оппозиции резонирует и с публичным дискурсом действующей власти. Так, министр иностранных дел Беларуси Владимир Макей попросил Запад не вводить санкции, которые он определил как вредные для естественного становления нации: «Потеряем ритм, который нужен нашим странам и обществам, тем более в современном быстром мире. У нас сейчас сложная ситуация. Но какая из ваших стран не проходила болезненные этапы национального взросления? Дайте и нам его пройти… Потому что это в интересах всех: и Беларуси, и Европы, и всей Евразии. Прошу задуматься об этом без эмоций».

Регулярно проходя через репрессии и жестокое обращение, потерпевшие остаются отчужденными от личного опыта переживаний в пользу тех, кто использует тему пыток в пользу своего публичного капитала. Отчуждение опыта тех, кто пережил истязания, усугубляется весьма ограниченной возможностью вовлечь в восстановление справедливости международные организации. В марте 2020 года Ингибьёрг Сольрун Гисладоттир, директор БДИПЧ, дала высокую оценку сотрудничеству Верховного Суда с БДИПЧ ОБСЕ. Она подчеркнула, что проект БДИПЧ «Содействие демократизации и правам человека в Беларуси», который реализуется с 2018 года при финансовой поддержке со стороны Европейского союза имеет ряд достижений: разработка учебной программы в области прав человека; укрепление потенциала в сфере юстиции; повышение осведомленности о вопросах верховенства закона и прав человека; ряд успешных мероприятий по поддержке женщин, особенно молодых, в выполнении руководящих ролей в разработке и исполнении политики как на национальном, так и на местном уровне…». Инфильтрация любой общественной инициативы государством — один из основных результатов 26 лет правления Лукашенко. Однако, масштабы разложения гражданского общества как последствия такой политики остаются на обочине аналитического внимания. Удастся ли Беларуси найти свой путь помнить так, чтобы практики коллективной памяти не только и не столько становились источником легитимации или делегитимации режимов, но обеспечили справедливость, следует обсуждать — здесь и сейчас.

Символический капитал беларуского протеста в аналитике: симулякры на марше

Ситуация в Беларуси остается источником эпистемологической провокации — за неимением информации и из–за преобладания эмоций основным описательным и объяснительным инструментов остается сравнение Беларуси с опытом политического транзита других стран. По преимуществу ситуация сравнивается с российско-украинским конфликтом и Майданом для подтверждения или опровержения сходств и прогнозирования роли вмешательства сторонних акторов — России и Запада. И тех, кто в основном практикует такие сравнения, а именно российских политологов правого толка, можно понять, поскольку общественный капитал беларуского протеста отчуждается такими сравнениями в пользу давно поиздержавшихся либеральных ресурсов, способных вдохнуть жизнь в российскую оппозицию. Можно понять и беларусов, которые последовательно высказываются против поиска параллелей, в которых усматривают и историческую несправедливость, и небезопасную провокацию.

Если сравнение c Украиной и Россией сосредотачивается на роли противостояния Запада и России как основного фактора развития событий, сравнение беларуских событий с Арабской весной или протестами из–за сноса парка Гези в 2013 году фокусируется на общественной организации протеста, роли разных поколений и неизбежном конфликте коллективных идентичностей. При этом по преимуществу наиболее обсуждаемыми остаются все те же вопросы аффилиации с Западом и Россией.

Протесты и реакция властей сравниваются политологами и с актуальной ситуацией в Болгарии, Сербии и даже США или историей Чаушеску и Каддафи. Эти сравнения подталкивают к поиску общего в разных авторитарных режимах и судьбе их лидеров, и помимо чрезмерной морализации такие сравнения раздражают навязыванием мастер-нарратива, который остается неизбежным спутником преобладающей части исследований советского тоталитаризма.

Несмотря на выбор в пользу разных сопоставлений, сравнение Беларуси с чем-либо неизбежно приводит к воспроизведению мастер-нарратива о победе добра над злом и инструментализации рефлексии в пользу политической пропаганды. Мастер-нарратив не только не может удовлетворить запрос на понимание того, как сложился режим, каковы его последствия для разных социальных групп. В силу абсолютизации бинарных оппозиций (например, мир-война как одна из основообразующих беларуского публичного дискурса), мастер-нарратив остается сосредоточенным на борьбе и победе, но не на том, как обществу, группам и индивидам жить после победы над диктатором. Неслучайно, в риторике оппозиции нет места среднесрочным и долгосрочным планам.

Если и искать обоснованные сравнения лукашенковского режима и попыток борьбы с беларуским авторитаризмом, то имеет смысл встроить случай Беларуси в как можно более широкий контекст международных сопоставлений — в пользу историзации как авторитаризма, так и протеста как симулякров политического. Несмотря на многолетние политические репрессии и значительное количество пострадавших, об авторитарном режиме Лукашенко можно говорить как о симулякре, который сложился в пользу минимизации любого усилия де-легитимизировать этот режим. Неслучайно одним из самых впечатляющих перформансов в поддержку протеста стала работа питерского художника Александра Иванова. И шар-Лукашенко и шары, символизирующие оппозицию, остаются неустойчивыми и внутри пустыми — последовательным воплощением идеи симулякра авторитаризма, который не может не отразиться в симулякре оппозиции. Нельзя не отметить и тот факт, что в перформансе использовались не настоящие шары, а графика.

Очевидная зависимость политического насилия от электорального цикла требует увязывания разных кластеров произвола — от организации выборов, которые при любом раскладе будут в пользу правящего президента, до истязаний людей — в такой нарратив, который бы показал поступательное оттормаживание практик правового противостояния режиму и обречения оппозиции зеркалить дискурсы и практики власти. Возможно, такая оптика позволит максимально специфицировать историю беларуского авторитаризма. Ее счастливый финал явно не придет с победой над Лукашенко и потребует значительных усилий по восстановлению прозрачных и устойчивых механизмов обеспечения справедливости, политического участия, разрешения коллизий столкновения прав. А потому и демократия должна выстраиваться не как противопоставление авторитаризму, но как и анти-мастер-нарратив или нарратив, в основе которого признание множественности факторов и последствий политической истории эры Лукашенко.

Пока оппозиция остается заложницей власти, производящей столь сложные для преодоления симулякры, гендерная повестка остается заложницей оппозиции и женщин, помогающих «своим» мужчинам реализовывать их политические амбиции. Женщины, приносящие себя в жертву во имя гетеропатриархатных ценностей, которые кажутся им такими светлыми, подставляют не только себя, но и других женщин. 21 августа на обложке британского еженедельника The Guardian появилось стилизованное изображение Тихановской, взгляд которой устремлен вверх, а в руке которой белая роза — символ мирного протеста в Беларуси. Очевидная героизация в визуальном решении усиливалась сопровождающим текстом: «Власть цветов: Женщины ведут Беларусь к изменениям». Непосредственная участница протестов, художница Дарья Сазанович, нарисовала свой плакат, который обыграл символ протеста, белую розу, иначе: роза почти потеряла цвет, как рука, держащая ее за шипы, кровь. Художница так интерпретировала свой замысел: «В один день митингов я была с такой белой розой, которая после нескольких акций по городу становилась все короче и потрепаннее. Какими бы не были “красивыми” эти мирные акции днем с цветами, ночью становилось трудно дышать от осознания всего этого невиданного насилия». Вопрос о том, какие есть возможности у женщин в современной Беларуси, чтобы выработать свои собственные цели и повестки, заявить о них и быть признанными самостоятельными субъектами политического перехода к столь желанному демократическому транзиту, остается без ответа.

Примечания

[1] Так назвала председательница Избиркома Лидия Ермошина заявивших об объединении штабов Светлану Тихановскую, Веронику Цепкало и Марию Колесникову.

[2] Paul Patton The event of colonialism p.122 in Ian Buchanan and Adrian Parr Deleuze and the Contemporary World Edinburg University Press 2006

[3] Justin Clemens (2017) Bentham, torture, modernity, Cogent Arts & Humanities, 4:1, 1390913.

[4] Teresa Macias (2013) ‘Tortured bodies’: The biopolitics of torture and truth in Chile, The International Journal of Human Rights, 17:1, 113-132