Create post
Издательство Corpus

Намёк на расставание: Отрывок из книги Майкла Каннингема «Снежная королева»

panddr
Игорь Давыдов
Алиса Таёжная

Ноябрь 2008

Тайлер с Барретом не успели еще вынести все вещи на тротуар, а их уже принялись разбирать. Пожилая пара, воплощенное изящество нищеты — он с лакрично-черными волосамии с шелковым шарфом на шее, она чопорно седая, в старинном жакете “Пьер Карден”, некогда оранжевом, а теперь цвета медицинского пластыря, — уносят два хлипких стула. Они несут стулья сиденьями вперед, словно предлагая усадить любого желающего и отнести куда тот попросит. Вытаскивая громоздкую картонную коробку со старыми DVD, Тайлер встречается с ними взглядом, но в их лицах нет ни тени признательности. Прямо-таки низложенная королевская чета. Да, стулья эти они себе вернули, но вы, молодой человек, и представить себе не можете, сколько всего утрачено безвозвратно.

Едва стулоносные супруги удаляются в направлении Темз-стрит, у вещей, заинтересованные лампой-маяком, притормаживают трое долговязых скейтеров, у всех троих над джинсами виднеется трехдюймовая полоска трусов.

— Там надо провода менять, — говорит им Тайлер, опустив на тротуар коробку с DVD.

— Спасибо, дядь, что сказал, — отзывается один из парней, и они катят дальше, как будто он предупредил их о скрытой опасности.

Баррет появляется из дверей дома, с трудом волоча зеленое дерматиновое кресло. Тайлер торопится ему на помощь. Они устанавливают кресло на тротуар, и Баррет бухается в него.

— Прощай, старичок, — обращается он к креслу. — Удачи тебе в будущих начинаниях.

Баррет поглаживает лоснящийся ядовито-зеленый подлокотник.

— Нельзя же привязываться ко всему подряд.

— Ну, есть люди сентиментальные, есть не очень, — говорит Тайлер.

— Я не сентиментальный, я… сердобольный.

Тайлер закуривает (до того как пойти лечиться от наркомании, он курил от случая к случаю, теперь у него вылетает по пачке в день). Они с Барретом окидывают взглядом тротуар — здесь выставлена вся их квартира. Баррет настоял на диорамном принципе: вот компактно мебель из гостиной, вот кухонный стол и стоявшие вокруг него разнокалиберные шаткие стулья. С усердием выставочного куратора Баррет воссоздал до боли знакомый беспорядок Тайлеровой с Бет спальни, по возможности сгруппировав убогие сокровища на привычных местах вокруг кровати.

Тайлеру странно на все это смотреть. И не потому, что экспозиция развернута на тротуаре, — просто Тайлер прежде не замечал, насколько никчемно и убого их добро. Расставленные в квартире по местам, эти вещи казались ему забавными, ироничными, в меру экстравагантными. Выставленные на публику, они приобретают свойства, на которые и намека не было при частном повседневном употреблении. Посторонние люди рассматривают их, что-то берут, что-то отставляют в сторону. А сверху на все это глядит серое небо, серебрит кастрюли и сковородки, заставляет кухонные стулья отбрасывать бесформенные тени на тротуар. С запада неспешно наплывает громадная свинцовая туча, с ее приближением низ- кое серое небо начинает грозить дождем. Кухонная утварь теряет свой глянец, а стулья — тени, и все хозяйство заметно скучнеет. Оживить вид предметов на тротуаре так же непросто, как подбодрить шуточками человека, представшего пред судом тысячеглазого божества с зеркальными крыльями.

— Мы точно не хотим ничего себе оставить? —спрашивает Баррет. — Надо решать сейчас, потом будет поздно.

— Мы телевизор оставляем.

— Я за то, чтобы от телевизора избавиться.

— Без него мы не сможем следить за выборами.

— Победит Обама, — говорит Баррет. — Я серьезно так думаю.

Тайлер устало мотает головой.

— Эта страна не готова к черному президенту. Так что готовься жить при президенте Маккейне. И к тому, что вице-президентом будет Сара Пейлин.

— А я думаю, — говорит Баррет, — что эта страна готова к любому президенту, лишь бы он навел порядок в экономике и — хорошо бы — перестал убивать людей в странах третьего мира.

— Ты мечтатель. Это хорошо о тебе говорит, но при этом слегка раздражает.

— Что-то мне неспокойно, — говорит Баррет.

— Еще бы. С перспективой получить Сару Пейлин…

— Нет, неспокойно от того, что мы от всей мебели избавляемся.

— Как от всей? А диван? Мы же оставили себе диван, — говорит Тайлер.

— Еще бы мы тетушку Гертруду не оставили. Я надеюсь на этом диване испустить свой последний вздох. Обещаешь, когда придет время, меня на него положить?

— Если я тебя переживу.

— Мне кажется, переживешь.

Баррет тревожно оглядывается по сторонам.

— Эй-эй, поаккуратней. Ты что, не понимаешь? После таких слов в меня вот тут, в кресле, почти наверняка въедет такси.

— Может, ты и не сентиментальнее меня. Но суевернее, это без вопросов.

— Я более тебя открыт возможности чудесного. Как тебе?

Они молча наблюдают, как бездомный в свитере цвета сажи и почерневших шерстяных штанах, похожий на чудом выжившего при пожаре, берет в руки вазу в виде бюста Данте (из макушки сурового поэта до сих пор торчат купленные у корейцев тюльпаны), внимательно изучает и ставит на место.

— И ему не нужна, — говорит Баррет.

— А что бы он с ней делал?

— Мне ее Лиз подарила.

— Как она?

— Ей полегче уже. По-моему, почти оправилась.

— Иногда даже на люди выходит. С Эндрю и с тем, новым. Выводит их в ресторан ужинать.

— Как подобает Лиз.

— То есть в этом дело? Она, что ли, поступает определенным образом, потому что так подобает Лиз?

— Да, иногда. Да и ты сам тоже небось…

— Я, наверно, нет, — неуверенно отвечает Тайлер.

— Да брось. Ведь наверняка же бывает: когда не знаешь, как поступить, ты спрашиваешь себя — а как бы я в такой ситуации поступил?

— Ну, может, и бывает. — Тайлер выпускает струйку дыма и говорит: — Почему ты мне не рассказал про тот твой чертов свет?

— Извини, не понял.

— Ты всем рассказал. И Лиз. И даже этому Эндрю.

— Все, что сейчас происходит, — это потому…

— Потому что происходит. Потому что ты видел, как Святая Дева, чтоб ей пусто было, бьет на небесах чечетку, и ни слова мне об этом не сказал.

Баррет берет себя в руки и спешно ищет здравого смысла и логики, но не находит даже следов ни того ни другого.

— Неправда. Я тебе рассказал.

— Ага, когда Бет умерла. А до того почти пять месяцев рассказывал кому ни попадя. Чего ты дожидался? Нет, лучше так: зачем ты вообще мне рассказал? Почему не устроил так, чтобы про это чудо знали все на свете, кроме меня?

Баррет изо всех сил старается сосредоточиться. Может, и к лучшему, что повздорили они на людях; если бы их не видели и не слышали сейчас посторонние, не исключено, что ссора приняла бы опасный оборот. И еще хорошо (хорошо ли?), что это происходит в окружении знакомых, личных вещей, которые уже не их, но еще и не чужие, уже не составляют обстановки одной квартиры, но еще не разбросаны по свету.

— Ты давно снова начал наркотики принимать? — спрашивает Баррет.

У Тайлера на лице, вопреки ожиданиям Баррета, не появляется выражения провинившегося мальчишки. Он сильно затягивается сигаретой и возмущенно смотрит на Баррета, как будто тот специально дожидался вселенской катастрофы, чтобы попрекнуть Тайлера уклонением от мелких домашних обязанностей.

— Ты что, теми несколькими фразами про свет рассчитывал меня утешить?

— Я боялся, что…

Тайлер затягивается так свирепо, что огонек на конце сигареты из обычного оранжевого становится ярко-мандариновым.

— Я боялся, что получится, будто я встреваю.

— А если попроще?

— Ну, что пытаюсь… не знаю… Поучаствовать в заботе о Бет. Показать всем, как важно, что я помогаю.

— Продолжай.

— Ну, наверно, я думал… что это будет выглядеть типа “Тайлер пишет для нее песню, Тайлер на ней женится, это здорово и хорошо. А зато я, Баррет, младший братец-гей, видел свет. Аж в небе”.

— То есть ты не рассказывал мне о самом потрясающем событии в твоей жизни, потому что боялся произвести неправильное впечатление.

— Я начал сомневаться…

— Ага-ага.

— Я начал сомневаться, видел ли я что-то на самом деле или просто… все выдумал.

— Зачем такие вещи выдумывать?

Тайлер отбрасывает окурок и закуривает новую сигарету.

— Не знаю, может, чтобы почувствовать себя не пустым местом? Я же ничего не делал для того, чтобы Бет поправилась…

— Никто не делал, помочь было невозможно…

— Я не мог написать для нее песню, не мог на ней жениться.

— И поэтому состряпал себе галлюцинацию.

— Сначала казалось, что я точно видел свет и никаких сомнений быть не может. А потом я уже не был так уверен. И все ждал… не знаю… видения номер два.

— По-твоему, такие штуки парами поставляются?

— По-моему, я слишком долго слишком сильно стараюсь.

— Чего-чего?

— Мне больше не важно что-то значить. Стараться влиять на ход вещей.

— То-то я смотрю, много ты навлиял, — говорит Тайлер.

— Но ведь одно дело не стремиться к житейскому успеху и совсем другое — перестать считать себя неудачником из–за того, что к нему не стремишься. Я все думаю, не это ли означал свет. Ну, как бы он сообщал: тебя видно, про тебя помнят, не надо пыжиться, не обязательно, чтобы твою фотографию напечатали в журнале.

— Мы разве только что не договорились, что свет тебе привиделся?

— В том-то и дело, — говорит Баррет. — Неважно, было это на самом деле или только в моем воображении.

На лице у Тайлера появляется абсолютно новая для него гримаса. Он становится очень похож на мать. Неужели он уже много лет назад научился так насмешливо кривить рот, с таким циничным выражением выгибать бровь? Неужели приберегал свое умение для особенно ответственного момента?

— Ты хочешь чего-то совсем своего, да?

Баррет, похоже, не знает, что ответить.

— Хочешь чего-то вообще не связанного со мной, — говорит Тайлер. — Я прав?

— Я хочу кое во что внести ясность. По-твоему, наверно, мы должны плясать от радости, что ты тайком нюхаешь порошок. Так?

— Я не нюхаю, — отвечает Тайлер.

— Я нашел пузырек с кокаином у тебя в тумбочке.

— Это старый. Я про него совсем забыл. Говорили про это сто раз.

— Неужели?

— Знаешь, это похоже на какое-то азиатское правосудие. Там, если тебя один раз признали виновным, ты остаешься виновным навсегда.

— Ты уверен, что правосудие в Азии устроено именно так?

— Понятия не имею, как оно устроено. Наверняка оно расистское, нет?

Тайлер садится возле Баррета на стул, обитый выгоревшим красным шелком; этот стул, изощренно неудобный, несмотря на вполне невинный вид, Баррет расположил по отношению к зеленому дерматиновому креслу точно так же, как он стоял в квартире.

— Я снова начал ходить в церковь, — говорит Баррет.

— Да?

— Разочароваться в Боге из–за смерти Бет, я подумал, было бы слишком… плоско, наверно.

— И как, помогает? В смысле, церковь.

— Трудно сказать. Я туда хожу.

— И ничего не происходит? — спрашивает Тайлер.

— Я бы не сказал, что ничего.

— Ты не молишься. Гимнов со всеми не поешь.

— Да. Просто сижу в заднем ряду.

— Но должен же ты что-то при этом чувствовать.

— Покой чувствую. Частичный покой. И все.

Тут не место и не время для тонких метафизических дискуссий, заключает Тайлер.

— Собираюсь поехать посмотреть новую квартиру, — говорит он.

— Я после работы заскочу. Ничего, если мы с Сэмом придем?

— Приходите.

— Точно можно?

— С чего ты взял вообще, что Сэм мне не нравится?

Тайлер достает из пачки еще сигарету и шарит в кармане джинсов в поисках зажигалки.

— Может, потому что он встал между нами?

— Бет же между нами не вставала.

— Я тоже был женат на Бет, — говорит Баррет.

Тайлер пытается прикурить от пачки леденцов, замечает это, сует пачку обратно в карман и наконец находит зажигалку.

— В таком случае я одновременно с тобой могу жениться на Сэме, идет?

Тайлер зажигает сигарету и глубоко затягивается. Он снова чувствует в легких тонкий кисло-сладкий и слегка вредоносный аромат. Выдохнув, следит, как облачко дыма растворяется в воздухе.

— Хотя нет. Я себя в такой роли не вижу. Извини.

Тайлер снова затягивается, снова наблюдает, как тает в воздухе дым.

— Меня прямо радует, что вся мебель у нас новая будет. Все время об этом думаю, — говорит Баррет.

— Я тоже.

— Ты точно уверен, что всю надо менять?

А то еще не поздно что-нибудь оставить. О, гляди, кухонный стол пригодился. Молодые парень с девушкой, оба в татуировках и с торчащими в разные стороны волосами, тащат кухонный стол.

— Спасибо, чуваки, — кричит парень через плечо.

Тайлер в ответ весело машет рукой.

— Мне и так хватает привидений, — говорит он Баррету.

Они смотрят, как кухонный стол удаляется в западном направлении. Баррет поет первую строчку песенки “Мы переезжаем…” из сериала “Джефферсоны” (прим. ред. — сериал про состоятельную афроамериканскую семью из Нью-Йорка, шел на канале CBS в 1975–1985 годах).

— А дальше я не помню.

— Из глубокой задницы в задницу помельче, — подсказывает Тайлер.

Кухонный стол вместе со своими новыми владельцами исчезает за углом.

— Старинный стол из французского деревенского дома, вот что нам нужно, — говорит Баррет. — Ты понимаешь, о чем я? Чтобы ему было лет сто. Чтобы он был длинный, весь в таких зарубках и выщербинах.

— Не забывай, у нас с деньгами не очень.

— Я помню. Но у нас же есть хитовый альбом…

— Ага, незаконченный альбом, который разойдется хорошо если в трех десятках экземпляров.

— Знаешь, если есть надежда, если хоть чуть-чуть радуешься тому, что у тебя могло бы выйти, тогда неважно, чем все кончится. Можно побыть оптимистом, даже видя, что ни черта не получается. Это я тебе как суеверный говорю.

Тайлер не отвечает. Он бросает недокуренную сигарету и давит ее каблуком. В последний раз встает с самого недружелюбного стула на свете.

— Я так понимаю, на этом все, — говорит он.

— По-моему, тоже, — говорит Баррет. — Пойду поднимусь, посмотрю, вдруг что-нибудь забыли.

— Иди. Встретимся в новом доме.

— До скорого.

Но Тайлер никуда не уходит. Им обоим становится отчего-то неловко.

— Непривычно как-то, — говорит Тайлер.

— Переезжать всегда непривычно, разве нет?

— Ты прав.

Они смотрят друг другу в глаза, взглядами подбадривают один другого. Неизвестно откуда взялось ощущение, будто они прощаются, слабый — не громче шепота — намек на расставание. Но это же ведь глупо? Вечером они снова увидятся. В своем новом доме.

— Пока, — говорит наконец Тайлер и трогается по Никербокер в сторону Морган-авеню.

Баррет медлит. Ему хочется продлить странное удовольствие — сидеть в зеленом кресле посреди все убывающих числом приношений, еще вчера служивших ему в повседневной жизни; смотреть, как предмет за предметом исчезает их квартира. Вот девушка с крашенными хной волосами уносит лампу — гавайскую танцовщицу. Удивительно, как долго она прослужила. На несколько мгновений Баррет представляет себе, как сидит и сидит в этом кресле, пока прохожие не разберут все остальное и он не останется совсем один перед этим горчичным фасадом, закрытым алюминиевым сайдингом, подобно разоренному русскому аристократу, который раздумывает о предстоящей ему жизни простого непривилегированного обывателя. Дача погружается в разруху и запустение, печи и камины бессильны против проникающей снаружи сырости, шелковые обои еле держатся на стенах вылинявшими бледно-алыми тряпками, потолок провис, а слуги так одряхлели, что помощи от них никакой, так как сами они уже мало на что способны без посторонней помощи. Но так или иначе, здесь прожита вся жизнь, а будущее, даже если оно обещает перемены к лучшему, все равно пахнет скорыми снегопадами и тяжелым стальным духом выметенных ветром железнодорожных платформ.

Книга Майкла Каннингема «Снежная королева» опубликована в издательстве Corpus в октябре 2014 года.


Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
panddr
Игорь Давыдов
Алиса Таёжная

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About