Create post
Карта/Map

Как любители делают космос частью повседневности

Anna Litovskikh

В Советском Союзе космос считался утопическим пространством мечты, где реализовывались государственные проекты, значимые для всего человечества в целом, но парадоксальным образом отчужденные от каждого человека в отдельности. С распадом СССР и в результате общепланетарных экономических и социальных процессов космос оказался коммерциализирован, вместе с тем став более доступным для частных инициатив. В итоге в последние десятилетия появилось много изобретателей-любителей, которые самостоятельно, без поддержки государства, разрабатывают и пробуют технологии по покорению и исследованию космоса — таким образом делая его частью земной повседневности и создавая новый утопический горизонт.

Междисциплинарный исследователь Денис Сивков исследует этот феномен уже несколько лет и готовит к выходу посвященную ему книгу. В интервью Анне Михеевой на нескольких примерах он рассказал о важности любительских проектов, дискретной работе с материалами и неоправданном снобизме современных антропологов. А также о том, почему любительство — способ политической самоорганизации, и как это связано с его собственной исследовательской деятельностью. Иллюстрации — Екатерины Горбачевой.

Текст подготовлен и опубликован в рамках специального проекта syg.ma, посвященного поиску нового знания о России. Манифест можно прочитать по ссылке. Мы открыты любым предложениям сотрудничества и совместного поиска: если вы хотите рассказать об исследовании, которое проводите сами или делают ваши подруги, друзья, знакомые и коллеги, пишите на редакционную почту hi@syg.ma.

И не забывайте подписываться на наш инстаграм!

Исследование: утопия любителей и соединение космоса с повседневностью

Когда я начал исследовать любительскую космонавтику, то заметил, что темы, связанные с космосом, редко встречаются в публикациях по социальным наукам в России. Это противоречие меня заинтересовало: с одной стороны, есть колоссальный интерес публики к освоению и изучению космоса, с другой — мало социальных ученых об этом пишут. В этом зазоре нашлось пространство для реализации моей жизненной позиции. Я понял, что нужно заполнить лакуну, снизу создавать сообщество тех, кто будет исследовать космос: искать людей, организовывать события, выпускать журналы, давать интервью. Сейчас я работаю над книгой про космических любителей, и при благоприятных обстоятельствах через год она увидит свет.

Мне хотелось бы понять, как любители создают утопический горизонт и как пытаются его достичь. Я исследую влияние социотехнической утопии — ожидания, предвосхищения, воображения — на реальность. Любая мечта, воображаемое, идея имеют силу. Мы привыкли считать технологии чем-то закрытым, неимоверно серьезным, обязательным, сложным и недоступным — в том числе из–за того, что их так представляют государственные институции. Мне хотелось показать, что благодаря любительским проектам технонаука может быть радикально иной, например существовать ради удовольствия и веселья. Любительские проекты — яркая манифестация этой идеи романтизации и депрагматизации технонауки.

В любительстве соединяются вещи, которые казались в принципе несоединимыми, — обычная жизнь и космос

Мое исследование в основном посвящено российским любителям. Также мне важно было сравнить Россию с другими странами. В Штатах и у нас любители часто говорят о космических технологиях как о понятных и доступных, противостоя государству как чему-то, имеющему на них исключительное право. А латвийские любители, которых я тоже изучал, скорее, поддерживают государственную риторику в этой области и противостоят скепсису публики относительно необходимости покорения космоса. Есть популярное мнение, что космические программы — это напрасная трата ресурсов, которые следовало бы направить на решение экономических проблем и других насущных вопросов. С помощью ярких и интересных проектов любители из Латвии показывают, что космос может быть пространством досуга и одновременно приносить практическую пользу.

Чаще всего освоение космоса представляется как предприятие всего человечества — социальными исследовательницами и исследователями в том числе. Любителей не замечают: освоение космоса отдельными людьми понижает градус героического пафоса. А они тем временем предлагают уникальные социотехнические решения. У антрополога Джошуа Рино в книге о военном мусоре есть глава о мусоре космическом. Он рассказывает о радиолюбителях, которые связываются со спутниками, вычисляют по траекториям их типы и посылают им команды. Технологии позволяют устанавливать связь со списанными устройствами, которые были запущены в 1970–1980-х годах. На государственном уровне они считаются космическим мусором, хоть на самом деле их можно привести в рабочее состояние. Любители заставляют посмотреть на космический мусор иначе: хакерскими действиями они превращают списанные спутники в функциональные устройства. Другой пример — про российских любителей, добывающих комплектующие для своего спутника в ближайшем магазине электротоваров. А один любитель из Латвии рассказал мне, что в свой первый стратосферный запуск предложил жене положить обручальные кольца в бокс с оборудованием — поместить часть обычной жизни в космос. В любительстве соединяются вещи, которые казались в принципе несоединимыми, — обычная жизнь и космос. Подобные истории составляют важную часть их утопии и кардинально меняют наше представление об освоении космоса: он перестает быть государственным делом или делом всего человечества и становится частью повседневности.

Когда я только начал заниматься темой космоса, мне важно было понять, что написано в этом поле, какие исследования проводились в антропологии космоса. Я прочитал статью Деборы Баттальи — «матери» антропологии космоса. Она писала, что дневники космонавтов можно использовать как этнографический материал. Меня это заинтересовало, и я нашел с десяток опубликованных дневников. Это новый огромный пласт информации, ведь есть еще неопубликованные, о которых я знаю не так много. Такие дневники предлагают насыщенное описание космической повседневности. Антропологи космоса в каком-то смысле возвращают земное в космос, где продолжает существовать общество, культура, мораль, конфликты. Работа с дневниками может развеять девственный образ космонавта, демифологизировать его. Это может помочь и космонавтам, и тем, кто занимается освоением космоса здесь, на Земле. В будущем, когда я закончу исследование любителей, мне бы хотелось сделать проект о повседневности космонавтов на орбите.

В этом контексте любопытен и взгляд любителей на детство. Современные дети все еще мечтают стать космонавтами, но государственные институции это желание присваивают. Например, чтобы в определенном космическом предприятии было необходимое количество сотрудников, открывается соответствующее число кружков космонавтики и детских планетариев. Это то, что Фуко называл биополитикой, восходящей к христианским идеям заботы о стаде. Для государства дети — это трудовой ресурс. Для любителей же они — источник вдохновения. Один из моих информантов рассказывал, что любит делать скафандры вместе с детьми, потому что дети способны изобретать вне институциональных и профессиональных границ. На них еще не оказали влияния ни школа, ни университет, где любое действие должно подчиняться правилам. Дети возвращают мечту в освоение космоса.

Поле: расширение выборки и репрезентация любительства в кино

На полевом этапе исследования я разными способами пытался получить данные о любительских проектах в космонавтике: брал интервью, ходил на конференции и презентации любительских проектов, стартапов. Я бы не назвал это поле сложным: люди вели себя довольно открыто. Мне удалось посетить несколько любопытных собраний и встреч. На одной из них любительский проект трансформировался в коммерческий стартап: все его участники собрались, чтобы поделить обязанности и возможную прибыль. С этой встречи у меня осталась трехчасовая запись. Я пока мало над ней работал, но чувствую в этом материале большой потенциал. Также мне было важно понять более широкий контекст освоения космоса в России — услышать не только любителей, но и представителей частных организаций и государственных структур. Это важно по причине существования связей и переходов между этими сферами: любители могут основать коммерческий стартап, а конструкторы из госкорпораций — участвовать в любительских проектах.

Как я уже говорил, в какой-то момент мне стало важно сопоставить разные подходы к любительскому освоению космоса, я решил расширить географию исследования и занялся поиском информантов в других странах. Понятно, что в Америке частных космических инициатив в сотни раз больше, люди там ставят свои любительские рекорды. Я взял интервью у Кэмерона Смита — профессора антропологии из Портленда, который конструирует скафандры в подвале своего дома; связался с участниками самого крупного любительского проекта по разработке недорогих форм суборбитальных пилотируемых полетов — с датской компанией Copenhagen Suborbitals.

Напряжение между маленькой группой людей и большой идеей, малыми средствами и большими достижениями важно для понимания любительских техноутопий

На одной из встреч узнал о режиссере научно-популярного кино Дмитрии Завильгельском. Он снял фильм о двух проектах, возглавляемых Александром Шаенко: о спутнике «Маяк» и установке для получения кислорода из водорослей, которую можно использовать в космосе. Тогда меня заинтересовала режиссерская оптика, особенная рецепция любительства, и я взял у него интервью. Потом нашел шотландского фотографа Роберта Ормерода, который снимает космических энтузиастов, в том числе любителей. Из интервью с ним понял, что его репрезентация любительства соединяет в себе зрительский интерес, интерес институций, которые эти фотографии выставляют или публикуют, и оптику самого фотографа. То есть фотографии и фильм, а главное, разговор о них с создателями могут показать рецепцию любительских проектов. Затем я связался с режиссером Максом Кестнером, который шесть лет снимал фильм о Copenhagen Suborbitals. Он планировал сделать его за год, но запуск ракеты затянулся по ряду социотехнических причин: участники не могли поладить друг с другом и техникой, технические объекты не ладили между собой. Кестнер хотел показать напряжение между малым и большим — между маленькой группой людей и большой идеей, малыми средствами и большими достижениями. Это напряжение, которое не снимается, важно для понимания любительских техноутопий.

Траектория: от индианистики к антропологии и любительство как политическая позиция

Я родился в Советском Союзе и учился в ничем не примечательной советской школе. Оканчивал ее, пока СССР разваливался на глазах. Это было время, когда институты и скрепы, которые держали эту империю в течение 70 лет, переставали работать. Разрушение выражалось в незначительных бытовых ритуалах, но при этом было довольно травматичным. Я отчетливо помню день, когда компания отъявленных хулиганов просто рвала на части советскую школьную форму. Это видел не я один, это видел весь класс. Никто ничего не говорил, но все понимали связь школьной формы с порядком, даже если и не любили ее носить. Никто не был готов к тому, чтобы этот порядок рухнул вот так, в одночасье.

Я окончил девять классов и в то время не планировал учиться дальше. У моих родителей не было высшего образования, и они говорили: надо получить такое образование, которое просто позволит найти работу. Я пошел в колледж газа и нефти. При этом с позднего детского возраста у меня было собственное убежище: меня занимали американские индейцы. Есть такое слово «индианистика», которое означает одновременно и изучение культуры и истории индейцев, и некоторую ролевую игру — групповые выезды, ношение костюмов, индейские песнопения и танцы. В групповых играх я участия не принимал, успел этот миметический момент перерасти, но много знаю о дискуссиях, которые в этом сообществе происходили: можно стать индейцем или нельзя. Сейчас понимаю, что и для подростков, и для более взрослых людей в поздний советский период индианистика была своего рода политическим убежищем. В этом вымышленном мире индейцев можно было жить как хочется, без государственного надзора. Эта тема тогда была очень популярной: об индейцах писали в газетах и журналах, снимались передачи. На уровне государственной риторики они были символом сопротивления капитализму, для нас — утопическим образом внутренней свободы. К этому увлечению позже присоединились мистицизм и интерес к шаманизму, и с этим багажом на пятом курсе своего колледжа я понял, что не хочу карьеры инженера. Тогда я смог и сам решиться, и родителям сказать, что хочу учиться дальше и пойду в университет.

Я поступил на философский факультет в Волгоградский государственный университет. Там понял, чего хочу: исследовать, преподавать, узнавать, открывать новое. Я достаточно быстро там освоился и сделал академическую карьеру, насколько это было возможно в Волгограде. Написал и защитил диссертацию о Теодоре Адорно. Мне повезло: у меня были адекватные, интересные преподаватели и ориентиры, сейчас наука там в ужасном состоянии. Это даже нельзя назвать наукой. Скорее это бесконечная и бессмысленная имитация некоторых научных форм, плагиат, переписывание рабочих программ, игры в патриотов. В конце 1990-х и начале 2000-х годов там еще сохранялись островки свободы, университеты не были настолько подмяты государством под себя. Сейчас они там постоянно занимаются бессмысленной аккредитацией: люди перекладывают с места на место тонны ненужных бумаг. Эта аккредитация лежит на плечах не особых служб, а преподавателей. Вместо того, чтобы учить и вести исследовательскую деятельность, они занимаются бюрократической работой. Абсолютная бессмыслица, которая и стала одной из причин моего бегства из Волгограда в Москву три года назад.

Меня долго звали в Москву, но не на конкретные должности. Многие люди, чье мнение я уважал и уважаю до сих пор, просто говорили: «Приезжай!» Но у меня и у некоторых коллег не было намерения уехать. Мы хотели делать что-то в Волгограде: исследовательские проекты, научный центр. Несколько таких инициатив провалились. В то же время набирал обороты мой конфликт с руководством кафедры вуза, где я работал. Когда мне просто запретили ездить на конференции, аргументировав тем, что это никому не нужно, я понял, что больше здесь жить нельзя, и уехал.

Интерес к американским индейцам вывел меня не к количественным исследованиям, которыми многие социологи занимаются, а к качественным

Долгое время я занимался философией, но потом в моей жизни произошел важный сдвиг: мне захотелось делать что-то более близкое к повседневности, что-то про людей, а не про идеи. Я больше не хотел заниматься спекуляцией и интуитивно начал мигрировать в сторону социальных и политических наук, прикладных исследований и «настоящего» мира «за окном».

Я понимаю, что интерес к американским индейцам вывел меня не к количественным исследованиям, которыми многие социологи занимаются, а к качественным. Пока я был в Волгограде, у меня появилось первое поле. Мы с коллегами выиграли грант, учрежденный Российским государственным научным фондом и Волгоградской областью, и занимались исследованиями «пассажиринга»: нам было интересно понять социальный мир волгоградских маршруток. Я целый год катался на этом частно-общественном транспорте и вел полевой дневник — это было мое этнографическое крещение. К сожалению, я его только в несколько статей превратил, но, возможно, еще когда-нибудь вернусь к этому материалу и сделаю книжку. Тогда у меня просто не хватило ума, сил или смелости как-то его обработать, поместить в некоторый контекст. Я не совсем понимал потенциал исследования, а сейчас, кажется, понимаю.

Но именно в этом исследовании «пассажиринга» я, надеюсь, стал антропологом. С этим опытом исследований я подал заявку на получение Карамзинской стипендии Фонда Прохорова. Цель этих стипендий — в усилении академической мобильности между провинцией и Москвой, в обеспечении талантливым людям возможности уехать. Конкурс подразумевал выбор исследования, я выбрал проект об исследовании космоса в российских и американских медиа. Его руководительницами были Екатерина Лапина-Кратасюк и Евгения Ним из НИУ ВШЭ. Они решили, что я им подхожу. Уже тогда я подсел на иглу исследований науки и технологий (STS), в которых соединяются антропология, социология, история и философия техники. Это большое, любопытное и достаточно демократичное поле. В нем гораздо реже встречаются входные препятствия в виде дисциплинарной принадлежности, и любая оптика и исследовательский метод применимы. Здесь важен результат, а не то, какое дисциплинарное поле ты представляешь. В итоге я занялся исследованием популяризации космоса. Мне было интересно, как серьезная наука, сложная научная мысль превращается в популярную. Что происходит со знанием? Какие трансформации оно переживает? Может ли быть так, что это в принципе разные формы, которые друг с другом никак не связаны? В фокусе моего исследования были практики, производимые самими учеными, процесс приготовления сырого научного знания. Я представил этот процесс как социотехническое предприятие.

Меня интересовали, с одной стороны, визуальные средства, например роль презентации в производстве популярного знания. С другой — было любопытно узнать о возможностях и интересах самих ученых. Я с удивлением обнаружил, что многие популяризаторы считают свою деятельность рекрутингом: ищут новых людей, которых интересует научное производство, астрофизика и космонавтика. Во время исследования популяризации я познакомился с российскими космическими любителями. Одним из них был Александр Шаенко, который с командой любителей сделал и запустил спутник «Маяк». Во время интервью, пока он мне рассказывал о своих популярных лекциях, я не мог отделаться от мысли, что люди сделали свой спутник в гараже и запустили его. Вскоре мне удалось поговорить с Олегом Блиновым — инструктором на тренажере «Выход-2», имитирующем выход в открытый космос. Он рассказал, что решил делать скафандры, потому что у скафандров промышленного производства есть ряд недостатков. То есть у меня было уже два кейса: спутник и скафандры. Мне был нужен третий, чтобы начать писать более или менее связную историю и обозначить тенденцию. Тогда мне рассказали о Никите Попове, руководителе частного клуба космонавтики, который с командой в 2015 году запустил в стратосферу мышенавта. Они создали такую систему жизнеобеспечения для лабораторной мыши, чтобы не просто запустить ее в стратосферу, но и вернуть живой. У них получилось.

Любители на собственном примере демонстрируют, что любой человек без специальной подготовки может принять участие в космическом проекте

В этих двух проектах — с маршрутками и любительским освоением космоса — меня привлекает факт низовой самоорганизации. Любители рассказали мне об идее собственного космоса, без государства. В Америке, в Дании и в других странах они на собственном примере демонстрируют, что космические технологии — простые, любой человек без специальной подготовки может принять участие в космическом проекте. В оптике любителей государство предстает в виде ограничительной структуры: оно превращает технологии в политический черный ящик. Все подчиненные ему системы и институты выстраивают дистанцию между технологиями и человеком, производят специфический образ космоса как закрытого и недостижимого. Мне кажется, проекты любителей — это определенная политическая позиция.

Так же и с маршрутками в Волгограде. В то время, когда Союз рухнул и государство было неспособно поддерживать городскую транспортную инфраструктуру, появилась инициатива снизу, в рамках которой владельцы маршрутных такси, водители и пассажиры сами произвели свою транспортную систему. Поскольку в этой системе не было готового морального или социального порядка, его пришлось изобрести. Я часто вспоминаю случай, когда в самом центре Волгограда одна маршрутка подрезала другую, и водители вышли на главную улицу города и начали драться. Я в это время просто переходил дорогу и наблюдал за развитием ситуации. В какой-то момент водители схватили друг друга за грудки и толкались на месте. Это выглядело нелепо и бессмысленно, и когда они оба уже устали толкаться, один спросил другого: «Ну что, все?» Другой кивнул. Они договорились, расцепились и поехали дальше по своим маршрутам. В разбирательстве не участвовали никакие внешние силы: ни полиция, ни какой-либо другой регулировщик пассажирских перевозок. Это же такой микросоциальный договор в повседневности! На такие низовые способы организации и их потенциал редко кто обращает внимание.

Метод: снобизм антропологов и исследование как способ осмысления своего пути

Два кейса к моменту начала моей работы над проектом, посвященном космическим любителям, стали историей: спутник уже был запущен, а мышенавт давно вернулся на Землю. Мне пришлось работать ретроактивно. Я не мог наблюдать за развитием любительских проектов, но брал интервью и изучал опубликованные участниками материалы; постоянно просил присылать визуальные репрезентации их работы: фотографии, видео, рисунки, иллюстрации. Любителям самим важно шуметь, рассказывать о себе, в отличие от государства, которое гораздо более скрытное и секретное. У меня было много визуального материала, который часто выступал в качестве не только иллюстраций, но и вдохновения. Так произошло с фотографией скафандра, который лежит на диване в обычной квартире. Для меня как исследователя и для моих слушателей это мощный образ. Помимо визуальной репрезентации, мне интересны и научные артефакты, с которыми работают любители. Одна собеседница рассказала, что на каком-то этапе конструирования ракеты для мыши появилась задача определить необходимый на время полета объем воздуха. Участники любительского проекта нашли в гугле статьи о лабораторных мышах и использовали информацию оттуда для обеспечения воздухом мышенавта.

В исследовании любительских космических проектов не было возможности провести последовательное этнографическое погружение, поэтому полевая работа была дискретной. В англоязычной традиции такой подход называется multisited, или multimodal, — когда исследовательский материал собирается в различных местах с использованием всех доступных или необходимых методов и медиа, а сама процедура наблюдения меняется, подстраиваясь под внешние условия. Таким образом, из разнородного материала я собираю сложный пазл — картину того, как выглядит любительское движение в России и, возможно, в мире. В методе интервью мне нравится эффект снежного кома в сообществе: информанты сами предлагают поговорить с участниками других проектов, дают наводки на других информантов. Мне предстоит провести интервью еще с несколькими людьми из Европы и США. Тут важно вовремя остановиться и сказать: «Все, я больше ничего не собираю». Но пока я могу себе позволить делать вылазки в поле.

Мое исследование находится на стадии, когда самый необходимый материал собран. У меня чуть больше пятидесяти интервью с любителями, стартаперами, популяризаторами, энтузиастами, фотографами и режиссерами, сотрудниками государственных компаний. Я нахожусь в середине пути: часть интервью я расшифровал, но какие-то важные записи еще предстоит. Для меня процесс расшифровки очень важен: я обращаю внимание на интонации, оговорки, смех, придыхания, которые многое говорят о том, что человек хотел и не хотел сказать. Прослушивание разговора выводит на новый уровень осмысления, я замечаю вещи, которые во время интервью пропустил. Также я опубликовал несколько текстов про любителей, и у меня есть совсем сырые тексты, которые я готовил к презентациям или для других проектов.

К колоссальному списку литературы я обращаюсь тоже дискретно. Весь этот объем мне не прочесть никогда, и в этом тоже важно соблюсти баланс между интересным и важным. Какие-то вещи нужно читать в момент обнаружения идеи, чтобы не упустить и развить ее. Я понимаю, что нельзя замыкаться только на темах любителей и космоса, важно обращать внимание на исследования из других областей научного знания. Такого рода отступления от основной темы могут благоприятно повлиять на исследование, насытить его неожиданными логическими ходами. В моей работе много деталей, но мне необходимо наполнить ее идеями. Передо мной остро стоит вопрос: что я могу сказать миру, потенциальному читателю, чего еще никто не говорил до меня?

Антропологу нужно не только достаточно погрузиться, но и не раствориться полностью

Хотелось бы сказать о снобизме классических антропологов, для которых интервью — это не этнографический метод. Я думаю, что это не так. Но этот снобизм существует и на уровне практики, и на институциональном уровне. Во многих антропологических текстах интервью описывается как ограниченный и непродуктивный метод, а включенное наблюдение превозносится. Не был год в поле — не антрополог! Но в современном мире год в поле — это иллюзия. Почти все знакомые уезжают на несколько месяцев в поле. Потом суммируют эти полевые периоды в год. Это максимум, который они могут себе позволить. Этот год в любом случае не будет годом непрерывного герметичного наблюдения, он будет прерываться неизбежными жизненными интервенциями. Жизненный багаж и социальные сети, современные способы обмена информацией не дают исключить себя из повседневности социального исследователя или исследовательницы и полностью включиться в жизнь объекта наблюдения. Кроме того, такое ограниченное видение метода может быть даже вредным. Антропологу нужно не только достаточно погрузиться, но и не раствориться полностью.

В каком-то смысле исследования для меня — это инструмент для осмысления собственного жизненного пути. Способ здесь, внизу, искать возможности, учиться обходить препятствия. Это постоянный поиск новых стратегий и ресурсов для реализации собственных проектов. Порой получается свои идеи продавить, случается и обратное. Но всегда необходимо идти вперед и преодолевать барьеры, которые насаждают сверху, искать новые пути. Как это делают исследуемые мною любители.

* * *

Денис Сивков — антрополог, социолог и философ, доцент кафедры теоретической социологии и эпистемологии Института общественных наук РАНХиГС. Занимается исследованием любительского освоения космоса, подробнее о котором можно почитать в его интервью проектам Strelka Mag, «Звезда», «Реальное время», статьях для журналов «Этнографическое обозрение», «Сибирские исторические исследования» и «Социология науки и технологий», а также в лекциях, прочитанных в Самарской областной научной библиотеке, Московской антропологической школе и Музее Федорова.

Связаться с Денисом можно в фейсбуке и по электронной почте.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Anna Litovskikh

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About