Когда речь заходит о российских инфраструктурах, чаще всего имеют в виду системы взаимосвязанных объектов и сообществ людей: конкретные предприятия, финансовые организации, транспортные системы, энергетические сети. Их рассматривают в функционалистском ключе, как призванные обслуживать различные сферы жизни: энергетическую, информационную, финансовую, производственную, рыночную. При этом специфические свойства социальной среды и «правила игры», определяющие своеобразную работу инфраструктур, остаются невидимыми.

Сергей Бабкин поговорил с авторами фотокниги Infrastructures Сергеем Новиковым и Максимом Шером об их исследовании инфраструктур и художественных методах, позволяющих проявить скрытые сети властных и общественных отношений.

Текст подготовлен и опубликован для специального проекта syg.ma, посвященного поиску нового знания о России. Манифест можно прочитать по ссылке. Мы открыты для любых предложений о сотрудничестве и совместном поиске: если вы хотите рассказать о своем исследовании или работе ваших подруг, друзей, знакомых и коллег, пишите на редакционную почту hi@syg.ma.

И не забывайте подписываться на наш инстаграм!

Исследование: невидимые движущие силы государственной машины

Наша фотокнига называется Infrastructures — именно так, по-английски. Ближе к концу работы мы узнали, что кто-то уже делает проект «Инфраструктуры», поэтому решили взять в качестве названия английское слово. К тому же с прагматической точки зрения, конвертируемость на международной сцене полезна.

В первую очередь наш проект — художественный, а не исследовательский. Мы понимаем инфраструктуры метафорически — как невидимые, скрытые структуры. Несмотря на то что в книге есть попытка с помощью изображения и текста осмыслить конкретные инфраструктурные объекты (вроде нефтепровода «Дружба», по которому нефть Поволжья и Урала идет в Европу, или Русского моста за 2 миллиарда долларов во Владивостоке, построенного к саммиту АТЭС), мы обращаемся еще и к истории идей.

Для нас это тоже инфраструктура — некие невидимые сети, работающие в нашем обществе как движущие силы. В предисловии к книге мы пишем, что инфраструктуру исследуем и в буквальном, и в более широком смысле. Это «инфраструктура» идей и дискурсов, которые приводят в действие государственную машину и используются властью в своих целях. В первых кейсах для проекта мы пытались разобраться с историей и последствиями российской приватизации.

В России капитализм своеобразный. Задача — спокойно показать, как все устроено, что это не абсурд, как принято считать, а по-своему логичная, рациональная система

Когда в 1990-х проводили рыночные реформы, в идеологических тонкостях никто не разбирался, по крайней мере в широком медийном дискурсе. Просто рыночная реформа. А что такое рынок, с чем придется иметь дело, люди не понимали и не понимают до сих пор. О структуре рыночной экономики им никто не рассказывал. Возможно, и сами реформаторы не могли предвидеть эффект этих реформ, хотя они прекрасно осознавали, что реализовывали их именно в неолиберальном ключе, а не, например, по модели послевоенной европейской кейнсианской экономической политики, которая привела к взрывному росту уровня жизни на Западе.

Не только иностранный, но и наш собственный взгляд сформирован литературой и разнообразными мифами. Каждый текст нашей книги начинается с литературного «парадокса». Дальше мы стараемся раскрыть его, проявить структуру властных отношений. Ни в коем случае не обеляем нынешний политический режим, но стремимся объяснить его рационально. Указать, какая логика лежит в его основе.

Логика есть, она просто другая. Это не рацио либеральной демократии, а рацио ресурсного капитализма. В России капитализм своеобразный, так же как свой капитализм — в Китае и где-нибудь, допустим, в Корее. Задача текстов — спокойно показать, как все устроено, что это не абсурд, как принято считать, а по-своему логичная, рациональная система, которую нужно изучать. Но еще в книжке много и довольно естественных наших эмоций, личного отношения.

Британский критик Оуэн Хазерли описал нашу книгу как пример «национального нигилизма». Этот термин, введенный еще в 1930-е годы (болгарским революционером Георгием Димитровым), означает попытку развенчать все, что касается культуры страны, в которой живет сам «развенчивающий». На наш взгляд, это не так. Мы критикуем политэкономическую систему, но мы не нигилисты. Взять, к примеру, кейс о Норильске, в котором мы пытаемся критически оценить необходимость крупных промышленных центров за полярным кругом, в малопригодных для жизни человека регионах. Оуэн Хазерли высказал довольно характерную для западного левого интеллектуала позицию, балансирующую на грани апологии сталинизма как средства построения советского военно-промышленного комплекса для защиты идеалов революции от мирового капитала. Но мы смотрим изнутри и знаем, какой ценой был построен Норильск и что собой представлял этот проект с точки зрения экономики и технологий, как там эксплуатировали людей.

Тем не менее книга получилась левая, хотя и без классической левой догматики. В ней много критики марксизма и советского социализма. Это вышло отчасти намеренно, отчасти само собой. В проекте не складывается некая политическая программа, но такой задачи и не было изначально.Все силы отдавались на то, чтобы сделать хорошую фотоработу, но затем стало понятно, что все должно зазвучать как-то именно политически.Так что позиция формировалась по ходу работы. А если разместить ее где-то конкретно на политическом спектре, то, наверное, это скорее социал-демократический взгляд: не радикально левый, но и, конечно, не либеральный.

Мы парадоксальным образом смыкаемся в чем-то с путинской антизападной риторикой, потому что она тоже вызвана обидой на Запад

Одним из отправных пунктов и источников вдохновения для нас был проект Алана Секулы Fish Story 1995 года, связанный с изучением игнорировавшихся на тот момент торговых отношений, морского транспорта и портовой жизни. И у нас, наверное, есть соприкосновение с его марксистской позицией, однако у него она более радикальна.

Секула, с одной стороны, вдохновляет, поскольку просто показывает, какой должна быть политическая фотография и критические тексты к ней. Однако с пластической точки зрения Секула снимал так же, как и фотографы агентства Magnum тех времен, то есть это качественная журнальная фотография, которая сама по себе не несет идеологического заряда — смыслы задают только тексты с четкой политической позицией. В 1970–80-е годы Секула написал несколько важных радикальных эссе о повседневном значении фотографии в западном мире, ее роли в политической экономии капитализма, но из нынешнего времени некоторые из них кажутся наивными. Он призывал, например, возродить пролеткульт, ориентированный на массы. И сам он, и фотографы его круга устраивали выставки (а некоторые и сейчас продолжают это делать) в помещениях профсоюзов, где люди работают или отдыхают. Но это ни к чему не приводит: все равно превращается в некий жест. И Секула в итоге так и не смог противостоять рынку, поглотившему и изобразительное искусство, и политизированную документальную фотографию.

Секула, который выступал за выход фотографии из контекста искусства и ее вхождение в контекст политики и активизма, стал значимой фигурой именно в мире искусства. С одной стороны, его не очень любила буржуазная арт-тусовка из–за радикальной левой позиции, с другой — он участвовал в значимых выставках современного искусства, например в Documenta. На выставке об экологии в «Гараже», так же как на посмертной сольной выставке в одной из нью-йоркских галерей, его работы выставлялись без текстов. То есть их таким образом просто «кастрировали». Мы, кстати, готовы выставляться только с текстами.

Лозунг Infrastructures довольно простой: «Дайте нам сказать!». Однако выходит это далеко не всегда. Нам дали такую возможность на фестивале Format в Англии, но он виртуальный, а это не то же самое, что реальная выставка. Там голоса сливаются в белый шум. Мы парадоксальным образом смыкаемся в чем-то с путинской антизападной риторикой, потому что она тоже вызвана обидой на Запад, который не хочет видеть Россию равной себе. А в постколониальный сюжет об отношениях Запада и его колоний мы тоже не встраиваемся, потому что наша история отдельная и никого по большому счету не волнует.

Метод: свободные ассоциации и реконструкция

Первые исследовательские кейсы всплывали в голове при анализе процесса приватизации и рыночных реформ 1990-х. Как в случае с Черкизовским рынком — пустырем, на место которого немедленно «выползли» земля, власть и все интересующие нас отношения. Один кейс, но в нем целый клубок связей, наслаивающихся друг на друга. Человек, которого могли посадить за сдачу находившейся в федеральной собственности земли около Черкизовского рынка, когда он был ректором спортивного института, в итоге теперь министр спорта. Так работает преемственность власти. Основатели группы компаний «Киевская площадь» Нисанов и Илиев, тоже начинали там, а стали королями московской коммерческой недвижимости.

Со временем набор кейсов расширялся, вместе с этим росло количество художественных приемов. Где власть, там и символы власти, и вот мы занимаемся памятниками Кирову. Некоторые кейсы мы бросали, уже сняв какой-то материал, или же вливали их в другие главы. Иногда бывало, что фото сделано, а текст не рождается или лучше подходит к другому кейсу. В общей сложности исследование и художественная работа заняли четыре года, и эти процессы шли параллельно. Никакого списка кейсов, которые соответствовали бы определенным критериям отбора, у нас не было, скорее мы следовали методу свободных ассоциаций. Какие-то истории казались слишком обширными. Был, например, план включить что-нибудь о влиянии Монгольской империи на Российское государство, но, когда кадр уже был готов, что-то не пошло, не выходило конкретизировать. Случайным образом получилось ровно 50 кейсов.

Мы работали именно с фотографическим, потому что ключевой мотивацией была попытка усложнить визуальный метод производства знания о постсоветском пространстве

Infrastructres изначально планировался как фотопроект. Когда начинали работу, мы еще не знали, сколько в нем будет кейсов, не представляли, как сложится проект. Мы работали именно с фотографическим, потому что ключевой мотивацией была попытка усложнить визуальный метод производства знания о постсоветском пространстве. Мы как будто хотели сказать: «Посмотрите, сколько здесь всего интересного, сложно переплетенного, как это интересно исследовать, в том числе визуально, а не бултыхаться в рамках нескольких уже заезженных тропов». Нам было важно придумать нечто новое медийно-фотографическое — изображения, которые бы на что-то отвечали, что-то объясняли. Некоторые из них, кажется, действительно удались, хотя по-прежнему не все, к счастью, это понимают.

Например, в книге есть фотография трансформаторной будки в жилом районе. А в тексте к ней рассказывается, как люди нелегально подключаются к электричеству. Это история о конкретной инфраструктуре, но еще и о том, как устроена повседневная жизнь в любой точке постсоветского пространства. При этом визуально мы доходим до некой абстракции. Она не вписывается в устоявшиеся образы постсоветского. Есть ли объект примитивнее, проще и универсальнее, чем трансформаторная будка? На ней нет никаких признаков идентичности, разве что кроме кириллических букв. Похожим образом работает фотография трубопровода «Дружба». Это не случайный снимок трубы: на нем пойман момент, когда ее ремонтировали из–за нелегальных врезок. Такое событие нужно или обнаружить, или реконструировать — это не совсем банальная фотография.

Проект довольно разнородный за счет использования множества приемов. К каждому кейсу мы подбирали особый метод работы, который казался адекватным явлению, актуализировал его. В преамбуле мы пишем, что основная задача книги — сделать невидимое видимым. Что-то становится видимым, если это просто документальная фиксация, как в случае с нефтепроводом «Дружба» и кирпичным заводом под Махачкалой. Там это значимый элемент политической экономии региона: таких «заводов», которые, по сути, даже не заводы, а глиняные карьеры с примитивной механизацией, в Дагестане очень много. С одной стороны, на них используется в буквальном смысле рабский труд, с другой — эти «“заводы» поставляют кирпич для дагестанского строительного бума, благодаря которому местная бюрокатия и окологосударственный «бизнес» «осваивают» миллиардные субсидии, выделяемые республике из федерального бюджета. Но не все можно снять в ландшафте, поэтому мы прибегли к методу реэнектмента: конструировали сцены, как в кино, нанимая актеров с сайтов массовок. Фактически мы конструировали нашу интерпретацию какого-то события из прошлого или явления в настоящем.

Результаты невидимого рабского труда вполне себе видны в окружающем пространстве. Это можно назвать игрой с видимым и невидимым

Например, как в случае с митингом против приватизации в Нижнем Новгороде в 1993 году, на который приезжали Гайдар и Чубайс. Мы восстановили митинг ровно на том же месте, где он проходил. Позвали людей через сайт массовок и знакомых, сами написали ровно те же лозунги на основе репортажа, найденного на YouTube, и заголовков из газетной публикации. При этом фотография намеренно сбивает с толку. Это все же не костюмированное шоу. Видно, что люди современные, а не из 1993 года. Получилась попытка одновременно воссоздать через тексты дискурс той эпохи и показать, что это происходит прямо сейчас. Иногда мы делали реэнектмент на основе найденных изображений, как в случае со встречей конспирологов: у них на сайте были какие-то превьюшки. Или, например, снимок с выносом трупа мы сделали по кадру из телерепортажа, который уже нигде не найти. Не знаем, какой эффект дает отказ от найденных фотографий (которыми сейчас занимаются все кому не лень) в пользу реэнектментов. Вероятно, лет через десять, когда различия между началом 1990-х и 2017 годом чуть-чуть подсотрутся, наши фотографии можно будет спокойно печатать в качестве иллюстрации тех событий.

Видимость может проявляться и другими способами. Если взять тот же кирпичный «завод» под Махачкалой, кадр с ним соседствует с другим — фотографией городской застройки, где видна часть дома из местного кирпича. Результаты невидимого рабского труда вполне себе видны в окружающем пространстве. Это можно назвать игрой с видимым и невидимым. Где-то — буквально видимое, а где-то — образ, некая отсылка к тому, как это могло бы выглядеть, такой кадр из кино. Многие исторические события люди воспринимают именно как кино, в том числе и наша правящая группировка, правда в их случае речь идет исключительно о советском кино.

Мы также работали с разными жанрами фотографии. Например, сложно было визуализировать такое явление, как спойлерство, поскольку оно происходит как бы на бумаге. Это придуманная в 1990-х манипулятивная политтехнология: против кандидата на выборах соперники выставляют его однофамильцев, часто даже специально меняя им паспортные данные. Это происходит и прямо сейчас, перед очередными думскими «выборами». Мы сделали портретные фотографии двух разных, но очень похожих людей. На самом деле мы не раскрываем, два разных человека это или один, в котором что-то изменилось. Выбирай не выбирай, а получишь все равно то же самое. А есть и совсем фантазийные кадры — например, с гусеницей, ползущей по самшитовому лесу под Сочи. Понятно, что никакого отношения к реальности это не имеет, это лишь образ экологической катастрофы, придуманный, чтобы точнее охарактеризовать проблему. Из–за огромного размера костюма гусеница, сожравшая реликтовый лес, стала видима, хотя вообще-то она маленькая, неприметная.

Способы выведения невидимого в видимое были разными, но мы прекрасно понимаем, что кадр может быть интерпретирован самыми разными путями, и, хотя мы свою авторскую позицию в книге дали, изображение можно вырвать из заданного контекста и показать в любом другом. Но благодаря текстам наша позиция ясна.

Когда мы работали над текстами, мы старались сделать что-то максимально антилитературное. При этом русское слово «литература» тут не очень уместно, скорее речь об английском fiction, «вымысел». Мы задались целью очистить весь наш взгляд на постсоветское пространство от домыслов и литературных вымыслов.

Траектория: логистические пересечения

Максим Шер: У меня нет профильного образования по искусству и фотографии, а есть переводческое. Мой основной хлеб всю жизнь — это перевод. Фотографировать я начал в 2000-х на заказ для разных СМИ, учился у коллег и на собственном опыте. Первая публикация была в 2006-м, а на следующий год я стал заниматься собственными проектами. И меня лично, и нас вместе с Сергеем поддерживали галерея «Триумф». А в плане образования неожиданно много дала Летняя школа «Гаража» «Пространство и письмо». Там же мы вместе с Сергеем участвовали в воркшопе Марты Рослер.

Сергей Новиков: Мой бэкграунд связан с различными визуальными исследованиями. Некоторое время я был режиссером видеомонтажа, а затем занялся фотографической деятельностью и более 15 лет работал бильдредактором. Где-то в 2008 году начал заниматься проектной фотографией, в которой развиваться мне помогали какие-то краткосрочные воркшопы и пара резиденций вроде «Зари» во Владивостоке и ISSP в Риге. Довольно сильно изменил метод моей работы курс «Между документом и документацией», который в петербургском «Фотодепартаменте» вела Алина Белишкина. Прежде чем начать совместную работу с Максом, мы пару раз пересекались чисто логистически: когда он занимался проектом «Палимпсесты», а я — своими Grassroots. Пару локаций для этих проектов мы посетили вместе. Так появилась возможность обсуждать будущее сотрудничество.

* * *

Максим Шер — фотограф, художник. Занимается в основном темой репрезентации постсоветского культурного ландшафта и локальной/проблемной истории, работает с фотографией и видео, делает инсталляции, книги и зины. Работы демонстрировались на персональных и групповых выставках в Московском музее современного искусства ММОМА, РОСФОТО, Музее архитектуры им. Щусева, в галереях «Триумф», Calvert22, Mead, в Новой Третьяковке, фонде «Екатерина», Ельцин-Центре, Музее ПЕРММ и др. Автор фотокниг «Отдаленный звучащий чуть слышно вечерний вальс» (2013, Treemedia), «Палимпсесты» (2018, Ad Marginem), INFRASTRUCTURES (совместно с Сергеем Новиковым, 2019, recurrentBooks), «245 подъездов хрущевок» (2019, самиздат). Как фотограф работал для «Афиши», «Большого Города», Süddeutsche Zeitung, The New York Times, Der Spiegel, The Guardian, Bloomberg Businesweek и других изданий.

Сергей Новиков — фотограф, художник, работающий с изображениями. Проекты-исследования обращены к изучению экономики и культуры сообществ и территорий постсоветского пространства, механизмам, при помощи которых они функционируют. Фотографическая практика включает в себя интервенции в окружающую среду, создание и реконструкции визуальных отметок современности, документацию перфомансов, создаваемых специально для однократного запечатления.

Проекты ZATO (2014-2016) и Grassroots (2012-2018) выставлялись в России и за рубежом, попадали в шорт-листы Luma Rencontres Dummy Book Award Arles 2016, 2017, Photobookfest Moscow Dummy Award 2017, The Anamorphosis Prize 2016, Lucie Scholarship 2015. Работы автора публиковались на страницах Esquire Russia, Русский Репортер, The Moscow Times, The Guardian, Süddeutsche Zeitung, Der Spiegel, Wired, The Atlantic Cities, BuzzFeed, Dazed and Confused и других.