Internal Colonization («Внутренняя колонизация») — это продолжающееся фотографическое исследование Максима Шера о колониальных процессах внутри европейского континента. В этот раз художник прибегает к ландшафтной фотографии, чтобы обратить ее против самой себя. Если традиционная ландшафтная фотография предлагает всё новые экзотичные образы далеких, «диких», восточных, «варварских» — не-европейских миров, то в этом проекте взгляд обращается внутрь и предметом исследовательского интереса становится европейское банальное. Мы публикуем фрагмент исследования, в котором Шер обращается к колониальной истории Германии. Вглядываясь в городские и деревенские пейзажи и изучая истории этих мест, художник обнаруживает следы колониализма в архитектуре, современных институтах, устройстве городских и деревенских пространств.

Как возникло само понятие «внутренней колонизации»? Что немецкие колонизаторы ждали от покорения «Дикого Востока»? Как немецкое имперское воображение навсегда изменило внешний вид некоторых польских деревень и городов? Какие инструменты сопротивления дискриминационным законам изобретали польские крестьяне? И как колониальное отношения Германии к странам Африки обнаруживает себя в современном немецком контексте?

Текст подготовлен и опубликован в рамках проекта Atlas, который исследует проблемы властных отношений, иерархии, системного угнетения и границ. Читайте наш манифест, чтобы узнать больше о проектах, его целях и возможных расширениях. Английская версия текста доступна по ссылке.

Введение

Internal Colonization («Внутренняя колонизация») — исследовательский фотопроект, в котором я с помощью ландшафтной фотографии и текстов фиксирую следы колониализма на европейском континенте и в его ближайших «окрестностях»: государственные и общественные институты, архитектурные сооружения, элементы инфраструктуры и другие — в том виде, в каком они оставили свой отпечаток в культурном ландшафте. Для проекта я ищу места, так или иначе связанные с колониальным воображением, колониальной политикой и практикой; о них не часто сегодня вспоминают, но они были и остаются неотъемлемой составляющей политической истории и самой Европы, и европейской колониальной экспансии за моря и океаны.

Пост- и деколониальные дебаты начались несколько десятилетий назад, но только недавно в них стали уделять больше внимания колониальным процессам и отношениям внутри Европы. Мой проект при этом не является научным исследованием, как не является он и попыткой подойти к этой сложной теме с очередной категоризацией или ответить на вопрос, были ли в Европе «настоящие» колонии. Поэтому я буду избегать теоретических рассуждений о колониализме, например, о разнице между его «морской» («заморской») и «сухопутной» («континентальной» или «внутренней») разновидностями. Я рассматриваю свой проект как некий полемический «компендиум» колониальных историй, ситуаций и отношений, в основном имевших место в прошлом и оставивших след в европейском ландшафте в результате реализации имперских фантазий и колониальной политики. 

Точного определения колониализма до сих пор нет, но у меня есть критерии, по которым я выбираю места для съемок. Я не придерживаюсь строгой типологии; наоборот, я хочу, чтобы мой проект стал подборкой разных кейсов из разных европейских стран, объединенных в визуальный и текстовый нарратив по принципу свободных ассоциаций. Конечно, не всякое владычество можно назвать колониальным, поэтому за некоторыми исключениями я ограничил свой проект временем формирования и распада национальных государств и империй нового времени. Эти империи и национальные государства не только соперничали и воевали друг с другом, но и часто внимательно следили за тем, что делают соперники, и подражали друг другу в реализации колониальной политики. Так или иначе, для целей моего проекта доминирование, владычество можно считать колониальным, если в нем наличествуют разные сочетания таких принципов и практик, как захват территорий, которые юридически и (или) риторически объявлялись «незанятыми», «пустыми» или нуждающимися в «эффективном развитии»; навязывание доминирующего языка, религии и культуры, которые, как считалось, несли цивилизаторскую или модернизационную миссию; вытеснение с территории, истребление и (или) ассимиляция этнических или религиозных групп, считавшихся «иррациональными», «отсталыми», «неполноценными» или вообще живущими вне культуры и истории; экономическая эксплуатация и экстрактивизм в интересах элит, укорененных в иных местах (в метрополиях или просто в столицах); расистское, социал-дарвинистское отчуждение/экзотизация; переселенческий колониализм и различные формы поселенческой политики для изменения демографического состава или внедрения новых технологий в районах, считавшихся слаборазвитыми экономически; принудительный набор солдат в колониальные войска в качестве пушечного мяса; парадоксальные дискурсивные попытки справиться с так называемым «колониальным различием»; и, наконец, высокомерное чувство собственного величия у имперских/национальных элит и широких слоев населения, считавших себя морально и экономически более развитыми, а, следовательно, имеющими «естественное» право управления и насильственного навязывания своей воли Другому — другим «расам», народам и территориям. Конечно, специфические политические культуры, дискурсы и административные практики существенно различались в Германии, России, Османской империи, Швеции, Италии или Австро-Венгрии, но, на мой взгляд, именно их сопоставление, причем без какого-либо «централизованного» нарратива, может дать сложную, противоречивую и одновременно целостную картину колониальных взаимоотношений, которые можно обнаружить в Европе практически везде, если внимательно присмотреться.   

Термин «внутренняя колонизация», давший название проекту, придумали в конце XIX века функционеры Прусской переселенческой комиссии, перед которой была поставлена задача обеспечить экономическое и культурное подчинение польскоязычных провинций тогдашней Германской империи. Идеология и политика, которую разрабатывали и проводили в жизнь эта и другие связанные с ней организации, были поразительно похожи на те, что Германия реализовывала в своих африканских колониях. Термин «внутренняя колонизация», однако, обозначает не только колониальный опыт Германии в ее части разделенной Польши, но и российские, австро-венгерские и другие имперские проекты в Европе, которые влекли за собой неравномерное экономическое развитие «периферии» и меньшинств в интересах имперского ядра. 

В контексте моего проекта слово «внутренний» означает мой интерес к самой Европе, к европейских странам, проводившим колониальную политику в пределах своих собственных границ, и к территориям, которые они захватили у других стран Европы и пытались колонизировать. 

И последнее, но не менее важное: ландшафтная фотография — мой основной медиум — так уж получилось, ассоциируется теперь скорее с европейским колониальным взглядом, созерцающим и присваивающим территорию, лежащую где-то далеко, за морями, но в моем проекте этот взгляд обращен как бы внутрь, и не просто ради наблюдения или созерцания как такового, а для критического осмысления колониального прошлого и настоящего Европы. Для меня это способ заново политизировать ландшафтную фотографию. 

I 

Германский колониализм лишь сравнительно недавно (вновь) стал предметом публичных дискуссий в этой стране. Заезжих ученых теперь водят на экскурсии по берлинским местам, связанным с имперской экспансией, этнографические музеи, например, гамбургский MARKK, критически переосмысливают свои колониальные коллекции, целый номер массового исторического журнала ZEIT Geschichte — № 5 за 2023 год — был посвящен немецкому колониализму. Обращение главного редактора Франка Вернера в этом номере опубликовано под характерным заголовком Das alte Gift — «Старый яд». Однако даже в этом выпуске, вышедшем лишь в прошлом году, нет ни единого упоминания истории колонизации бывшего восточного «фронтира» Германии — населенных в основном поляками и евреями тогдашних германских провинций Позен и Западная Пруссия. Нет в этом номере журнала и упоминаний о лужицких сербах и фризах, об истории их принудительных переселений, ассимиляции, уничтожения культуры и языка. 

Колониальному опыту Германии в Европе посвятил одну из глав своей вышедшей в 2011 году книги German Colonialism. A Short History («Краткая история немецкого колониализма») историк Себастиан Конрад. В ней он назвал Польшу «прилегающей» колонией Германии, хотя правильнее, наверное, было бы назвать ее просто внутренней. 

После трех разделов Речи Посполитой (1772, 1792, 1795) между Пруссией, Россией и Австрией Польша перестала существовать как суверенное государство. Поляки, оказавшиеся на аннексированных Пруссией землях, стали прусскими подданными. Бывшая же польская территория (Великая Польша, по-польски Wielkopolska — историческое ядро польского государства) после нескольких административно-территориальных реорганизаций была разделена на провинции Западная Пруссия и Позен. Но именно потому, что эти две провинции стали рассматриваться как радикально отличающиеся от немецкого «ядра» с точки зрения экономического развития, культуры и даже религии, их все чаще стали изображать в немецком политическом дискурсе и популярной литературе конца XIX века как «Дикий Восток», ненадежный фронтир, который надлежало «цивилизовать», с одной стороны, и защитить от потенциальных угроз или славянских и еврейских «инфильтраций», с другой. Благодаря обширной художественной литературе, пользовавшейся значительной популярностью в конце XIX века, эти территории даже получили говорящее политико-географическое обозначение Остмарк (средневековым термином «марк» называли пограничные немецкие территории, чтобы отличать их от внутренних районов; правителем такой территории был маркграф). Угрозы, о которых шла речь, были в основном мнимыми, реальными были лишь экономические и демографические проблемы, возникшие из-за того что сельскохозяйственное производство в провинции Западная Пруссия сильно зависело от дешевой рабочей силы из российского «куска» разделенной Польши, а также вследствие роста числа немцев, поляков и евреев–граждан Германии, переселявшихся в западные районы недавно объединившейся Германской империи. 

Одним из основных инструментов культурного «благоустройства», экономической «рационализации» и обеспечения «безопасности» восточных приграничных районов Германии стала политика «германизации», призванная сделать здешний ландшафт по внешнему виду, ощущениям и «производительности» таким же, как в основной части страны. Как? Путем вытеснения польскоязычного католического населения, которое считалось «неэффективным» и неспособным к прогрессу, и замены его немецкими колонистами-протестантами. Для этого в соответствии с Законом о поселениях, принятым в 1886 году по инициативе рейхсканцлера Отто фон Бисмарка, германские власти запустили процесс скупки земель у польских землевладельцев, часто на тот момент уже разорившихся. Так они намеревались одновременно подорвать власть польских дворян как потенциальных поборников польской независимости и построить на скупленных территориях образцовые немецкие села. Этот процесс получил название внутренней колонизации. В основу колонизационной политики были положены обширные исследования, расовые и социал-дарвинистские теории, беллетристика и дискриминационные политические принципы, разработанные в XIX — начале XX века при участии немецких политиков-националистов, писателей и ученых, в том числе Макса Вебера, а также правоконсервативных общественных организаций, в частности, Германского колониального общества и Общества германских восточных территорий (Deutscher Ostmarkenverein). В некоторых пылких политических фантазиях новые немецкие переселенческие села даже представали как крепости или опорные пункты против воображаемого славянского нашествия с Востока. 

Одним из таких сел стал Голенхофен — современное Голенчево, расположенное примерно в 20 км к северу от Познани (на фото выше). Спроектированный в историцистском стиле, который стал известен под «говорящим» названием Heimatschutzstil (от нем. Heimat — «родина», Schutz — «защита» и Stil — «стиль»), Голенхофен получил тщательно продуманную планировку, собственную школу, протестантскую церковь и другие элементы инфраструктуры, призванные сделать село и его жителей экономически самодостаточным и этнически однородным сообществом, непроницаемым для любого инородного, то есть польского и еврейского влияния. Польское село на этом месте было известно по меньшей мере с начала XIV века, но немецкая политика внутренней колонизации подразумевала, что расселение колонистов должно было осуществляться так, будто до них, то есть пока не начались «культурное освоение» и «борьба за культуру» (Kulturkampf), по выражению официального дискурса того времени, здесь не существовало ничего культурно или экономически значимого. Примечательно, что практики, разработанные и внедренные в таких образцовых селах, как Голенхофен, в том числе тщательно продуманные долгосрочные договоры аренды вместо частной собственности, меры финансового контроля и земельный кредит, впоследствии послужили образцами для построения механизмов государственного контроля на остальной территории Германии.

Спроектировал Голенхофен главный архитектор Прусской переселенческой комиссии Пауль Фишер. Построили село очень быстро — в 1904–1906 годах. Реализованный проект нового образцового села был признан настолько удачным, что в Голенхофен устремились делегации высокопоставленных лиц, занимавшихся колонизационными программами и жаждавших увидеть новую колонию своими глазами. Обсуждения шли и в многочисленных немецких публикациях того времени.

Несмотря на то, что поселения, подобные Голенхофену, намеренно проектировали «под старину», как будто они органично «выросли» из этой земли, сам подход к строительству Голенхофена и других поселений в прусской Польше был явно модернистским. Выражалось это, например, в том, как планировщики тщательно продумывали каждую деталь и, в целом, считали, что правительство имеет право контролировать, расселять и переселять население, как «чужое», так и «свое», неким якобы упорядоченным и масштабируемым способом. Полное игнорирование специфики места — тоже абсолютно модернистская черта.

Когда Польша вновь обрела независимость в 1918 году, новое правительство отказалось признавать немецкую собственность в колонистских поселениях. Большинство жителей Голенхофена уехали в Германию, а селу было возвращено первоначальное название Голенчево.

Для реализации положений принятого в 1886 году Закона о поселениях в Позене (нынешней Познани) было создано специальное учреждение — так называемая Королевская Прусская переселенческая комиссия для провинций Западная Пруссия и Позен (Königlich Preußische Ansiedlungskommission für Westpreußen und Posen). Из формулировок дискриминационного закона следовало, что сей законодательный акт призван полностью искоренить следы всего польского и навсегда сделать эти две провинции немецкими. Один из его соавторов даже объявил закон эпизодом древней борьбы за власть между поляками и немцами, и что если некая территория — в данном случае Остмарк — была завоевана немецким мечом и освоена немецким плугом, ее нельзя будет больше никому вернуть. Уже очень скоро — по итогам Первой мировой войны — стала ясна вся самонадеянность этого и ему подобных утверждений.

На Переселенческую комиссию были возложены не только функции управления программами массового переселения и колонизации немецкой части Польши, но и масштабная пропагандистская деятельность, научная работа и контроль практически всех аспектов экономической и культурной жизни поселенцев. Так она получила в свое распоряжение всю полноту политической, дисциплинарной и научной власти на территории, которую ей было поручено колонизировать, и стала своего рода колониальной администрацией внутри германской территории. Кроме того, Комиссия накапливала огромные объемы данных, позволявших ее функционерам точно знать, кто где живет или сколько условных кирпичей и леса было использовано для строительства какого-нибудь амбара или ремесленной мастерской. Комиссия функционировала вплоть до конца 1918 года, когда после поражения в Первой мировой войне Германии пришлось уступить эти бывшие польские территории новой независимой Польше. За три десятилетия Комиссии удалось привлечь более двухсот тысяч немецких поселенцев и расселить их примерно по 600 новым селам. Однако она так не выполнила поставленных задач и не только потому, что такого количества немецких крестьян и ремесленников все равно было недостаточно для полной германизации территории, но и потому, что эту территорию просто пришлось в конечном итоге уступить. Любопытно, что грандиозные колонизационные планы обсуждались в германском правительстве еще в начале 1918 года: последний председатель Переселенческой комиссии Фридрих фон Шверин, назвав немцев «величайшими колонизаторами на земле», предложил политику продолжения колонизаторской миссии на Востоке, которая предполагала изгнание всех поляков и евреев с завоеванных территорий. Как бы там ни было, обширная практическая и теоретическая деятельность Комиссии оказала глубокое влияние на немецкое градостроительство и архитектуру, в том числе на реализацию идеи города-сада. Построенные на польских землях «образцовые» немецкие села дали практические знания и опыт для строительства рабочих поселков в Германии в дальнейшем.

Эффектное здание Переселенческой комиссии было специально спроектировано для размещения этого учреждения немецким архитектором и строительным чиновником Оскаром Делиусом в характерном для того времени стиле вильгельмовского необарокко с элементами классицизма и завершено строительством в 1908 году. Проект был реализован в рамках более масштабного немецкого плана реконструкции центральной части Позена (Познани), получившего название Кайзерфиртель («Императорский квартал»). Разработан он был по распоряжению кайзера Вильгельма II, который хотел придать городу более представительный немецкий облик. Краснокирпичная церковь в центре кадра, которую сегодня занимает католический приход, была построена в 1869 году как немецкая евангелическо-лютеранская церковь св. Павла на средства, которые пожертвовал король Пруссии Фридрих Вильгельм IV. Всего через два года в только что объединившейся Германской империи началась печально известная политическая кампания, инициированная рейхсканцлером и ярым протестантом Отто фон Бисмарком и имевшая целью ослабление соперничавшей с ним католической партии и влияния католиков в Германии в целом. Она получила название Kulturkampf (букв. «борьба за культуру»). В прусских польскоязычных провинциях католицизм стал рассматриваться как прямая угроза, а в немецкой политической риторике он стал дискурсивно ассоциироваться не только с польской идентичностью и политическими устремлениями, считавшимися враждебными Германской империи, но даже с его якобы идейной «отсталостью» в сравнении с протестантством. В результате Kulturkampf в провинции Позен приобрел выраженный антипольский характер и сопровождался языковыми запретами, арестами около двухсот католических священников и другими радикальными мерами, которые закончились только с Первой мировой войной. Когда в 1939 году Познань вновь была вновь оккупирована — теперь уже нацистами, в здание бывшей Переселенческой комиссии въехало полицейское управление оккупационной администрации: такое вот символическое совпадение, как бы указывающее на переход немецкого политического режима от дискриминационной, но еще относительно мирной колонизации к полномасштабной захватнической войне и нацизму. Сегодня здание занимает один из факультетов университета имени Адама Мицкевича.

II

Колониальные захваты всегда и везде встречали сопротивление со стороны жителей колонизуемых территорий. Реакция колонизаторов в большинстве случаев была беспощадной, с использованием «всех доступных средств» из колониального арсенала — от дискриминационных практик до «контртеррористических операций» и геноцида. При этом все они всегда оставались формально-юридически «законными». В этом смысле не были исключением и аннексированные Пруссией части Польши. Здесь важно заметить, что Германия не уничтожила польские общественные институты полностью, и они оказались в состоянии оказать организованное сопротивление немецкой колониальной политике, которая в результате лишь усиливала польский национализм и стремление к независимости. Чем сильнее становилось сопротивление германизации, тем радикальнее становились немецкие стратеги. Откровенно дискриминационный немецкий закон о поселениях, принятый в 1886 году, содержал жесткие ограничения в отношении землепользования и строительства для немецких граждан польского происхождения в восточных преимущественно польскоязычных провинциях Пруссии. Хотя полякам разрешалось владеть землей, поправка 1904 года запрещала им строить дома на вновь приобретенных участках. Чтобы предотвратить попытки обойти это правило, в поправке также оговаривалось, что любое имущество, остающееся на одном месте дольше суток, будет считаться постоянным домом, то есть незаконным строением. Стремясь оспорить это издевательское законоположение и привлечь к нему общественное внимание, крестьянин Михал Джимала, купив участок земли в деревне Кайзертрой, но не получив разрешения на строительство дома, приобрел цирковой фургон и стал в нем жить, каждый день немного передвигая его, чтобы доказать, что его нельзя считать стационарной «недвижимостью». Последовавшая за этим судебная тяжба с немецкими властями длилась несколько лет и принесла Джимале популярность и симпатию в Польше и за рубежом. Хотя в конечном итоге он проиграл дело и вынужден был продать свой участок, Джимала стал героем сопротивления, таким изобретательным способом разоблачивший и высмеявший дискриминационную политику германизации.

III

Немецкое колониальное мировоззрение рубежа XIX–XX веков отличалось тем, что в дебатах и политических дискуссиях почти всегда были заметны колебания между колонизацией заморской и колонизацией внутренней, между имперским престижем («каждая уважающая себя империя должна иметь колонии») и экономическими интересами. Общественные деятели много рассуждали о том, как колонизировать и Африку, и Восточную Европу, отдавая предпочтение последней. Некоторые ученые и политики утверждали, что Германии следует активизировать свой вековой натиск на Восток Европы, поскольку заморская экспансия слишком дорога, а дальние колонии еще надо оборонять и как-то управлять ими. При этом Восточная Европа — в глазах немецких стратегов такая же отсталая, как британские или французские колонии в Африке и Азии — лежала совсем рядом. Эти рассуждения и дальнейшая политика Германии возникли на благодатной почве прежних споров о национальном и имперском строительстве, в результате которых во второй половине XIX века вновь оказались введены в оборот такие понятия, как Drang nach Osten («Натиск на Восток») и Grenzkolonisation («Колонизация приграничных территорий»), которые риторически обосновывали якобы исторические претензии и права Германии на Польшу и другие славянские территории. Им, в свою очередь, предшествовали еще более ранние похожие идеи и проекты внутри Германии, одним из которых была так называемая Фридриховская колонизация.

Заболоченная местность вдоль нижнего течения реки Варта (Warthebruch по-немецки или Błota nadwarciańskie по-польски) отошла к немецкому маркграфству Бранденбург еще в XIII веке (до этого она принадлежала средневековой Польше), но оставалась в основном незаселенной до середины XVIII века. Тогда король Пруссии и маркграф Бранденбурга Фридрих II «Великий» решил осушить болота и начать использовать полученные в результате земли под сельскохозяйственные нужды, в том числе чтобы улучшить снабжение Берлина продовольствием. По его указанию на осушенных территориях были построены десятки новых сел, в которые были переселены тысячи немецких крестьян. Последних Фридрих привлекал в том числе и тем, что дал новым селам названия по местам, связанным с Америкой и другими «экзотическими» землями, которые на тот момент тоже колонизировали европейцы — Ной-Америка (Новая Америка), Ямайка, Мальта, Мэриленд, Квебек, Пенсильвания, Саванна и т. п. Так он хотел поднять дух поселенцев и внушить им представление, что они осваивают и цивилизуют «дикую» местность, некую условную Америку.

Несмотря на очевидные и, надо признать, беспрецедентные преобразования, которые здешний ландшафт претерпел в результате Фридриховской колонизации, сам проект оказался в итоге убыточным, в частности, из-за огромных текущих издержек, коррупции и непосильных налогов, которыми обложили колонистов. Подобная судьба ожидала в дальнейшем и другие немецкие колонизационные проекты в Польше и за ее пределами, несмотря на обширные и якобы «научно обоснованные» исследования, положенные в их основу (см. главы I и II выше). Интересно, что немецкие правители и стратеги регулярно ссылались на опыт колонизации Северной Америки, Индии и других территорий, когда рассуждали о завоеваниях Германии в Восточной Европе (сам Фридрих II сравнивал поляков с ирокезами, а Западную Пруссию с Канадой). Закончились эти сравнения только с разгромом нацистов. После захвата Польши в 1939 году и создания на ее территории оккупационного генерал-губернаторства Гитлер объявил это образование временной «резервацией» для поляков и сравнил будущую ресурсную роль Украины для Германии с ролью, которую играла Индия для Британии. Шеф СС Гиммлер, в свою очередь, говорил об украинском движении сопротивления как о северо-американских «аборигенах», которых надлежало усмирить.

В современной Польше, получившей территорию Надварцянских болот по итогам Второй мировой войны, бывший район колонистских поселений до сих пор в просторечии называют Новой Америкой. Впрочем, из старых «американских» и других экзотических названий до наших дней сохранилась только Мальта: остальные получили польские наименования, а все потомки колонистов эпохи Фридриха Великого были депортированы в Германию. 

Еще важно заметить, что этот переселенческий проект был лишь одним из эпизодов колонизационных усилий Фридриха. Он строил немецкие поселения и в других районах Пруссии, в частности, в польскоязычной Силезии, которую аннексировал в 1740 году, и на других территориях, полученных им в результате первого раздела Польши в 1771 году. Как последовательная политика и направление политической мысли «внутренняя колонизация» в Германии продолжалась до середины XX века и закончилась только с разгромом гитлеровского режима. 

IV

Гельголанд — скалистый островок в 70 км от побережья Германии в Северном море — сегодня известен благодаря своему безналоговому статусу (он не входит в зону НДС ЕС (EU VAT area) и в таможенный союз), но еще больше и уже довольно давно — как рай для желающих отдохнуть от городской суеты. Один из них — поэт Август Генрих Гофман фон Фаллерслебен — написал здесь в 1841 году слова «Песни немцев», которая в ХХ веке станет гимном Германии. Гельголанд можно также назвать ярким примером колониального отношения «великих держав» к территории и ее «туземным» обитателям, в данном случае — к фризам, хотя сегодня этот факт нигде на острове особо не афишируется.

Фризы — коренной народ прибрежных районов Нидерландов, северо-запада Германии, юга Дании и… острова Гельголанд. Когда в VIII веке они лишились собственного государства, Гельголанд, как утверждается, стал последним пристанищем для бывшего фризского короля Радбода. После нескольких веков датского владычества остров в 1807 году захватила Британия, сделавшая его так называемой колонией короны (crown colony). До середины XIX века этот статус присваивали территориям, захваченным военным путем; впоследствии он обычно означал ограниченное самоуправление на территории или его полное отсутствие. В 1890 году Великобритания уступила Гельголанд Германии по соглашению, которое стало известно как Гельголандско-Занзибарский договор, хотя это название не совсем точно отражает его содержание. Согласно договору Германия отказывалась от претензий на Занзибарский султанат и обязалась не вмешиваться в попытки Великобритании взять его под свой контроль. Кроме того, немцы уступали англичанам некоторые другие зависимые территории в Африке и договорились провести четкие границы между колониями в других частях континента — на территории современных Того, Кении, Камеруна и Нигерии. Так что вопреки распространенному мнению и неточному названию, во многом сформированному экс-канцлером Бисмарком и другими консервативными политиками и прессой, которые критиковали договор как неравноправный, Германия на самом деле не обменивала Занзибар на Гельголанд — первый вообще никогда ей не принадлежал: формально он был независимым государством как бы в немецкой «сфере влияния». На самом деле Германия по договору приобретала значительные и сулившие большие выгоды территории в Африке, в том числе печально известную полосу Каприви, которая давала ей непосредственный доступ к реке Замбези. Гельголанд упоминается лишь в последнем пункте договора. Во время подготовки соглашения ни гельголандских фризов, ни жителей земель, которые Германия и Британия собирались обменять в Африке, никто, «естественно», не спросил, подданными какой империи они хотели бы быть. Британская пресса критиковала соглашение и призывала провести референдум по Гельголанду, ссылаясь на собственные опросы, ясно показывавшие, что большинство гельголандцев хотят и дальше оставаться в составе Великобритании. Результата, однако, это никакого не дало, и гельголандцы в одночасье стали подданными германского императора. В качестве компенсации островитянам дали незначительные послабления, в частности, налоговые льготы, которые действуют по сей день. Некоторых жителей острова в преддверии Первой мировой войны даже депортировали в Англию как «британских симпатизантов». После того как по итогам той войны Германия потеряла большинство своих колониальных владений, Гельголанд оказался единственным колониальным приобретением, которое ей разрешили сохранить. Эта договоренность осталась в силе несмотря на разгром Третьего рейха и раздел Германии: после короткого периода, когда с 1945 по 1952 год остров контролировала Великобритания, Гельголанд вернулся под немецкую юрисдикцию.

Через 22 года после подписания Гельголандско-Занзибарского договора, по которому Германия отказывалась от претензий на никогда не принадлежавший ей Султанат Занзибар, власти Берлина назвали Занзибарской улицу в новом квартале, получившем наименование Африканского (Afrikanisches Viertel). Спроектирован он был в начале XX века, а улицы в нем названы в основном в честь немецких колонизаторов — Людерица, Нахтигаля и Карла Петерса, а также по германским колониям в Африке —Того, Камеруну и другим. Занзибар немецкой колонией никогда не был, но, видимо, настолько захватил воображение местных властей, что они решили назвать по нему одну из улиц.

Несмотря на давние споры и общественные кампании с требованием убрать колониальное наследие с карты Берлина, власти района лишь недавно согласились наконец переименовать несколько улиц, носящих самые одиозные имена. Показательная ситуация с политикой памяти в Африканском квартале сложилась с Петерсаллее. Первоначально она была названа в честь Карла Петерса — теоретика и практика колонизации в германской Восточной Африке, который даже по «стандартам» своего времени слыл оголтелым и жестоким расистом. Из-за своей жестокости по отношению к местному населению он в итоге даже лишился должности рейхскомиссара одной из восточно-африканских колоний Германии. В середине 1980-х местный совет (тогда это был Западный Берлин) постановил как бы переназвать улицу в честь другого Петерса — Ханса, участника движения сопротивления во времена национал-социализма. Только в 2020 году Петерсаллее разделили на две части и переименовали — одну часть в память о восстании Маджи-Маджи против колониальных властей Германской Восточной Африки (1905 год), вторую — в честь женщины из народа гереро Анны Мунгунды, убитой южно-африканской полицией во время протестов в 1959 году в Юго-Западной Африке (современной Намибии, бывшей немецкой колонии, на тот момент уже больше сорока лет принадлежавшей ЮАР). На конец 2023 года Гугл-Стрит-Вью по-прежнему «выдает» название Петерсаллее, видимо, из-за продолжающегося судебного разбирательства: несколько жителей улицы оспорили решение о переименовании в суде.

Одна из главных улиц Африканского квартала — Африканская (Afrikanische Straße) — идет вдоль большого Народного парка Реберге (Volkspark Rehberge). Когда этот парк только проектировали, в нем должен был разместиться человеческий зоопарк. Человеческие зоопарки возникли и быстро стали популярны во всем мире от США и Бельгии до Германии и России в эпоху «высокого империализма». Некоторые из них продолжали действовать вплоть до конца 1950-х годов, а один из их своеобразных «пережитков» можно увидеть и сегодня в парке развлечений Phantasialand под Кёльном.

Основная идея человеческого зоопарка заключалась в том, что животные и люди, привезенные из дальних и ближних колоний — от Сапми (тогда Лапландии) до Южной Африки — должны были быть «выставлены» на всеобщее обозрение в «естественной среде обитания» для демонстрации радикального колониального различия и результатов цивилизаторской миссии соответствующих колониальных держав. Белые посетители такого «зоопарка» в результате как бы получали доказательства своего превосходства над «неполноценными туземцами» и иллюзию путешествия по «экзотическим» и как бы принадлежавшим им колониям. Автором концепции человеческого зоопарка считается гамбургский предприниматель Карл Хагенбек. Предложенный им зоопарк в новом районе Берлина должен был быть построен по образцу принадлежавшего ему же гамбургского зоопарка, который, кстати, носит его имя по сей день. От планов этих в итоге отказались из-за начавшейся Первой мировой войны. Намеренно или нет, но общая планировка берлинского района, где зоопарк должен был располагаться, отражает популярную и по сей день колониальную дихотомию природа–культура: роль «природы» играет ландшафтный Народный парк Реберге, а «культуру» представляет прилегающий к парку регулярно распланированный и застроенный жилой район.

Литература:

Hannah Arendt. The Origins of Totalitarianism. Meridian Books, 1962

David Blackburn. The Conquest of Nature. Water, Landscape, and the Making of Modern Germany. W.W.Norton & Co., 2007

Sebastian Conrad. Internal Colonialism in Germany. Culture Wars, Germanification of the Soil, and the Global Market Imaginary. In: German Colonialism in a Global Age. Edited by Geoff Eley; Bradley Naranch. Duke University Press, 2015.

Sebastian Conrad. German Colonialism. A Short History, Cambridge University Press, 2011

Hollyamber Kennedy. Infrastructures of ‘Legitimate Violence’: The Prussian Settlement Commission, Internal Colonization, and the Migrant Remainder. In: Gray Room, № 76, 2019

Jürgen Osterhammel. Colonialism. Markus Wiener Publishers, 2005

Jan Rüger. Heligoland. Britain, Germany, and the Struggle for the North Sea. 2017

ZEIT Geschichte. Der Deutsche Kolonialismus, № 5, 2023