Create post
Космический бюллетень

Майкл Мардер. Огонь перерождения в сочинениях Александра Святогора

Клин между возникновением и распадом: вопрос о бессмертии в сочинениях Александра Святогора.

Константин Юон, эскиз к картине «Новая планета», 1920.
Константин Юон, эскиз к картине «Новая планета», 1920.

I

Как отмечает Борис Гройс во введении к антологии русского космизма, это философское направление «не представляет собой целостного учения. Скорее речь здесь идет о круге авторов конца XIX — начала XX веков, для которых видимый космос стал единственным местом жизни человека» [1]. Одно из наиболее интересных его ответвлений — анархический биокосмизм, ассоциирующийся с именами Александра Святогора (Агиенко, 1886–1937), Александра Ярославского и братьев Абы и Вольфа Гординых.

Поэтические сочинения и манифесты Святогора, созданные во время Первой мировой войны и в революционный период, пронизаны огненной образностью. В своей брошюре 1917 года «Петух революции» Святогор провозглашает поэтическое и интеллектуальное движение вулканизма, призывая к общепланетарной практике «высшей культуры», направленной на «создание нового рельефа земли и нового неба» [2]. Природа во всей ее полноте, включая атмосферу, должна быть преобразована силой огня, который, вырываясь из расплавленного ядра планеты, обновляет стареющие верхние слои земли.

Хотя Святогор прямо не отсылает к фениксу, говоря скорее о петухе, возвещающем рассвет нового дня, он намекает на солнечную птицу (сродни мифической жарптице), которая завершает сверху работу, начатую вулканизмом снизу: «На заре кричит Петух: / Вулканичный всходит день. / Солнце в дерзкой наготе / И в могуществе горенья. / Солнце — небный Далекан. / Он летит, падет на землю, / Чтоб в священнейшем сожженьи / Попалить земную твердь» [3]. При этом вулканический день — это не 24-часовой период, а длительность, подобная Великому году, отмеряющему время жизни феникса. «Считайте бесконечностью, […] / Тысячелетьями, как это делал Бог» [4]. Святогор обращается к своим читателям в надежде открыть время и пространство космического существования.

Он возвращается к теме миллениарных катастроф и обновлений и позднее, например, в эссе 1924 года «Священный Круговорот Тысячелетий», где соглашается с библейской гипотезой о том, что всемирные потрясения повторяются с периодичностью раз в тысячелетие. После таких потрясений в истории наступает «новый Тысячелетний День», знаменующий периодическое обновление человечества [5]. Циклы смерти и перерождения наделяют человечество статусом феникса, хотя и выходят за рамки человеческой истории, в пределе охвытывая космическое окружение жизни.

Уже святогоровский вулканизм рисует свежее (и огненное) [6] детство человечества в космическую эру, когда «детской площадкой им [вулканным исполинам нового человечества] будет служить бескрайность космоса», и когда, «победив смерть, они своими руками, как глину скульптор, замесят весь дух и всю материю мироздания, чтобы из них воздвигнуть совершенно новый космос» [7]. Хронология жизни феникса, будь то история человечества или естественная история, есть революционная хронология, как в смысле резких перемен и катаклизмов — а не постепенного эволюционного развития, —так и в смысле вращения, в котором за концом следует новое начало. (Не случайно текст, в котором Святогор высказывает эту мысль, называется «Вулканреволюция».) Циклы разрушения и созидания, таким образом, представляют победу над конечным временем и ограниченным пространством — победу, которая «приобщит нас к космической жизни, к космическому творчеству» [8].

Как в идее перманентной революции, участие человека в космической жизни включает в себя желание и способность существовать в огне и с огнем, вести то, что древние греки называли purobios, считая, что космос и есть этот самый вечный огонь, pur aeizōon, возгорающийся и потухающий «мерами», как выразился Гераклит [9]. В отличие от мифа о фениксе, где огонь превращает состарившееся тело в пепел, давая проблеск высшей жизни, биокосмизм требует вроде бы невозможного: жизни в огненной среде. Именно поэтому Святогор жаждет «говорить огненным языком, который из недр духа лижет голубой простор, сжигает луны, отсекает хвосты комет и угрожает последним пределам мира» [10].


II

Всякий раз, когда Святогор касается творчества Фёдорова, он подчеркивает особенности собственного биокосмизма, которые отличают его от «некритической доктрины отцов» [11]. Помимо патриархальных и православных влияний, страстно отвергаемых Святогором, то, против чего он больше всего возражает в фёдоровском космизме (в пространной сноске в эссе «“Доктрина отцов” и анархизм-биокосмизм») — это «механическое восстановление» мертвых, в противоположность «творческому преображению» [12]. В сущности, претензия к Фёдорову перефразирует гегелевскую критику феникса как чисто природного повторения, в котором ничто не меняется — то есть после завершения очередного цикла природы все восстанавливается в таком же виде, как и прежде [13]. Тем не менее, определенные элементы «творческого преображения» присутствуют и в «механическом восстановлении», какими бы скрытыми они ни были. Это пребывание творческого в механическом и преображения в восстановлении объясняет умопомрачительное (в первую очередь для Святогора) и «безнадежное балансирование между православием и атомизмом» [14] в мысли Федорова.

«Творческое преображение», в свою очередь, имеет для Святогора весьма особый смысл. Действительно, федоровская идея индивидуального воскрешения содержит в себе настойчивое требование восстановления мертвых людей в их прежних живых формах — настойчивое требование, которое в то же время является сопротивлением метаболизму и метаморфозам. Предполагаемые единство и уникальность каждого человека не бросают вызов пределам буржуазной индивидуальности, и это «сужение принципа личности — коренная ошибка анархических доктрин» [15]. Кладя «инстинкт бессмертия» в основу «живой человеческой личности» [16], Святогор радикально подрывает уравнение личности и идентичности, поскольку бессмертное не равнозначно вечному, это не то, что всегда остается одним и тем же или самотождественным, а, напротив, то, что становится другим, постоянно меняется, преобразуется и превращается. Короче, «мы всегда говорили об индивидуальности как о великом динамизме. Мы говорили не о тождестве, но об оборотстве и бестиализме» [17].

Святогор предлагает нам другой путь, прокладываемый «инстинктом бессмертия». Отношения собственности, подорванные русской революцией, не могут не повлиять на революцию духа, которую он усматривает в зрелом биокосмизме. Что значат «мое» тело и «мой» разум в коммунистическом обществе — не национальном, не интернациональном, но интерпланетарном? Как в таком обществе можно сохранить отношения, лежащие в основе частной собственности (не говоря уже о первичном присвоении себя, своих тела и разума)? И каким образом в биокосмизме формируется динамическая индивидуальность?

От комментаторов Святогора не ускользнуло, что его версия биологического бессмертия основана на телесных трансформациях или даже «телесных девиациях», таких как бестиализм и анабиоз [18]. Любопытно, однако, что Святогор интерпретирует индивидуальную и социальную жизнь (греческое bios, также являющееся одним из корней биокосмизма) через призму биологической жизни (греческое zōē). Эта интерпретация дает толчок идее динамической индивидуальности, сохраняющейся в бессмертии, избавленной от отношений частной собственности и освобожденной от жестких рамок идентичности. Святогор пишет, что «человечество — это не собственник, но способность оборачиваться — вставать на четвереньки, лаять и кукарекать» [19]. Здесь русский автор находится в полном согласии с Аристотелем, который в «Поэтике» называет миметическую способность определяющей человеческой чертой: человек — это животное, наиболее способное подражать другим животным. В этом же состоит смысл раннего стихотворения Святогора, где первая строфа гласит: «Я кто? — Оборотень. / Мой дух в пределах пяти измерений. / В день будень, в субботень / Я прохожу ряды превращений» [20].

В своей поэзии, равно как и в прозе, Святогор обходит гуманистическое представление о человеке, создавая короткое замыкание между бестиализмом биокосмического существования и технологическими достижениями, которые делают его практически возможным. В ницшеанском ключе он утверждает, что «жажда личного бессмертия — это звериная, пышущая жаром любовь к себе. […] Это быстрота птицы, переходящая в быстроту космического мотора. […] Нужно учиться абсолютному нюху у пса, инстинкту у насекомых, хозяйственному добродушию у медведя, гедонизму у ящерицы, победе над темными силами у петуха» [21]. Такое же короткое замыкание происходит между животностью и божественностью: «поэтому мы и обращаемся к человеку как к животному […], а к животному как человеку и даже как к богу» [22]. В обоих этих коротких замыканиях без ответа остается вопрос: может ли «жажда личного бессмертия» проявиться в животности, если не предположить, что животное, жаждущее бессмертия, осознает смерть? Вспоминая о различии между вечностью и бессмертием, можно сказать, что животные, подобно богам, вечны — дело не в том, что они бессмертны, просто их не беспокоит проблема смерти как таковая. И наоборот — только человек может испытывать жажду бессмертия, особенно жажду личного бессмертия в широком понимании.

Святогоровский имплицитный феникс сочетает в себе космическое и психическое измерения, слегка напоминая одушевленное существо, zōon empsuchon, в платоновском «Тимее», но существо, в котором биологическая жизнь (zōē) переходит в индивидуальное и социальное существование (bios). (К слову, именно этот переход одного типа витальности в другой и позволяет Святогору учиться у животных и принимать их обожествление, вплоть до утверждения, что «типы зверья выше типов человеческих» [23].) Дом несобственнической личности, стремящейся к бессмертию, — это космос в целом. В конечном счете, именно в этом заключается смысл биокосмизма: «новой идеологии, для которой краеугольным принципом является понятие личности, возрастающей в своей силе и творчестве до утверждения себя в бессмертии и в космосе» [24].

III

Группа, созданная Святогором в Москве в 1920-х годах, носила говорящее название: «Креаторий биокосмистов» [25]. Размышляя над этим названием, Святогор пишет: «Нами уже основан “Креаторий биокосмистов”. Для невежественных мозгов креаторий звучит, как крематорий, — и они, пожалуй, правы. Нам, действительно, необходимо сжечь слишком многое, если не все. Ведь биокосмизм начинает совершенно новую эру» [26]. Очистительная и жертвенная сила огня сохраняет свою актуальность для Святогора, равно как и способность огня перезапускать процесс жизни, переходя от конца старой эры к началу новой. Огненное перерождение человечества и самого космоса происходит в актах творения, которые неустанно сопровождаются актами сожжения.

Среди того, что подлежало сожжению в биокосмистском креатории, были не только угнетающее прошлое и настоящее, но и будущее футуристов и всех утопических проектов, что откладывали, часто на неопределенное время, достижения, на которых биокосмизм настаивал в своем революционном сейчас. Уже в вулканистских манифестах Святогор противопоставлял вулканизм «темпоризму», заявляя, что «для вулканизма свобода выше времени. […] Свобода и время — вечные враги» [27]. Концептуальная аллергия на время, таким образом, достаточно ярко выражена в биокосмистской мысли. Различные формы, которые принимает эта аллергия, заслуживают внимания; ведь они не только раскрывают биокосмистское мировоззрение, но и проливают свет на более тонкие вопросы, связанные с темпоральностью в различных ви́дениях огненного перерождения или регенерации.

Первый уровень протеста против времени связан с индивидуальной жизнью, которая с двух сторон ограничена рождением и смертью. В конечном времени человеческого существования видится проклятие, поскольку «боязнь за свою жизнь рождает трусость» [28]. На втором уровне, который частично совпадает с первым, временны́е и пространственные границы индивидуальной и коллективной жизни вводят разделение внутри сообществ и между ними — среди ныне живущих, а также между живыми и давно умершими, с одной стороны, и еще не родившимися, с другой. «Этот локализм во времени (смерть), — отмечает Святогор, — есть извечная основа духовного и материального распада личности и общества» [29]. Революционный импульс вулканизма и биокосмизма направлен прежде всего против консерватизма «фактов жизни и истории», а в более философском плане — против фактичности конечного существования. На третьем уровне критики время как таковое рассматривается в качестве тюрьмы, в которой содержатся модальности прошлого, настоящего и будущего, представленные интеллектуальными и эстетическими движениями перфектизма, презентизма и футуризма: «Но время — это не добрая мать — освободительница от чрева. Время — это костлявый урод, который зажатых младенцев гноит в своем брюхе» [30].

Святогоровские рецепты освобождения от ига времени различаются в зависимости от того, на каком уровне ему противостоят. Индивидуальная жизнь продлевается за «естественные» временны́е пределы посредством технически осуществимой мечты о бессмертии и воскрешении, которое, согласно святогоровской модификации фёдоровской доктрины, является не восстановлением, а творческим преображением. Локализму во времени и пространстве противостоит космическое существование, в котором человек становится «гражданином космоса», способным к межпланетным путешествиям [31]. В каждом из этих случаев акцент делается на разрушении (биологических, географических, исторических) ограничений, которые превращают каждое конечное определение в тюрьму для бесконечного. Однако в битве с самим временем кое-что меняется: когда Святогор утверждает, что «свобода и время — вечные враги», он делает это уже не из перспективы схлопывающихся или взрывающихся временны́х пределов, а с метафизической точки зрения вечности — sub specie aeternitatis, как сказал бы Спиноза. Космическое время не свободно от всеохватывающей борьбы с темпоральностью, растворенной в бесконечности пространства. Другими словами, Святогор использует смешанный арсенал бессмертия и вечности, чтобы добиться подавления времени, «плюнуть в лицо времени» [32].

Еще одна черта, тесно связанная с аллергией на время и постоянно присутствующая в сочинениях Святогора, — это отвращение к распаду (и страх перед ним). В стихотворении «Бессмертья комитеты» автор не может смириться с «досадно-глупой» ситуацией, когда «живу, творю — и вдруг: смердящий труп». Он продолжает: «Когда меня загонит смерть в могилу, / Мои ладони, сердце и уста, / Мои мозги, где дерзко бьются крылья, / Сожрет оравой жуткая глиста» [33]. Эта головоломка — парадокс духа, заключенного в мир материи, у которой, впрочем, есть свой собственный модус бессмертия на уровне атомов. Для Святогора, как и для остальных космистов, безличного бессмертия, соответствующего материи, недостаточно; само отношение между духом и материей должно быть преобразовано в достижении бессмертной, но «динамичной» индивидуальности, наряду с «совершенно новым космосом».

Учитывая отвращение космистов к распаду, о каком динамизме идет речь? Святогор, конечно, с головой бросается в ряд метаморфоз, что отличает его мысль от фёдоровской, но его преображения остаются бесплодными без силы разложения. Как он выражается в одном из стихотворений: «В июне иволгою вещею / Я ранним утром обернусь; / А вполдень тучею зловещею / Над плоской пажитью пройдусь. / А ввечер вниду в рощу вербную, / Сорокой в ней застрекочу; / Повисну в ночь луной ущербною, / Молитве грустной научу» [34]. Если святогоровские стихийные и животные метаморфозы исключают растительность, которая остается лишь задником и средой, то это потому, что в растениях высоко сконцентрированы способности к росту и распаду. Метаболическая половина преображений — то место, где действуют гниение и разложение со всем их зловонием, но Святогор вверяет метаболизм огню, который сводит материю к абсолютному минимуму и ускоряет — вплоть до полного исчезновения — процессы гниения. Может ли планета, пригодная для жизни, не говоря уже о космосе как таковом, выжить в свете того клина, который он вбивает между двумя аспектами становления? Вот в чем вопрос.

Перевод с английского Дениса Шалагинова


Примечание автора: Этот текст был написан за год до начала полномасштабной войны, которую Россия ведет против Украины. Его нужно читать в паре с моим более новым эссе «Растительное искупление: украинская женщина и русские солдаты», опубликованным 26 февраля 2022 года в The Philosophical Salon (https://thephilosophicalsalon.com/vegetal-redemption-a-ukrainian-woman-and-russian-soldiers/).


Майкл Мардер — профессор-исследователь фонда Икербаск на факультете философии в Университете Страны Басков (UPV-EHU), Витория-Гастейс, Испания. Его последние книги: «Пирополитика» (2015, 2020); «Философия свалки» (2020); «Энергия Гегеля» (2021); «Зеленая масса» (2021) и «Философия для пассажиров» (2022).


Сноски:

[1] Борис Гройс, «Русский космизм: биополитика бессмертия», в Русский космизм. Антология, ред. Борис Гройс (Москва: Ad Marginem, 2015), 6.

[2] Александр Святогор, «Вулканизм», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, ред. Евгений Кучинов (Москва: Common place, 2017), 56. Я благодарю Евгения Кучинова, редактора собрания сочинений Святогора, за то, что он поделился со мной этими и другими уникальными архивными материалами.

[3] Святогор, «Восход», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 44.

[4] Святогор, «Считайте бесконечностью», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 53.

[5] Святогор, «Священный Круговорот Тысячелетий», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 184–185.

[6] «Вулканные исполины в своем огненном детстве будут играть солнцами, как мячами» (Святогор, «Вулканреволюция», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 70). Курсив мой — М.М.

[7] Там же.

[8] Святогор, «Вулкан-идея», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 77.

[9] В иудаизме схожим понятием является ḥayyot esh — «огненные существа» или «огненные животные». См.: Вавилонский Талмуд, Хагига 13a–b и Зоар 2:82a.

[10] Святогор, «Вулкан-язык», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 71.

[11] Святогор, «“Доктрина отцов” и анархизм-биокосмизм», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 131.

[12] Там же, 149.

[13] «Поразительный» образ феникса, который «приготовляет сам для себя костер и сгорает на нем, а из пепла его вечно возникает обновившаяся, молодая, свежая жизнь», по словам Гегеля, относится «к данной в природе жизни [Naturleben]» и является «лишь азиатским, восточным, а не западным [nur asiatisch, morgenländisch, nicht abendländisch]». Гегель даже называет этот образ и запечатленное в нем прозрение «великой мыслью», которую «постигли восточные народы [ein großer Gedanke, den die Orientalen erfaßt haben]». Г.В.Ф. Гегель, Лекции по философии истории (Санкт-Петербург: Наука, 1993), 120.

[14] Святогор, «“Доктрина отцов” и анархизм-биокосмизм», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 149.

[15] Там же, 143. Стоит отметить, что Святогор определяет учение Фёдорова как «некритический единый анархизм» (Там же, 131).

[16] Там же, 144.

[17] Святогор, «Биокосмический интериндивидуализм», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 159.

[18] Ольга Буренина-Петрова, «Бессмертие человека и телесные метаморфозы в творчестве анархо-биокосмистов», Quaestio Rossica, т. 7, № 1, 2019, 223.

[19] Святогор, «Биокосмический интериндивидуализм», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 159.

[20] Святогор, «Ego», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 25.

[21] Святогор, «Радость играющего зверя», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 117.

[22] Святогор, «Биокосмический интериндивидуализм», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 160.

[23] Святогор, «Биокосмическая поэтика (Пролог и градус первый)», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 92.

[24] Святогор, «Декларативная резолюция», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 97.

[25] Евгений Кучинов, «Предисловие», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 11.

[26] Святогор, «Биокосмическая поэтика (Пролог и градус первый)», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 88. Курсив мой — М.М.

[27] Святогор, «Темпоризм», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 68.

[28] Святогор, «Наши утверждения», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 104.

[29] Там же.

[30] Святогор, «Темпоризм», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 68.

[31] Святогор, «Наши утверждения», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 105, 106.

[32] Святогор, «Утописты», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 81.

[33] Святогор, «Бессмертья комитеты», Универсал, № 3–4, 1921, 15.

[34] Святогор, «Оборотень», в Поэтика. Биокосмизм. (А)теология, 27.


Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About