В Москве в Центре документального кино идет Blick'19, темой которого стала маскулинность — о пяти главных фильмах фестиваля можно прочитать у нас на платформе в гиде Галины Кукенко. По нашей просьбе Андрей Гореликов поговорил с куратором кинопрограммы Михаэлем Бауте о ее концепции, «мужском взгляде» в кино, токсичных персонажах и том, почему фильмы и герои Сталлоне совсем неоднозначны.

Открытая дискуссия с участием Михаэля «Мужские образы в кино» состоится в субботу вечером — его собеседниками станут режиссер Георг Кроске и оператор Бернхард Келлер, а также руководитель отдела культурных программ Гёте-Института Астрид Веге, российский кинокритик Михаил Ратгауз и режиссёр-документалист Елена Погребижская.

Текст подготовлен в партнерстве с Гете-Институтом.

В программе Blick'19 фильмы разные по жанру, по сюжету. Как маскулинность их объединяет, и каким образом мы ее считываем?

Я тоже об этом задумался, когда Астрид Веге из Гете-института в Москве попросила меня составить программу для фестиваля. Мне требовалось отобрать немецкие фильмы за последние тридцать лет, фокусируясь, конечно, на недавних фильмах. Я размышлял над тем, что могло бы объединить эти работы. Может быть, дело в моем личном синефильском бэкграунде, но так вышло, что на передний план вышел вопрос поведения.

В этом общее всех представленных работ: они сконцентрированы на вопросе «мужского» поведения, они наблюдают за ним, причем входят в тонкости. Протагонисты испытывают трудности с поиском своей идентичности, специфической маскулинной роли. Им приходится искать собственный способ быть мужчиной.

Скажем, у Тилля Кляйнерта в «Самурае» поиском идентичности занят молодой полицейский. В фильме Ульриха Кёлера «В моей комнате» герой остается один на всей Земле, ему больше не с кем соотнести себя и таким образом определить свою идентичность. А в фильме Валески Гризебах «Вестерн» немецкие специалисты работают в болгарской деревне и вынуждены отстаивать себя перед местными пролетариями и крестьянами. Или фильм «Все остальные» — про гетеросексуальную пару в отпуске, где оба занимаются тем, что ищут роли, соответствующие их личностям. Возможно, немецкое кино — во всяком случае, как я его увидел — отличается именно этим: в нем наблюдают, как ведут себя люди в специфической ситуации.

Какие перемены произошли за эти тридцать лет в немецком кино с точки зрения репрезентации маскулинности?

Наверное, один из аспектов — выбор актеров. Артисты в фильмах чаще маскулинные, но не «мачистские», не воплощающие агрессию и другие стереотипы, как Шварценеггер. Пожалуй, в нашем случае таким можно назвать только героя документального фильма Герда Кроске «Принц бокса». Заметно, что репрезентация стереотипов в немецком кино почти полностью исчезла. И поэтому даже трудно выделить, когда произошла окончательная перемена. Я думал об этом, когда смотрел фильмы двадцатых годов, и в самых интересных из них стереотип уже под угрозой. Впрочем, так бывает всегда в хорошем кино. Даже в фильмах про «Рокки» маскулинность подвергается иронии.

Возможно ли кино, не отталкивающееся от гендерных и социальных стереотипов вовсе?

Вспоминается цитата Хичкока: «Лучше начать со стереотипа, чем закончить им». Конечно, приходится обращаться к клише, идеям, символизации, но хорошее кино также стремится их деконструировать. Стереотип выступает своего рода фасадом, по которому мы вначале фильма судим о нем, но за этим фасадом открывается много такого, что этому фасаду не соответствует. Так происходит во всех картинах программы Blick: начинаясь с изображения знакомых гендерных ролей, герои приходят к необходимости найти другие пути самоидентификации — просто для того, чтобы иметь ту жизнь, которую они хотят.

Вы много лет изучали проблему на материале фильма «Ночь охотника» Чарльза Лоутона, показывая, как «токсичная маскулинность» связана с приметами «нормальной маскулинности». Какие перемены произошли с тех пор?

В фильме весьма «токсичный» персонаж, психопат к тому же. Это агрессивная карикатура на маскулинность. Единственный способ коммуникации с женщинами для него — ненависть, убийство. Но фильму уже больше 60 лет. Конечно, он все еще может сказать о многом, но все же связан с определенной ситуацией в Америке определенного периода. Этой нервной, невротической маскулинности посвящен found footage фильм программы, работа Кристофа Жирарде и Маттиаса Мюллера, составленный из кадров американского и европейского кино 1960-80-х годов.

Но персонажи со временем усложнялись, становились все более глубокими, многоуровневыми. Кстати, некогда эта сложность скорее ассоциировалось с женскими персонажами — такими, как героини Бэти Дэвис и Джоан Кроуфорд: кажется, они были интереснее и неоднозначнее главных героев-мужчин в своих фильмах. Впрочем, это, может быть, слишком сильно сказано, надо изучить проблему внимательнее.

Сегодня все чаще говорят о проблеме «мужского взгляда» в кино. В том числе недавно — в связи с провалом «Мектуб, моя любовь-2» в Каннах. Может, дело во взгляде камеры самом по себе, в том, что кинематограф превращает человека в объект?

Я слышал о фильме Кешиша и о скандале, но не смотрел его, поэтому не могу сказать ничего конкретного. Однако, что касается «мужского взгляда» или «женского взгляда», представления об этом во многом связаны с работами Лауры Мальви 1970-х годов. Тогда это касалось феминистского дискурса, отвергающего мужской обесценивающий взгляд. Но сегодня, скажем, в фильмах моей программы, нет подобного агрессивно-подавляющего начала. Ни в сценах, ни в поступках персонажей, ни в визуальной репрезентации. Они, как я говорил, очень тонкие.

«Мужской взгляд» — просто азарт удовольствия от просмотра

Предположим, в старых фильмах был элемент «кино-желания», то есть, упрощения персонажа, превращения его в объект, сводящийся к набору простых качеств. Прежде всего, эротических качеств. В то же время, сама идея превратить кого-то в «объект» — часть удовольствия, которое мы получаем от просмотра кино. А также это способ рассказать историю, нарративное устройство. Если не говорить о порнографии или совсем уж примитивных картинах, то как правило в фильме работает повествование, взгляд камеры, персонажи — и сам зритель. Все они могут вступать во внутренние взаимоотношения друг с другом. И все они «знают», что находятся в несуществующей реальности. Таким образом, здесь «мужской взгляд» — просто азарт удовольствия от просмотра.

Вы полагаете, что зритель способен отделить логику и идеологию фильма от законов, по которым работает реальность?

Да, если фильм предоставляет такую возможность — а большинство предоставляет. Зритель способен не спутать «фальшивую» реальность экрана с той, что окружает его, когда он выходит из кинотеатра.

Есть ли у вас какие-то личные, может быть, секретные привязанности к стереотипно-маскулинному кино? Может, супергерои или герои фильмов нуар, которые курят у барной стойки?

Мне очень нравятся фильмы Сталлоне. Особенно первый «Рокки», который он сам писал, продюсировал и прочее. Возможно, у вас как у русского тоже есть особое отношение к Сталлоне. Я, кстати, не такой большой фанат серии фильмов про «Рэмбо». Но для меня Сталлоне — действительно важная фигура в истории кино. Например, можно обратить внимание на то, какой он странный. Странный в своем облике: полупарализованное лицо, левая половина лица отличается от правой. Мне это нравится, и мне нравится траектория, которую он проделал в кино за сорок лет.

В любом фильме он, с одной стороны, остается собой, вы немедленно опознаете его как Сталлоне-персонажа, как героя боевиков. С другой стороны, он постоянно развивается и продолжает работать над собой, что трогательно и заставляет всерьез задуматься. Я в самом деле хочу написать о Сталлоне, о всей ретроспективе его работ. Не знаю, можно ли назвать это guilty pleasure. Ведь это, опять же, и чистое удовольствие от кино, и упражнение для ума.