Публикуем расшифровку выступления Надежды Чернякевич в рамках конференции «Серия опоясывающих докладов»* на Винзаводе, посвященной вопросам видимого и невидимого труда в современном искусстве, его институциях и сообществах.

В своем докладе опытная сотрудница художественных институций анализирует труд тех, кто задействован в производстве искусства как организатор, менеджер или координатор — тех, чьи имена часто не указываются, кто не зарабатывает символический капитал в этой производственной цепочке. В фокусе анализа — неучтенность, аффективность труда, трудности коммуникации и проч. и проч.

Надежда Чернякевич — координаторка, менеджерка. Куратор образовательных программ. Работала в РОСФОТО, ГЦСИ, Эрмитаже, Винзаводе.

Подготовка материала: Настя Дмитриевская

Этот доклад возник из личного опыта, преломленного через наблюдения за публичными дискуссиями на тему взаимоотношений институций и самоорганизаций. Он не представляет собой попытку досконального прояснения проблемы, так как сам тезис, лежащий в основе доклада (аффект как инструмент трансформаций), и феминистская оптика противоречат стремлению вписаться в рациональную логичность теоретического текста. Некоторая запутанность представляется здесь осознанным намерением. Скорее хочется представлять его — в противовес названию — отмычкой, ключом-шифром, использовать который можно разным образом, но непременно через режим совместности и солидарности.

В логике упомянутых выше дискуссий есть некоторое слепое пятно. Эти дискуссии чаще всего выстраиваются в плоскости дихотомий, — «уютных старых иерархических господств»[1] — которые описывают противостояние культурной институции-Господина независимому художнику/критику/куратору-Рабу, забывая при этом о производственном, срединном и, на самом деле, общем моменте. Я предлагаю выстраивать рассуждения о производстве и субъекте искусства иначе и, чтобы выйти из дихотомии, ввести третий элемент в эту дискуссию. Речь пойдет об агенте труда в художественной институции — о менеджере или координаторе проектов. Культурный менеджер — невидимый работник, чье имя, как правило, остается за пределами публичности художественного и символического. Одновременно это тот или та, чьи усилия становятся ключевыми для функционирования системы искусства. Координатор — соединяющее звено, которое не совсем встроено в вертикаль власти, потому что помимо прочего занят построением отношений за ее пределами. Он находится посередине, что позволяет обнаружить политические возможности этого положения и выстроить эмансипирующую траекторию.

Хотелось бы начать с того, что труд в поле искусства и в частности работа в художественных институциях феминизированы. Рассуждая о реструктуризации труда, Донна Харрауэй пишет: «Работа переопределяется как женская и феминизированная, даже если она выполняется мужчинами. Быть феминизированной — означает сделаться предельно уязвимой; вы можете быть разобранной, снова собранной, эксплуатируемой в качестве резервной рабочей силы; вас считают не рабочими, а скорее сервомеханизмами; на вас взваливают сверхурочные в рабочее время и вне работы, превращающие ограниченный рабочий день в насмешку; вы ведете существование, неизменно граничащее с непристойностью, неуместное и легко сводимое к сексу»[2]. Труд в институции часто связан с внеурочной работой, неопределенным функционалом и слабо регламентированными обязанностями: от организационного труда, работы с текстами до технического, юридического сопровождения, регулярной коммуникации[3]. Высокая конкуренция на рынке творческого труда и возможность институций выбирать среди множества универсальных работников создает условия, в которых эти навыки воспринимаются как должное, а за дополнительный труд работнику не доплачивают. Эти обстоятельства и отсутствие функционирующей инфраструктуры профсоюзов приводит к экономической и социальной незащищенности.

Феминизация культурного труда не заканчивается на том, что работники уязвимы, и том, что в основном этими работниками оказываются женщины. В этом поле все еще присутствует сексизм — женщинам-работницам приписывается более низкая квалифицированность, а маскулинность мимикрирует под профессионализм. Способность к организации процессов, т.е. к менеджменту, является самоочевидной, не связанной с профессиональной компетенцией, а умение работать организатором — каким-то общим навыком. Несмотря на общность лексической базы культурного сектора с корпоративным, в первом навыки менеджера не распознаются как профессионализм, и при этом существует постоянная необходимость совершенствовать навыки. Таким образом, мы можем говорить не о двойном, а о множественном угнетении работника или работницы на этой позиции.

Капкан 1

Труд в поле искусства противоречив, и это противоречие я иллюстрирую образом двойного капкана, в который оказывается заключен работник искусства — его положение дважды иерархизировано. С одной стороны, работник находится внутри институции, которая имеет свою структуру власти, внутри которой он ограничен своими обязанностями даже не всегда полностью прописанными в договоре. Кроме того личный опыт показывает, что институции находят способ соблазнить — соблазнением становится обещание не только организационной, но и смысловой работы. Однако, на практике, из–за отчужденности, ненормированного рабочего дня и требования выполнять организационные и бюрократические обязанности менеджер ограничен в своей возможности подключаться к созданию художественного или кураторского проекта. Ограничение происходит через приоритизацию его основной зоны ответственности. Иными словами, несмотря на обещание институции и часто существующее личное намерение, координатор в институции лишен голоса.

Это положение, как и возникновение культурного менеджера как незащищенного агента труда в институции, отчасти является результатом неолиберального поворота в новой культурной политике, когда происходит преобразование культурных смыслов в культурные услуги[4]. Таким образом, с точки зрения институции современного искусства координатор — наемный работник, выполняющий универсальную функцию, он заменяем, выполняет административную и операционную работу, не имеет доступа к работе над содержанием, может влиять только на процесс организации, должен обладать расширенными квалификациями, вынужден вступать в отношения с самой институцией и интересами других акторов системы искусства, с которыми коллаборирует институция

Аффективность труда

Почему в название доклада вынесен термин «эмоциональный труд»? В общепринятом понимании он описывает управление эмоциями работником для более успешного выполнения работы и получения вознаграждения. Я предлагаю расширить понятие эмоционального труда и сделать попытку перенаправить вектор из прагматической логики в логику аффективную. Когда я включаюсь в работу институции, я делаю это, потому что это значимо, потому что этот труд откликается во мне любовью, потому что я обнаруживаю здесь свою страсть. И в этот же момент открывается пространство для самоэксплуатации и эксплуатации, когда институция требует не только выполнения трудовых обязанностей, но и полной самоотдачи. Сложно перечислить сколько раз я как наемная творческая работница в состоянии выгорания отчуждалась от выполняемой работы и получала упреки в отсутствии любви к объекту отчуждения. Однако, трудовая этика предписывает свои правила чувствования и проявления эмоций: как в любой иерархизированной структуре позднего капитализма, в художественной институции не допускается проявление негативных эмоций работниками, это считывается как проявление непрофессионализма, в то время как субъект, занимающий более высокий статус подобной привилегией наделен. По моему опыту, в силу организационных издержек (частых переносов сроков, нестабильного бюджета на проекты и пр.) участники и создатели проекта часто оказываются в ситуации эмоционального выгорания или эмоционального взрыва. Координатор же обязан быть нейтральным и иногда вынужден оказывать терапевтические услуги, выслушивая и успокаивая.

Одновременно с этим, миру искусства до сих пор имманентен императив искренности, его романтический образ выдвигает требование игры на этом поле по правилам аффективных отношений. Из этого следует, что помимо расширения спектра чувствования искусство или, в этом контексте, труд в искусстве использует этот императив прагматически: именно с необходимостью эмоционально обслуживать приглашенных специалистов с символическим капиталом сталкиваются менеджеры институций современного искусства.

Капкан 2

На первый взгляд, поле современного искусства обладает презумпцией критического метода и с некоторых ракурсов может даже представляться safe space для угнетенных, клумбой для пышного цветения различий. Если мы говорим о галерейном бизнесе или же про внутреннюю иерархию институции (всегда связанных с капиталом), то прагматика функционирования этих систем не обязательно сопровождается встречей с сообщниками, хотя вход в поле искусства часто связывается с потенциалом этого взаимодействия. В топе рейтинга реакций на заявление о трудоустройстве в искусстве совершенно точно будет «О, ты, наверное, общаешься с такими интересными людьми!» Организационная работа чаще всего над несколькими параллельными проектами, количество переработок, внеурочных задач и отсутствие нормированного рабочего дня становятся преградой для выстраивания каких-либо неформальных отношений.

В этот момент я бы хотела перейти к следующему элементу «двойного капкана» — угнетение на уровне символического капитала. Художники, кураторы, непосредственно участвующие в создании проектов на концептуальном уровне и не вовлеченные во внутреннюю жизнь институции со всеми ее бюрократическими особенностями, как правило не распознают постоянно нанятых работников музеев, галерей, центров современного искусства как сообщников. Менеджеры и координаторы могут сталкиваться с демонизацией со стороны внешних агентов, так как являются объектом переноса качеств институции на медиатора этих качеств — себя. Сообщники и сообщницы друг друга не узнают.

В снятии ограничений в этом взаимодействии и сотрудничестве и состоит политический потенциал эмансипации, пересборке и трансформации системы искусства.

Капкан 1 + капкан 2 + язык: усвоенные иерархии

Генеалогия ограничения возможностей аффективного взаимодействия обусловлены правилами профессиональной коммуникации, бесконечными объемами бюрократии, согласованиями и неустановленными границами профессионального поведения. Язык, пронизывающий любые формы взаимодействия, а значит и возможные выходы из администрирования отношений, в отличие от профессиональных обязанностей четко регламентирован. Язык делового взаимодействия или язык Отца/Босса — уже существующая, изобретенная-не-нами, идеальная фаллогоцентрическая коммуникация: прописанные нормативы нулевого, отсутствующего Другого. Если исходить из идеи, что произносимое зависит от того, для кого это произносится, то в базисе логики деловой коммуникации — безликий нейтральный адресат. Нейтрального и универсального не существует, следовательно деловая переписка политична в своем отрицании различия. Аналогичным, но еще более закрепощающим образом, действует бюрократическая речь. Попытка сконструировать код для обработки сигналов на общем языке приводит к ситуации коммуникационной инженерии, а значит исключает всполохи, возможные ошибки в выверенной беззубой логике профессиональной коммуникации.

Работая долгое время в институциях, я столкнулась с ощущением вторжения этого языка словно вируса. Я чувствовала отчуждение от того, что я делаю, я чувствовала отчуждение от своей субъективности. В попытках ухватить ускользающюю субъективность, я документировала (через самообъективацию) свои состояния на протяжении нескольких месяцев работы. Этот фотодневник состояний напоминает о периоде попыток найти свой образ и зафиксировать его.

Через язык возможно производство желания, а значит возможна и субъективация. Однако бюрократический язык прорастает корнями и замещает субъекта. Попытки избежать общего языка и попытки выйти за пределы предписанных правил могут быть способом выйти на более сложный уровень и найти ответ на вопрос как чувствовать вместе?

Выбраться из капкана

Итак, описанная выше система взаимоотношений проблематизирует позицию культурного менеджера одновременно с нескольких сторон. И вместе с этим она дает основание для изобретения некоторых форм сопротивления.

В качестве способа борьбы невидимых агентов труда я выдвигаю юмор. Комическое как форма аффекта недоступно для администрирования и включает в себя одновременно практику смеха, ускользающей любви и практики искренности. Юмор — метод зашифрованной политической борьбы: универсальный характер смеха обладает освободительными и солидаризирующими свойствами[5]. Остроумие — зазор, в котором происходит смещение смысла, которое в свою очередь открывает возможности символической свободы[6]. Что означает использование юмора и в какой степени он помогает бороться? Речь скорее о партизанских шутках, подпольных мемах и анонимной иронии. Политический потенциал шуток легитимирован на уровне власти, когда репост становится причиной лишения свободы. Шутка может быть расширением профессиональной или художественной практики, которая по своей сути смещает смысл, а значит не всегда может быть расшифрована инстанцией власти, к которой в этой шутке происходит обращение. Кроме того, присвоить смеховую культуру практически невозможно, а значит она сохраняет за собой возможность свободы формы. Шутка в некотором смысле представляет собой полную противоположность протокольному общению, речь о котором шла ранее.

Итак, наемный труд в институции включает в себя набор ограничений, связанных с романтизацией этого поля, требованием эффективности, низкой оплатой, отсутствием голоса. Однако именно координаторы или менеджеры занимают такую позицию, которая позволяет использовать свое промежуточное положение как возможность трансформировать систему на всех уровнях.

Положение медиатора между институцией и приглашенными авторами или экспертами становится причиной исключения из поля видимости и лишения голоса. Зажатый между, координатор эксплуатируется и исключается всеми сторонами. Координаторы — угнетенные трикстеры — могут пользоваться свободами невидимости, в силу необходимости обладать десятком навыков могут переключаться между ролями и не закрепляться в одном статусе, имеют одновременно доступ и к институции и к тем, с кем она сотрудничает.

Протокол рабочей коммуникации может быть нарушен, заложенная в одну из линий рабочего функционирования ошибка может стать каскадом, влекущим за собой череду изменений. Использование рабочего времени может уходить на работу с аффектом, на выстраивание отношений. Я призываю к перераспределению производственных сил эмоционального труда. Призываю к формированию близости вне дружбы, наращиванию аффективности вместо эффективности, к интенсификации рабочих отношений.

Примечания

[0] «Если не брать в расчет домашнее хозяйство и заботу о нуждающихся, искусство — это индустрия с наибольшей концентрацией неоплачиваемого труда. Оно поддерживается временем и усилиями бесплатных стажеров и само‐эксплуатируемых практически на всех уровнях и в любой функции. Бесплатный труд и безудержная эксплуатация — это невидимая темная материя, благодаря которой культурная сфера еще существует».

Steyerl H. Politics of Art: Contemporary Art and the Transition to Post-Democracy, 2010. Доступно по: https://www.e-flux.com/journal/21/67696/politics-of-art-contemporary-art-and-the-transition-to-post-democracy/. На русском доступно по: https://spectate.ru/art-policy/

[1] Донна Харрауэй <3

[2] Харауэй Д. Манифест киборгов: наука, технология, социалистический феминизм 1980-х, 2017. Доступно по: http://www.uhimik.ru/donna-harauej-manifest-kiborgov-nauka-tehnologiya-isocialistic/33576.pdf

[3] Абрамова Е. «Менеджер» vs. «Девочка», 2013. Доступно по: http://archives.colta.ru/docs/21801

[4] Бикбов А. Культурная политика неолиберализма, 2011. Доступно по: http://moscowartmagazine.com/issue/14/article/187

[5] Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса, 1965. Доступно по: http://www.bim-bad.ru/docs/bakhtin_rablai.pdf

[6] Лакан Ж. Образования бессознательного (Семинары: Книга V). М., ИТДГК «Гнозис», издательство «Логос», 2002

* Серия опоясывающих докладов (21— 28 июня, 2019, ЦСИ Винзавод) посвящается всем (пока еще) невидимым персонажам, помощникам и помощницам, девочкам-менеджерам, медиаторам и медиаторкам, редакторам и корректорам, ассистентам и асситенткам, а также всем тем, кто опознает себя в симметричном положении.

Труд — это общее место. Именно через него (часто) пролегает траектория угнетения, воруя то время, то речь, то видимость. Параллельно с этим существуют деятельности, не признанные как труд, а те, кто ими занимаются, соответственно, не опознаются как трудящиеся. И это возмутительно.

Куратор: Настя Дмитриевская