В своем эссе исследовательница и куратор Ольга Широкоступ размышляет об утопических проектах Александра Чаянова — советского экономиста, крестьяноведа и писателя, репрессированного в 1937 году. Чаянов не состоял в партиях, отличался независимостью взглядов, не боялся критиковать большевистскую политику и всю жизнь занимался теоретической и литературной работой. Как показывает Ольга, его научные и художественные тексты объединены редкой чуткостью к вызовам времени, многомерностью и способны вмещать разные методологии и идеи — что открывает возможности для их использования в совершенно разных областях и контекстах.

Этот текст написан в рамках клича сигма и оплачен из средств, которые жертвуют наши патроны. Подробнее об условиях участия в этом постоянно действующем опен-колле можно прочитать по ссылке.

Я хотела написать подробный и последовательный разбор фантастической повести Александра Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», но не смогла сделать этого. Пытаясь «склеить» свое исследование, состоящее из обрывков чужих голосов, я не смогла отказаться и от собственных спекулятивных сопоставлений и фантазий, с которых мой интерес начался. Этим текстом хочу лишь наметить обширный горизонт возможностей, открывающийся при изучении интеллектуального наследия Чаянова как экономиста, писателя и мыслителя для коллег из различных областей знания, в том числе и из сферы современного искусства. Будучи исследовательницей, не связанной с академией, я могу позволить себе эту вольность, и, я надеюсь, Александр Васильевич простил бы ее.

Идеи Чаянова «разбросаны» среди его экономических трудов, повестей и тяжело поддаются обобщениям внутри одной темы или даже дисциплины. Чаянов-писатель неотделим от Чаянова-исследователя: чтобы понять одного, нужно познакомиться и с другим, что вызывает определенные трудности, но может, если повезет, открыть возможности для неочевидных сопоставлений и неожиданных трактовок.

Уже позже, погрузившись в контекст изучения социально-философской футурологии Чаянова, я обнаружила, что ей посвящено множество работ. В этом тексте в первую очередь буду вновь и вновь обращаться к трудам исследователя Александра Никулина. Я очень признательна ему за диалог, внимание и участие.

Благодарю Алексея Кравченко и Сергея Фонтона за разрешение использовать в этой статье репродукции гравюр их деда Алексея Кравченко (друга А.В. Чаянова) и возможность ознакомиться с прекрасными материалами из их семейной библиотеки. А также благодарю коллектив портала сигма, поддержавший меня в работе, и лично Кирилла Роженцова и Дмитрия Безуглова за терпение и веру в то, что я все–таки закончу этот текст, за их внимательные и искренние комментарии и огромный редакторский труд.

Знакомство с Александром Васильевичем

Фантазии, ощущения и сны так же важны для этого исследования, как и факты, источники, в поиске и изучении которых я находилась все карантинные (и последовавшие за ними) месяцы странного 2020-го. Неслучайно в повести само утопическое путешествие главного героя «запускается» через сон. Главный герой Чаянова, потеряв сознание, загадочным образом оказывается в Москве 1984 года. Так и я, случайно наткнувшись на упоминание об этой утопии, «провалилась» в изучение наследия автора, и, кажется, надолго. Поэтому нельзя считать этот текст (и само исследование) хоть в какой-то мере завершенным. Я знакомлюсь с удивительными людьми, нахожу всё новые подробности. Они собираются как яркие камушки из сокровищницы, без всякой системы. И мне остается надеяться, что в конце концов они сложатся в новую сверкающую картину.

Я верю, что исследование невозможно без вмешательства сил иррационального порядка: ведь и сам Чаянов писал так много волшебных, проникнутых гофмановским духом текстов. Он сетовал, что Москве не хватает своих мистических историй, из которых собирается дух места: они были написаны для старой Москвы, которая на его глазах исчезала и которую он так глубоко знал и любил. В выхолощенном современном собянинском городе мистике такого рода, помогающей исследовать реальность полнее, тоже нет места. Поэтому в отдалении от города, на Николиной горе, где жил и работал Чаянов и где я, по удивительному совпадению, нахожусь, легче предаваться изучению его текстов. Я вижу сон, и во сне мне приходит ответ, что «не стоит мельчить» — нужно писать ни много ни мало о том мире, который он предвидел и знал, как приблизить; о больших и прикладных задачах, имеющих значение для настоящего и будущего, для которых с неизменным интересом он искал оригинальные третьи решения, приглашая к совместной работе не только людей, но и непохожие, даже чуждые друг другу, идеи.

Помимо синтетических идей Чаянова, представлявших интерес для его современников из различных областей знания (к чему я еще не раз буду возвращаться в этом тексте), стоит отметить его умение строить горизонтальные связи. Он находил общий язык с коллегами из разных частей политического спектра и успешно критиковал ограничения различных политических систем. Указывал, например, на ущербность либеральной модели (одна из слабых сторон которой — невозможность создавать утопии) и на ограничения социалистической (опасной возможностью новых социальных потрясений) [1].

При этом по своим политическим убеждениям Чаянов был скорее «розовым». Умеренный социалист, он умел находить компромиссы, всерьез размышляя о возможном синтезе экономических систем. Эти убеждения отразились и в утопии «Путешествие моего брата Алексея…» [2]. При этом Чаянов часто не соглашался с решениями победившей в политической борьбе партии большевиков, открыто выступая ее оппонентом по ключевым вопросам (таким как индустриализация и коллективизация), что стоило ученому не только карьеры, но и жизни [3].

Уничтожение в 1930-х годах организационно-производственной школы, лидером которой был Чаянов, — это ликвидация огромной разветвленной сети сельских земских специалистов-агрономов, в основной массе левых интеллигентов, работавших на местах. Это были молодые специалисты, еще не потерявшие влияния в первые десятилетия советской власти и предлагавшие для страны, еще в самом начале века, иное решение ключевого аграрного вопроса — не национализацией или социализацией земли, то есть не в результате политической революции [4]. Арест Чаянова был частью плана по уничтожению всей этой интеллектуальной деятельной сети, активно работавшей в разных регионах страны. Несмотря на то что, строго говоря, политиком Александр Васильевич не был, власть «вымарала» имя Чаянова, его идеи были надолго забыты — именно потому, что потенциал, заложенный в них, в том числе политический, был очень велик [5]. На протяжении всей своей работы Чаянов задавался вопросами, при какой системе, как люди могут жить сообща, как возможно построить эту жизнь без насилия и исключения, которых он не выносил [6].

Утопическое мышление Чаянова-ученого и Чаянова-писателя, или Почему я пишу текст об одной утопии, но сказать стоит как минимум о трех

Ум как будто освободился от гипноза советской повседневности, в сознании зашевелились новые, небанальные мысли, оказалось возможным мыслить иными вариантами.

А.В. Чаянов

Чаяновым-писателем и Чаяновым-ученым в разные годы было создано множество произведений: от мистических новелл до серьезных экономических трудов. Особый интерес представляют несколько написанных в 1920-х утопических произведений, в которых прослеживается эволюция представлений автора и реакция на происходящие в стране изменения [1].

Чаще всего исследователи творчества Чаянова обращаются к повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» — самому известному, но не единственному его утопическому произведению [2]. Чаянов создавал утопии на протяжении всей профессиональной жизни: это стало своего рода методом, который помогал ему анализировать ситуацию и предугадывать драматические изменения, происходившие в тот момент в стране и мире (порой с точностью до года). Интересная деталь: среди разносторонних интересов Чаянова была и астрология. Возможно, он применял и эту символическую систему в своих футурологических построениях [3].

В 1920-х годах Чаянов — молодой лидер целого научного направления, карьера его развивается бурно. Он заведует кафедрой в Тимирязевской сельскохозяйственной академии, а также создает и впоследствии возглавляет крупнейший сельскохозяйственный научно-исследовательский институт международного уровня — НИИСХЭ.

Если следовать предложенной исследователем Александром Никулиным логике, первой (весьма своеобразной) утопией можно считать этюды Чаянова об экономике изолированного государства-острова, созданные между 1915–1922 годами и опубликованные в окончательном виде в 1923-м. С началом Первой мировой войны Чаянов пристально изучал процессы дезинтеграции рынка вообще и сельскохозяйственного в особенности, позже от анализа эмпирических свидетельств автаркизации* мирового и крестьянского хозяйства он перешел к абстрактному моделированию взаимоотношений капиталистической и крестьянской экономик в автаркическом пространстве [4].

Удивительно, но во взрывоопасной ситуации 1920-х, когда большевики всерьез опасались крестьянских волнений, поднимавшихся в разных частях страны, и действительно могли не удержать власть, издается второе утопическое сочинение Чаянова «Путешествие моего брата Алексея…» [5]. Как описывает в статье «Творец московской гофманиады» исследователь наследия Чаянова В. Б. Муравьев, распоряжение о публикации утопии, скорее всего, исходило от самого Ленина. Есть указания на то, что Чаянов встречался с вождем и, несмотря на разность во взглядах, Ленин (сам аграрник) не мог не оценить одаренного и неординарного ученого, но одновременно с этим не мог недооценивать и силу «утопических фантазий» Чаянова [6]. Не будем забывать хотя бы того, «что утопические сны Веры Павловны в романе Чернышевского “Что делать?” вдохновили целое поколение революционеров» [7]. На личное участие Ленина в издании повести указывает и то, что составление предисловия к ней было поручено видному партийному публицисту В.В. Воровскому (писал под псевдонимом П. Орловский), в то время заведущему Госиздатом. Вместо того чтобы запретить утопию, ее издание снабдили разгромным предисловием: «…мы печатаем ее [утопию] с тем, чтобы каждый рабочий и, особенно, каждый крестьянин, вдумчиво относящийся к переживаемому нами великому перевороту, знал, как представляют себе будущее люди, иначе, чем мы, думающие, и мог бы критически и сознательно отнестись к выводу противника». Это был нетипичный, оригинальный ход, направленный на то, чтобы «нейтрализовать» радикальные идеи Чаянова. Ведь в повести ставилось под сомнение, во-первых, что в революции крестьянство идет за пролетариатом (в «Путешествии…» описана победа крестьянской политической партии), а во-вторых, целесообразность создания советским правительством государства в форме федерации республик (в утопии федерация развалилась). После выхода книги в печать больше разгромных отзывов на нее Чаянов не получал, но предупреждение от власти было сделано красноречиво. В дальнейшем Чаянов неохотно обращался к этой своей причуде и даже старался «закамуфлировать» факт издания утопии: «Вообще я бы предпочел, чтобы в Москве об этой работе не напоминали» [8].

Анализировать смесь идей, высказанных Чаяновым в «Путешествии…», и пытаться вычленить основные линии его мысли непросто. Но, несмотря на жажду автора создавать причудливые и смелые гибриды (будь то синтез культурных явлений или же экономических систем), он отнюдь не нейтрален в своих социально-экономических и историко-культурных предпочтениях. Его личностные убеждения вполне четко сформулированы в повести. «Он аксиоматически убежден, что сельский мир крестьянских хозяйств является базой, фундаментом эволюции всемирного разнообразия человеческого общества. Здесь Чаянов — яркий представитель идеологии аграризма, противопоставляющий свои утопии другим идеологиям и другим утопиям: прогрессизму и урбанизму, капитализму и коммунизму» [9].

Французский исследователь Базиль Кербле — один из тех, кто заново открыл миру труды Чанова в 1960-х, — характеризует идеологию, предложенную Чаяновым в утопии, следующим образом: «Этот политико-литературный опыт стремится в основном выдвинуть идеологию, которую можно было бы противопоставить коммунизму и которая уходит корнями в традиционную крестьянскую систему землепользования. И действительно, по своему содержанию идеология, предложенная Чаяновым, является проводником мыслей, заимствованных у [П. А.] Кропоткина с его идеями деконцентрации городов, местной автономией и многообразием круга деятельности, проповедуемым теософами и антропософами, модными в то время». Сам Кербле подчеркивал, что именно широта интересов Чаянова и его смелость в построении концепций, вбирающих в себя различные идеи и точки зрения, привлекала внимание к фигуре Чаянова и его самого, и самых разных исследователей [10].

И сейчас в идеях Чаянова находят надежду и вдохновение непохожие деятели — это и зарубежные исследователи (география — от Франции до Кореи), и наши соотечественники — экономисты, литературоведы, крестьяноведы и аграрники, независимые исследователи. На последней ежегодной Чаяновской конференции в Московской высшей школе социальных и экономических наук анализу литературных произведений ученого была отведена целая секция. Среди вопросов, поднимавшихся на конференции, был и такой: можно ли с уверенностью определить повесть «Путешествие моего брата Алексея…» как утопию? Ведь в ней переплетены черты и утопии, и антиутопии. Метаутопия, повесть-сказка, футурологическая повесть — это произведение мы можем назвать по-разному [11].

В 1928 году кризис хлебозаготовок привел к разрыву нэповской смычки города и деревни. Большевистское руководство стремилось, с одной стороны, преодолеть его через внеэкономическое принуждение крестьян к сдаче хлеба, а с другой — форсировать амбициозные планы индустриального развития первой пятилетки. В это время Чаянов пишет свою третью утопию. «Статья публикуется в сборнике “Жизнь и техника будущего: социальные и научно-технические утопии” накануне коллективизации, а значит, ее автор в тот момент уже был вынужден избегать конкретных социальных прогнозов, предпочитая концентрироваться на прогнозах научно-технических» [12].

В целом в своей последней утопии Чаянов отходит от ряда высказанных им в «Путешествии моего брата Алексея…» мыслей. Никулин отмечает, что, «например, во всей этой утопии почти ни разу не встречаются слова “крестьянство”, “крестьянский”» [12*]. Чаянов видит неминуемо надвигающуюся технологическую (анти)утопию, перед лицом которой так интересовавший его и любимый им крестьянский мир обречен. Ученый уже понимал, что индустриализация необратима и укрепляющееся Советское государство рискнет реализовать самые смелые, циклопические проекты, которые перевернут мироустройство аграрной России, — только пока еще не мог знать, какими именно эти проекты будут. Он действительно тонко предугадывал начало кризисных, поворотных этапов: именно в моменты предчувствия, незадолго до начала изменений появлялись его утопии [13].

«Анализ высказываний ученого показывает его критическое отношение к коллективизации и начавшемуся процессу “раскрестьянивания” и “пролетаризации” крестьян. Он подвергал сомнению большевистский подход в оценке крестьянства как носителя мелкобуржуазной идеологии, “пережитка прошлого” или “протоматерии”, и объяснял данную позицию тем, что управленцы “обладали экономическим опытом только в пределах обрабатывающей индустрии и могли мыслить только в понятиях и формах своего органического опыта”»*.

В третьей утопии Чаянов переходит к описанию экологического проекта, посвящая последние (девятый и десятый) пункты статьи вопросам регулирования климата. Концепция «управляемого» климата, контроль над которым дает возможность прогнозировать урожаи, вызывать осадки и отражать внешнюю агрессию (специальные устройства «метеорофоры») уже была рассмотрена Чаяновым-фантастом в «Путешествии…», теперь пришел черед описать ее и Чаянову-ученому [14].

Автор показывает на конкретных примерах, как человечество в будущем сможет прогнозировать долгосрочные и кратковременные колебания погоды, предсказывать урожайность культур. В итоге, по Чаянову, «все сельское хозяйство превратится тогда в размеренную, точно установленную систему производства, какой является наша обрабатывающая промышленность… Каждый миллиметр солнечных лучей, падающих на землю, встретит на своем пути вегетационную поверхность, которая с невиданным до сих пор процентом возьмет приносимую солнечную энергию, и ни одна капля в нашем оросительном балансе не пропадет, не оказав содействия этому процессу усвоения энергии солнца». Никулин замечает, что Чаянов описывал только солнечную энергию, не касаясь, например, ядерной (о чем в то время уже активно размышлял другой мыслитель-утопист Александр Богданов).

Чаянов, отдавший столько лет крестьяноведению и решению аграрного вопроса, приходит в своей последней утопии к двум парадоксальным выводам: крестьянство исчезнет, а потребность в сельском хозяйстве, каким мы его знаем, отомрет. Он рисует мир будущего, где территории вокруг городов превращены в сады, свободные зеленые зоны. Это куда более сильное предположение, не идущее в сравнение с теми, которые он выдвигал в «Путешествии брата Алексея…»: ведь там тоже города стали зелеными оазисами, но все–таки земля вокруг «полисов» не была пустой, вся она была отдана под производство сельскохозяйственной крестьянской продукции, обрабатывалась жителями утопической России будущего. Невозможно в этой связи не упомянуть работу нашего современника, географа Бориса Родомана, и его концепцию «экологической специализации» России [15]. Родоман предлагает проект изменения и расширения роли России как поставщика природных ресурсов и гаранта условий, необходимых для выживания и развития всего человечества. Он указывает на то, что богатство нашей страны — это не отдельные полезные ископаемые или биологические ресурсы, а весь природный ландшафт, или «вся совокупность природных компонентов культурного ландшафта». Сохранение и поддержание этого важнейшего фрагмента биосферы, по мнению Родомана, должно стать приоритетной отраслью российского народного хозяйства. «Желательна экологическая специализация нашей страны в глобальном масштабе — превращение большей ее части в национальные парки, природные заповедники, а также в промыслово-охотничьи, рыболовные и прочие полудикие угодья, используемые в пределах естественного прироста биомассы» [15*].

Предсказанный Чаяновым путь в сторону «утопической зеленой России будущего» и описанный Родоманом проект превращения страны в мирового экологического «донора», ведущие к необходимости смены открытого милитаристского курса на скрытый (или же вовсе к отказу от него), выглядят сейчас на удивление современно, но все еще радикально для страны, выживание которой базируется на добыче ископаемого топлива, а внешняя политика ведется с позиции силы.

Заметки о культурном проекте утопической России будущего

Именно поэтому крестьянские идеологи и вожди в предшествующие десятилетия своего правления стремились свершить культурную революцию в деревне — вырвать ее из естественного закисания и опрощения традиционной сельской жизни. Они пробуждали социальную энергию масс, направляя в глубинку все элементы культуры, которыми располагали уездный и волостной театр, уездный музей с волостными филиалами, народные университеты, спорт всех видов и форм, хоровые общества, все вплоть до церкви и политики было брошено в деревни для поднятия ее культуры.

А.В. Чаянов

Бегло опишу особенности культурной ситуации, переданной в повести «Путешествие моего брата Алексея…», и подробнее остановлюсь на специфическом контексте, в котором существует культура в утопии. А также поразмышляю об организации в утопической России будущего и России современной властных элит и их влиянии на культуру. Но все эти сопоставления не имеют смысла в связи с тем, что присутствует одно колоссальное отличие — в утопии Чаянова государство упразднено [1]. Тем не менее просвещенная олигархическая элита, «авгуры духа», остались на месте. Описанную в утопии модель управления (в том числе благодаря важной роли культуры в ней) Александр Никулин, например, называет артистическим популизмом («В целом чаяновское “Путешествие моего брата Алексея…” представляет собой какой-то консервативно-традиционалистский “артпоп” — артистический популизм») [2] — тезис вызывает отдельный интерес и требует подробного анализа уже за рамками этой статьи.

Колоритный представитель этой властной элиты в повести — Алексей Минин. Он в разговоре с главным героем подчеркивает, что для его страны в XX веке вопросы культурного влияния и развития были не менее, а пожалуй, и более важны, чем вопросы экономические. По сути Минин рассуждает о потребности в культурном проекте, создающем «движение из центра» в регионы, и воспевает необходимость олигархического «дара» от элит народу. В этой связи сложно удержаться от сопоставления описанной Чаяновым ситуации и современной, ведь на наших глазах строятся региональные филиалы крупнейших государственных культурных институций (амбициозные проекты «большой музейной четверки») и происходит экспансия немногочисленных частных институций в регионы, ставшая в последние годы очевидным трендом.

При этом Минин дает однозначно негативную оценку работе государственного аппарата на территории искусства, но и не видит возможным произрастание низовой художественной инициативы без «подогревания сверху». «Другим последствием демократизации национального дохода является значительное сокращение меценатства и сокращение количества ничего не делающих людей, то есть двух субстратов, из которых в значительной мере питались искусства и философия. Однако и здесь крестьянская самодеятельность, сознаюсь, несколько подогретая из центра, сумела справиться с задачей» (курсив мой. — Прим. авт.) *.

Утопическую Россию будущего отличает вера в возможность низовой самоорганизации на всех уровнях (самоорганизацию поощряет власть, а для крестьянского населения она естественна и привычна). А изначальное участие государства и капитала в культурном проекте привело к возникновению низового спроса, формированию у сельских сообществ потребности в поддержке и покупке искусства [3][4].

Может быть, описанная Чаяновым модель дает нам надежду, что в будущем, когда мощь государственного влияния в культуре ослабеет, созданные «сверху» проекты будут «перехвачены» снизу и переосмыслены [5]. Ведь именно деятелям искусства и культурным институциям в своей утопии Чаянов отводит ключевое место в структуре общественных отношений. Мы можем продолжить создавать утопические сценарии, ища альтернативы экономическим, экологическим и социальным моделям общества и на институциональном уровне, предлагая другие способы построения культурных проектов в нашей стране.

В какой-то степени Чаянов через своих героев говорит, что «проверкой», удачен ли экономический и социальный эксперимент страны, может быть анализ того, насколько успешно реализован ее культурный проект. Легитимность нового строя утопической России оправдывает мощная и доступная всем жителям (и хорошо организованная, в менеджерском смысле) культура. А существование Москвы, в свою очередь, оправдано тем, что она сосредотачивает эти культурные силы.

Москва как социальное существо

Кремнев оглянулся с изумлением: вместо золотого и блестящего, как тульский самовар, Храма Христа Спасителя, увидел титанические развалины, увитые плющом и, очевидно, тщательно поддерживаемые.

А.В. Чаянов

Что ожидает меня за этими стенами? Благое царство социализма, просветленного и упрочившегося? Дикая анархия князя Петра Алексеевича? Вернувшийся капитализм? Или, быть может, какая-нибудь новая, неведомая ранее социальная система?

Поскольку можно было судить из окна, было ясно одно: люди жили на достаточно высокой ступени благосостояния и культуры и жили сообща.

А.В. Чаянов

Очевидно, что для того, чтобы помыслить другую культуру, другую систему общественных отношений в России, нам необходимо помыслить другую Москву. Необходимо предложить альтернативу концепции Москвы как «города-спрута» [1], высасывающего соки из всех российских территорий, Москвы как сосредоточения человеческого и финансового капитала. И «Путешествие моего брата Алексея…» дает нам вдохновение для реализации этой непростой задачи. Чаянов описывает утопическую Москву будущего, ставшую уже не городом, а местом проведения культурного досуга, «пунктом, а не социальным существом».

Приведу не вполне уместную, но все же аналогию из современной нам ситуации: Чаяновская Москва в утопии — это по сути «“Зарядье” здорового человека», раскинувшееся на всю площадь города. Интересно, что строительству «Зарядья» также предшествовала «зачистка» исторически значимого куска центра столицы. Если продолжать спекулировать на этой теме, то будет уместно вспомнить разговор о «Зарядье» как о «даре властей» горожанам и его неоднозначности, поднятый внутри большого исследования «Зарядьелогия» (Михал Муравски, Маргарита Чубукова, Дарья Волкова и коллектив приглашенных авторок и авторов). «“Зарядье”, таким образом, почти, но не совсем “органическая империя цветущей сложности”. Сакральный центр собянинской Москвы — этот (как говорит Кальгаев) “не только путинский подарок, но и американский проект”, не только город-дар, но и товар, произведение не только Беляева-Гинтовта, но и Жиляева, — пытается охватить собой противоречий больше, чем может вместить, чем может приемлемо контролировать или радовать». * И если наше «Зарядье» — это «органическая империя времен упадка», то чаяновская Москва — ее «разогнанная» утопическая версия. Раздвоенность, заложенную в самом проекте парка, соединяющую в себе властный контроль и цветистую сложность мнимого разнообразия, можно разглядеть и в неоднозначном утопическом проекте Москвы будущего по Чаянову.

Москва в «Путешествии…» остается единственным мегагородом (как и сейчас), но ему отказано в возможности сосредотачивать в себе финансовые, производственные и экономические силы: его капитал — только культурный [2]. «Москва в чаяновской утопии — это уже не традиционная столица — город-империалист, для которой покорно-кормящим пьедесталом служит вся остальная страна, но лишь культурно-управленческий центр, первый среди равных ей других больших и малых сельско-городских культурно-коммуникационных центров» [3].

Меняется не только сама Москва, но и взаимоотношения между столицей и субъектами. Жители России будущего предпочли не рассматривать столицу как город для жизни, а оставаться в селах-сателлитах: «Вся страна образует теперь кругом Москвы на сотни верст сплошное сельскохозяйственное поселение, прерываемое квадратами общественных лесов, полосами кооперативных выгонов и огромными климатическими парками» [4].

Москва значима лишь как символический центр сети (это и оправдывает ее существование). В ней нельзя жить (есть более приятные места). Москва утратила производственный комплекс и значение, подверглась, если так уместно сказать, «радикальной джентрификации». Столица потеряла в своих границах и лишилась большей части зданий, в утопии процесс создания Москвы Культурной — нового типа города, обустроенного не для жизни, а для реализации культурного проекта, — тем не менее называют «великим варварством». Было уничтожено все, что, по мнению жителей России будущего, больше не представляло культурной ценности. С одной стороны, авторская позиция ясна: никакая большая идея не оправдывает варварство. С другой же стороны, Чаянов показывает Москву своей мечты, она его искренне завораживает, в ней сохранено все то, что он ценит и любит. Очевидно, что автор не мог до конца однозначно решить, что же он так красочно описывает: утопию или антиутопию, свою мечту или свой страх.

Напрашивается необходимость соотнести фантазии Чаянова о радикальной перестройке города со сталинской градостроительной политикой, но здесь нас подстерегает множество подножек. Автор не мог знать в 1920-х, что в Москве будут снесены сотни зданий и вырастут громады первых высоток, и не застал созданный силами колхозников-ударников в 1939-м «утопический город в городе» новой страны (1 августа 1939 года открылась ВСХВ — ныне ВДНХ), но возможность таких грандиозных изменений мог предвидеть [5]. Выскажу предположение: Чаянов не хотел строить новый город, он хотел вернуться в старый и одновременно проанализировать те тенденции, которые видел вокруг. Москвовед-любитель и собиратель древностей, оказавшийся в водовороте революционных изменений, наблюдающий стремительные трансформации во всех сферах жизни, он хотел одновременно «снять» все наносное, вернуться к образу той старой, загадочной Москвы, которую так любил и для которой мечтал написать свою фантастику. И, по мнению исследовательницы Натальи Михайленко, хотел сотворить образ города будущего, рукотворного «нового Вавилона», — пугающе другой и притягательный [6]. Поэтому свой любимый образ средневековой Москвы автор опрокинул в 1984 год и насытил библейскими аллюзиями, почерпнутыми из высоко ценимого им классического искусства [7][8]. Этот вопрос актуален и сейчас: как можно взять с собой в будущее то, что рассыпается на глазах? Чаяновская утопическая Москва — попытка представить, что это возможно.

Вместо заключения

Футурологические произведения Чаянова были написаны в разных жанрах, его фантастические построения проникали в научные статьи, размывая границы между научными и творческими изысканиями.

Сейчас мы сказали бы, что Чаянов занимался artistic research, совмещая методологии из различных областей знания. Уместно также было бы охарактеризовать его практику как художественную. Чаянову-исследователю свойственна «фундаментальная открытость к возможному», уход от необходимости овладения знанием, перформативный характер исследований, предполагающий моделирование возможных и невозможных сценариев.

Поэтому вполне уместным, и даже необходимым, видится дальнейшее развитие его идей именно в поле современного искусства, в живой художественной практике. В отличие от академических исследований, то, что мы называем artistic research, предполагает (не исключает) допущения и фантазии, то есть мы можем продолжать думать вслед за Чаяновым, вместе с Чаяновым.

Мы, работники и работницы культуры и искусства, можем предложить академическим исследователям наследия ученого новые и неожиданные поля применения и переложения чаяновских идей и междисциплинарные коллаборации.

Примечания

Знакомство с Александром Васильевичем

[1] «Новое восстание. Где же оно? И во имя каких идеалов? — думалось ему. — Увы, либеральная доктрина всегда была слаба тем, что она не могла создать идеологии и не имела утопий». — Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии / А.В. Чаянов // Венецианское зеркало / сост. В. Б. Муравьев. М. : Современник, 1989.

[2] …В целом утопия Чаянова — «розовая» прогрессистская утопия умеренного аграрника-социалиста. Это попытка выдумать союз между либерализмом и социализмом. — Никулин А.М. Грезы русской революции в утопиях Александра Чаянова и Андрея Платонова // Социологическое обозрение. 2018. Т. 17. № 3. URL: https://sociologica.hse.ru/data/2018/09/29/1156659613/SocOboz_17_3_256-290_Nikulin.pdf.

Чаянов всегда был и оставался умеренным беспартийным социалистом-либералом, лишь в 1917 году — член партии народных социалистов. — Там же.

[3] Чаяновская организационно-производственная школа предлагала альтернативу коллективизации. Чаянов показал, что существуют определенные модели семейной экономики, которые можно встроить и в мировой рынок, и в аграрный рынок через кооперацию. Можно достаточно органично, без насилия трансформировать традиционный «дикий» уклад натурального крестьянина сделать равноправным игроком в глобальной рыночной экономике ХХ века. — Кербле Б. Чаянов. Эволюция аграрной мысли в России с 1908 до 1930 г.: на перекрестке // Крестьяноведение. 2018. Т. 3. № 4.

[4] После 1905 г. это новое поколение агрономов было достаточно могущественным, чтобы держать в своих руках все агрономические общества страны. Сельскохозяйственные общества в Москве, Петербурге и Харькове, а также в значительной степени и Вольное экономическое общество не управляются больше дворянами; во главе них становится левая интеллигенция, ее роль станет решающей в аграрной мысли накануне Первой мировой войны… // В то время как социал-демократы и социалисты-революционеры считали, что аграрный вопрос может быть решен только национализацией или социализацией земли, т. е. только политической революцией, целое течение, называемое организационным, которое в основном черпало своих единомышленников в недрах земства, среди агрономов и преподавателей, считало, что раздел земли был только паллиативом, недостаточным для того, чтобы разрешить аграрный вопрос. — Кербле Б. Чаянов. Эволюция аграрной мысли в России с 1908 до 1930 г.: на перекрестке // Крестьяноведение. 2018. Т. 3. № 4.

[5] С началом форсированной коллективизации Чаянов и его коллеги были подвергнуты гонениям и репрессиям, обвинены в саботаже, вредительстве, контрреволюционном заговоре. Следователи припомнили обвиняемому Чаянову и его авторство в так называемой контрреволюционной утопии (Чаянов, Петриков, 1998). В 1937 году Чаянов был расстрелян. — Никулин А.М. Грезы русской революции в утопиях Александра Чаянова и Андрея Платонова // Социологическое обозрение. 2018. Т. 17. № 3. URL: https://sociologica.hse.ru/data/2018/09/29/1156659613/SocOboz_17_3_256-290_Nikulin.pdf.

[6] Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден будущей, неизвестной нам революцией. — Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии / А.В. Чаянов // Венецианское зеркало / сост. В. Б. Муравьев. М. : Современник, 1989.

Утопическое мышление Чаянова-ученого и Чаянова-писателя, или Почему я пишу текст об одной утопии, но сказать стоит как минимум о трех

[1] Чаще всего исследователи творчества Чаянова анализируют его знаменитую фантастическую повесть-сказку «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Но и в ряду других, прежде всего научных произведений Чаянова, на наш взгляд, вполне можно обнаружить признаки утопического мышления, конструирующего утопию. Наше утверждение относится в первую очередь к таким абстрактно-теоретическим работам Чаянова, как «К теории некапиталистических систем хозяйства», «Опыты изучения изолированного государства». Кроме того, сам Чаянов наделял статусом утопии свою последнюю футурологичесую повесть «Возможное будущее сельского хозяйства». — Никулин А.М. Чаяновский утопизм: балансируя среди кризисов интенсификации оптимумов // Крестьяноведение. 2017. Т. 2. № 1.

[2] Никулин А.М. Грезы русской революции в утопиях Александра Чаянова и Андрея Платонова // Социологическое обозрение. 2018. Т. 17. № 3. URL: https://sociologica.hse.ru/data/2018/09/29/1156659613/SocOboz_17_3_256-290_Nikulin.pdf.

[3] …Необходимо отметить чрезвычайную социально-политическую интуицию Чаянова, позволившую ему одним из первых среди современников почувствовать глубинные изменения в скоротечном духе своего времени 1910–30-х годов, так точно названном британским историком Э. Хобсбаумом эпохой катастроф (Хобсбаум, 2004). Ведь и очередное обращение Чаянова к утопическому конструированию, как правило, совпадает с новыми катастрофическими шагами в эволюции общества. — Никулин А.М. Чаяновский утопизм: балансируя среди кризисов интенсификации оптимумов // Крестьяноведение. 2017. Т. 2. № 1.

* АВТАРКИЯ (греч. autarkeia — самоудовлетворение) — проводимая государством, регионом политика экономического обособления от экономик других стран. Автаркия направлена на создание замкнутой, независимой экономики, способной самостоятельно обеспечить себя всем необходимым. В качестве основных средств автаркии используется установление высоких ограничительных пошлин на ввозимые товары, повышение цен на товары потребительского назначения и другие. — Барихин А. Б. Большая юридическая энциклопедия. М. : Книжный мир, 2010.

[4] …В ряду других, прежде всего научных произведений Чаянова, на наш взгляд, вполне можно обнаружить признаки утопического мышления, конструирующего утопию. Наше утверждение относится в первую очередь к таким абстрактно-теоретическим работам Чаянова, как «К теории некапиталистических систем хозяйства», «Опыты изучения изолированного государства». Кроме того, сам Чаянов наделял статусом утопии свою последнюю футурологичесую повесть «Возможное будущее сельского хозяйства». — Никулин А.М. Чаяновский утопизм: балансируя среди кризисов интенсификации оптимумов // Крестьяноведение. 2017. Т. 2. № 1.

[5] Чаяновская повесть написана стремительно, в цейтноте бесконечной научно-административной занятости ее автора в 1919 году. — Никулин А.М. Грезы русской революции в утопиях Александра Чаянова и Андрея Платонова // Социологическое обозрение. 2018. Т. 17. № 3. URL: https://sociologica.hse.ru/data/2018/09/29/1156659613/SocOboz_17_3_256-290_Nikulin.pdf.

[6)] Речь вовсе не о том, что и великим людям свойственно отдавать дань мечте, — это только одна сторона утопического мышления и вопреки распространенному убеждению не самая главная. Серьезней то, что утописты в своей системе социальных воззрений первыми использовали способность человеческого разума предвидеть будущее. Это их открытие высоко оценил Ленин. В своей книге «Что делать?» Ленин приводит слова Энгельса, сказанные им в 1874 году в предисловии к брошюре «Крестьянская война в Германии»: социалисты-утописты «гениально предвосхитили бесчисленное множество таких истин, правильность которых мы доказываем теперь научно». — Библиотека современной фантастики. Т. 14. М., 1967.

[7] Первушин А. 12 мифов о советской фантастике. СПб.: АураИнфо, Группа МИД, 2019.

[8] В абзаце цитаты из «Александр Васильевич Чаянов, «Московская гофманиада», Москва, Издательский дом ТОНЧУ, 2006

К Вам большая просьба, если будете печатать рецензию о кремневской утопии, очень прошу псевдонима не раскрывать, и насчет исторической части и всяких прогнозов не очень распространяйтесь, а то раскрытие псевдонима … обошлось мне весьма дорого, не хочу подливать масла в огонь. — Чаянов А.В. Московская гофманиада / послесловие В. Б. Муравьева, примечания В. Б. Муравьевой, С. Б. Фролова. М. : Тончу, 2006.

Так как я вовсе не желаю попадать на Лубянку по возвращению в Москву, то вновь и вновь… прошу выслать эту рецензию на мою цензуру… Вообще я бы предпочел, чтобы в Москве об этой работе не напоминали… — Там же.

[9] Он аксиоматически убежден, что сельский мир крестьянских хозяйств является базой, фундаментом эволюции всемирного разнообразия человеческого общества. Здесь Чаянов — яркий представитель идеологии аграризма, противопоставляющий свои утопии другим идеологиям и другим утопиям: прогрессизму и урбанизму, капитализму и коммунизму. — Никулин А.М. Чаяновский утопизм: балансируя среди кризисов интенсификации оптимумов // Крестьяноведение. 2017. Т. 2. № 1.

[10] Кербле Б. Чаянов. Эволюция аграрной мысли в России с 1908 до 1930 г.: на перекрестке // Крестьяноведение. 2018. Т. 3. № 4.

[11] В какой-то степени чаяновская утопия посвящена переосмыслению того, как можно было бы снова дать делу правильный ход с точки зрения той аграрной идеологии, которую выражал сам Чаянов, до конца воплощая идеалы Февральской революции, ведомой союзом буржуазных, народнических и социал-демократических партий. В целом утопия Чаянова — “розовая” прогрессистская утопия умеренного аграрника. — Никулин А.М. Грезы русской революции в утопиях Александра Чаянова и Андрея Платонова // Социологическое обозрение. 2018. Т. 17. № 3. URL: https://sociologica.hse.ru/data/2018/09/29/1156659613/SocOboz_17_3_256-290_Nikulin.pdf.

[12], [12*] Никулин А.М. Чаяновский утопизм: балансируя среди кризисов интенсификации оптимумов // Крестьяноведение. 2017. Т. 2. № 1.

[13] Возможно, именно в предчувствии надвигающихся «великого перелома» коллективизации и «большого скачка» индустриализации во введении к последней утопии Чаянов постулирует в начале не только определенное отличие аграрной отрасли от индустриальной — он обещает показать в финале своей утопии, как в конце концов агрикультурное развитие закончится «окончательной катастрофой и отменой земледелия», после которого в сельском хозяйстве лишь ненадолго останутся «декоративное садоводство, превращающее в парки поверхность нашей планеты, да, пожалуй, изготовление некоторых фруктов и вин, тонкая ароматность и вкусовые качества которых все–таки еще долго не смогут быть заменены продуктами массового производства». — Никулин А.М. Чаяновский утопизм: балансируя среди кризисов интенсификации оптимумов // Крестьяноведение. 2017. Т. 2. № 1.

[14] Те же утопические идеи управления климатом и урожаем в 1928 году Чаянов развивает в статье: Чаянов А.В. Возможное будущее сельского хозяйства // Жизнь и техника будущего: социальные и научно-технические утопии. М.-Л. : Московский рабочий, 1928.

[15] Родоман Б. Б. Экологическая специализация — желательное будущее России // Крестьяноведение. 2017. Т. 2. № 3.

Заметки о культурном проекте утопической России будущего

[1] Особенно осторожны мы в отношении государства, коим пользуемся, только когда этого требует необходимость. Весь социальный прогресс только в том и заключается, что расширяется круг лиц, пьющих из первоисточника жизни и культуры. Нектар и амброзия уже перестали быть пищею только олимпийцев, они украшают очаги бедных поселян. — Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии / А.В. Чаянов // Венецианское зеркало / сост. В. Б. Муравьев. М. : Современник, 1989.

[2] Никулин А.М. Школа Чаянова: утопия и сельское развитие. М. : Дело, 2020.

[3] Существует также борьба сельских сообществ за то, чтобы в их кругу работал тот или иной художник: по сути это своего рода длительная резиденция, где художник получает поддержку и заказы со стороны местных крестьян. Знаете, даже, мистер Чарли, у нас в спросе не только произведения художников, но и сами художники. Мне известен не один случай, когда та или иная волость или уезд уплачивали по многолетним контрактам значительные суммы художнику, поэту или ученому только за перенос его местожительства на их территорию. Согласитесь, все это напоминает Медичи или Гонзаго времен итальянского Возрождения. — Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии / А.В. Чаянов // Венецианское зеркало / сост. В. Б. Муравьев. М. : Современник, 1989.

[4] Для процветания искусства со стороны общества требуется повышенное внимание к ним и активный и щедрый спрос на их произведения. Теперь и то и другое налицо… теперешнее сельское строительство исчисляет заказываемые им фрески сотнями, если не тысячами квадратных сажен… Существует значительный частный спрос. — Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии / А.В. Чаянов // Венецианское зеркало / сост. В. Б. Муравьев. М. : Современник, 1989.

[5] Кремнев вскочил потрясенный:

— Не волнуйтесь, мистер Чарли, во-первых, каждая сильная личность не ощутит даже намека нашей тирании, а во-вторых, вы были правы лет тридцать назад — тогда наш строй был олигархией одаренных энтузиастов. Теперь мы можем сказать: «Ныне отпущаеши раба твоего!» Крестьянские массы доросли до активного участия в определении общественного мнения страны. — Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии / А.В. Чаянов // Венецианское зеркало / сост. В. Б. Муравьев. М. : Современник, 1989.

Москва как социальное существо

[1] Драма Москвы как региона заключается в том, что она, согласно поговорке, — большая деревня (сейчас уже фактически мегасело, по-своему аграрно-урбанистически перенаселенное). А именно большая деревня в русской социальной истории часто связана с целым комплексом весьма противоречивых характеристик. Большая деревня, как правило, богатая, предприимчивая, торговая, но одновременно сварливая и агрессивная, доминирующая над своими соседями — средними и малыми деревнями, эксплуатирующая их. В свое время, в годы коллективизации, Москва ополчилась на кулаков, выкорчевав без разбора вместе с крестьянами-ростовщиками огромные слои обычных прилежно работящих крестьян. И вот с тех пор, «ликвидировав кулачество как класс», Москва — большая деревня — сама неуклонно превращается в деревню-кулак в самом мрачном значении этого слова, в село-мегамироеда, паразитирующего на пространствах России разнообразными административно-спекулятивными способами. — Никулин А., Никулина Е. Москва: из «большой деревни» — в «мегасело» // Дружба народов. 2016. № 9.

* Муравски М. Зарядьелогия // Городские исследования и практики. 2017. Т. 2. № 4 (9).

[2] Видите ли, раньше город был самодавлеющ, деревня была не более как его пьедестал. Теперь, если хотите, городов вовсе нет, есть только место приложения узла социальных связей. Каждый из наших городов — это просто место сборища, центральная площадь уезда. Это не место жизни, а место празднеств, собраний и некоторых дел. Пункт, а не социальное существо. — Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии / А.В. Чаянов // Венецианское зеркало / сост. В. Б. Муравьев. М. : Современник, 1989.

[3] Никулин А.М. Грезы русской революции в утопиях Александра Чаянова и Андрея Платонова // Социологическое обозрение. 2018. Т. 17. № 3. URL: https://sociologica.hse.ru/data/2018/09/29/1156659613/SocOboz_17_3_256-290_Nikulin.pdf.

[4] Там же.

[5] Ученый, возможно, присутствовал на открытии Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки в парке Горького (и мог видеть, например, павильон «Шестигранник», построенный Жолтовским, где располагалась ее часть). Именно бюро Жолтовского в утопии «ответственно» за перестройку всей большой Москвы.

[6] Но как все изменилось кругом. Пропали каменные громады, когда-то застилавшие горизонт, отсутствовали целые архитектурные группы, не было на своем месте дома Нирнзее. Зато все кругом утопало в садах… Раскидистые купы деревьев заливали собою все пространство почти до самого Кремля, оставляя одинокие острова архитектурных групп. Улицы-аллеи пересекали зеленое, уже желтеющее море. По ним живым потоком лились струи пешеходов, авто, экипажей. Все дышало какой-то отчетливой свежестью, уверенной бодростью. Несомненно, это была Москва, но Москва новая, преображенная и просветленная. — Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии / А.В. Чаянов // Венецианское зеркало / сост. В. Б. Муравьев. М. : Современник, 1989.

[7] Над умами утопических жителей властвуют суздальские фрески XII века, «царство реализма с Питером Брейгелем как кумиром». — Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии / А.В. Чаянов // Венецианское зеркало / сост. В. Б. Муравьев. М. : Современник, 1989.

[8] Образ Вавилонской башни был значим в трудах историков, теологов («Вавилонское столпотворение» Ю. Роденберга , «Вавилонская башня» М.Н. Альбова и К.С. Баранцевича, «Москвичка; Заграницей» В.О. Михневича). Можно предположить, что какие-то из этих работ входили в круг чтения А.В. Чаянова, обладавшего уникальной библиотекой, на которую в 1918 году ему была выдана государственная охранная грамота. Символика Вавилонского царства, Вавилонской башни проходит через роман Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» (1920) отдельными штрихами, мазками, как бы подталкивает читателя к выводу. — Михаленко Н.В. Символика Вавилонской башни в «Путешествии моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» А.В. Чаянова // Проблемы исторической поэтики. 2016. № 14.