Прогулке по AR посвящается

Выйти из дома, тщательно заперев дверь (пару месяцев назад грабители обманули замок с помощью простой пластиковой карточки), и направиться направо, по длинной улице, минуя милое заведение милых, полных надежд девушек, которые намереваются прожить пошивом милых фартучков, сумочек, кофточек, мимо карибской забегаловки, где всегда толпится (в основном) карибский же народ, охочий до ямайских пирожков, потом дальше — тут уже память дает сбои — скупка и ремонт компьютерного барахла, мебель, турецкая бакалейная лавка, индийская забегаловка, католическая церковь, она же клуб для прихожан, радующих глаз пестрыми одеждами и тюрбанами, дальше, дальше, мимо самых разных домов: социальных, частных, джентрифицированных, не очень джентрифицированных, первозданно обшарпанных, перейти дорогу перед носом красного двухэтажного автобуса, не доходя до воспетого Ли Рурком канала свернуть налево, пройти мимо маленькой хипстерской кофейни, где это племя неутомимых бездельников, освещенных маковским экраном, потягивает свой утренний стимулятор, дальше — по тихой, пустой улице, где, как говорят, живет Иэн Синклер (ударение на последний слог), темнокожий подросток садится на велосипед у мусорного контейнера, террасные дома, перебиваемые социальным жильем, и вот — выход на London Fields, нет, это не название романа Мартина Эмиса, это топоним, это парк, который пересекаешь по главной аллее наискосок, мимо замысловатого туалетного павильона, мимо указателя, что вот здесь, в такой-то будке сидят «парковые рейнджеры», мимо мамаш, детей, велосипедистов, среди редких, но сильных деревьев — на недлинную улицу под названием «Бродвей». Местный бродвей полон народа, в едальнях едят, в кофейнях кушают кофе, в пивных пьют. По правой стороне — продвинутый книжный, точнее — альбомный, в витрине все что надо для такого места и для такой эпохи: гей-фото, Араки, панк-звезды, азиатчина, все-все-все. Хипстеров уже значительно больше, нежели обычных людей, они разного пола, возраста, но примерно одного прикида; и уж точно почти одинаковы их велосипеды — никаких технических излишеств, ручных тормозов, гнутых рулей и прочей спортивной ереси. Все просто, как в известном неореалистическом фильме. Продолжая двигаться по правой стороне, неизбежно заходишь в кафе с французским названием, которое уже полгода не запоминается, помещение его разделено на две части полкой с разными средиземноморскими деликатесами, левая часть — столы и скамейки, забитые все теми же хипстерами; справа два прилавка, буквой «Г», за спиной одного продавца висят испанские окорока, за спиной другого — две черные доски с меню. Вдоль витрины тоже скамья и стол; если сидеть там, то можно сквозь стекло рассматривать смельчаков, которые в столь нежаркую погоду устроились на открытом воздухе, покуривая и попивая эспрессо. Кассирша (она же официантка) с ангинным голосом принимает заказ, который сама же и насоветовала за неимением комплексного вегетарианского завтрака. Чиабатта, намазанная изнутри песто, проложенная моцареллой, помидорами, руколой, чуть бальзамико, медитеррианская диета для модной островной молодежи, чайник ассама, косточки коричневого рафинада, напротив две подружки, одна в роговых очках, другая в винтажном прикиде, цветочный чай, маленькие пирожные, маленькие сплетни. Выйти, направиться направо, дальше по Бродвею, мимо еще пары кафе, мимо места, где обычно раскидывается местный рыночек, перейти на левую строну улицы уже почти у самого канала и открыть дверь книжной лавки. Протиснуться между кассой и посетителями, листающими новинки в твердых переплетах, спуститься по маленькой деревянной лесенке вниз, стены почти до потолка уставлены книжными шкафами, посередине — столы, на которых выложены относительно последние тематические поступления. Если обходить столы слева, то проходишь мимо Франции и Италии, мимо Восточной и Центральной Европы, мимо «еврейского интереса», мимо арабских стран и ислама, заворачиваешь, огибая стол, у кулинарии, секса и прочих услад (впрочем, тут память может мне и изменять), дальше следует эссеистика, философия, социология, феминизм, марксизм, радикальные теории. И вот здесь, хотя не собирался ничего покупать, видишь тонкую книжечку в мягком переплете, в загибающейся светлофиолетовой обложке, на ней — знаменитая фотография: Париж, рю Гей-Люссак, май 1968 года, перевернутые машины, молодые люди, как в фильмах Годара. Поверх снимка имена, термины и названия: Андре Бретон, Стюарт Хоум, Иэн Синклер (вот он где встретился), ley lines, Lud Heat, dérive, urban wandering, flaneur, detournement, Situationist International, Ги Дебор. Название книги “Psychogeography”, автор Мерлин Каверли (Merlin Coverley); довольно комичное имя, особенно если ознакомиться с перечнем других произведений автора, где числятся «Утопия» и «Оккультный Лондон». Что-то вроде сочинения Кащея Бессмертного «Смерть в кредит».

Книгу несешь в выпрошенном у экологически озабоченной продавщицы (одобрившей, впрочем, выбор) синем фирменном полиэтиленовом пакете “The Broadway Bookshop. Independent booksellers” с непременным примечанием в конце страницы, то есть, не страницы, конечно, а пакета: «Будучи добры к планете. Этот пакет сделан из биоразрушаемого материала». Пакет, пока он не биоразрушился, весьма кстати: накрапывает дождик, рябь канала подергивается легкой сыпью, проезжают немногочисленные велосипедисты, пробегают более многочисленные джоггеры, недалеко от стройплощадки, где сломали старые, надежные дома для бедноты, чтобы возвести новые ненадежные дома для относительно богатых, стоят два немолодых расхристанных пацана, один из них очень громко говорит в мобильник, мол, я здесь, жду тебя и в полной диспозиции. В канале отражаются постмодернистские строения, возведенные здесь в последние лет пятнадцать, футуристическая школа, рыбный то ли магазин, то ли склад, то ли ресторан, шлюз, в котором отдыхает баржа, остался позади, по каменной лестнице наверх, на набережную, потом — направо, и вот опять та же улица, по которой шел в обратном направлении полтора часа назад, соответственно, в обратном порядке следуют католическая церковь, она же клуб для прихожан, радующих глаз пестрыми одеждами и тюрбанами, индийская забегаловка, турецкая бакалейная лавка, мебель, скупка и ремонт компьютерного барахла, карибская забегаловка все с той же очередью, милое заведение милых швей, дверь, на которой красуется номер дома. Тридцать.

Книга Мерлина Каверли вышла в издательстве “Pocket Essentianls”, специализирующемся на кратких, емких, удобных для интеллигентного человека описаниях разного рода историко-культурных феноменов. Здесь в 158 страницах уместилась вся «психогеография», причем, начиная не от изобретателя этого термина Ги Дебора, а от ее духовных предтеч Даниэля Дефо, Уильяма Блейка, Томаса де Куинси, Роберта Луиса Стивенсона и прочих. Кончается краткое руководство по психогеографии именами арт-хулигана Стюарта Хоума и режиссера, певца лондонской робинзонады Патрика Келлера. «Психогеографию» изобрели французы, однако в этой английской книжке британские имена преобладают; Лондон даже в большей степени, чем Париж, предстает столицей фланеров, слоняющихся тут и там бездельников-духовидцев, ходоков, культурно и душевно озабоченных прохожих. Вальтер Беньямин упоминается только на нескольких страницах; в книге нет (навскидку) Жоржа Перека, Андрея Белого, Хулио Кортасара, Андрея Левкина, Тома Маккарти, Ли Рурка. «Психогеография» понимается то слишком общо и размыто (когда надо включить в ее поле очередного островитянина), то чересчур узко (фокус наведен на реальные или вымышленные прогулки, но нет ни слова о памяти. Нет «психогеографии памяти», нет и прустовской темы. А без последней разговор о психогеографии хромает на обе стертые ноги пешехода). И все–таки Мерлин Каверли написал хорошую книгу. Сюжеты, изложенные им, волнуют воображение и подталкивают к собственным опытам. Вот герой Дефо бродит по улицам чумного Лондона. Вот юный Де Куинси, изучающий психогеографическое воздействие лондонских улиц, находясь под психогаллюциногенным воздействием опиумной настойки. Вот психогеография доктора Джекилла, а вот — мистера Хайда. И, конечно же, Дебор: «Психогеография. Изучение специфических эффектов географической среды, либо организованной, либо не организованной сознательно, на эмоции и поведение индивидуумов». Чеканная формулировка для горького пьяницы, который сам признавался: «Я написал намного меньше книг, нежели многие литераторы и публицисты, но выпил я намного больше самых усердных пьяниц». Я не уверен, что необходимо много пить, но то, что следует меньше писать — очевидно.

Психогеография стала модной в сегодняшней Европе; ее второе рождение и стало причиной выхода в издательстве «Существенное в карманном формате» (прости, русский язык, но ты многословен…) книги Мерлина К. Когда-то, в начале буржуазной городской цивилизации, пешеходное передвижение по городу вышло из разряда необходимости и стало — для особо духовно и политически озабоченных фриков — важным культурным жестом. Странным образом, любовь к прогулкам почти всегда совпадала с крайним радикализмом, как религиозным (Блейк), так и политическим (от Дефо и Бодлера до Дебора). Сейчас, когда фланер бросает вызов обществу, этот жест по-прежнему указывает на приверженность утопии, но теперь исключительно ретроспективной.

Иэн Синклер, путешествующий по окололондонскому моторвэю М25, Уилл Селф, меряющий своими гигантскими ногами расстояние между аэропортом Хитроу и центром города — все они протестуют, но идеал их не в будущем, а в прошлом (если таковой вообще имеется).

Оттого Мерлин Каверли включает в список британских психогеографов Питера Акройда, который верит в «вечный Лондон», в некую исконную «английскость», искаженную веками бесплотного протестантизма, в то, что можно вот так взять и переписать заново всю британскую литературу («Журнал Виктора Франкенштейна», «Смерть Артура», «Кентерберийские истории»), всю британскую культуру (биографии Блейка, Тернера, и проч.) и даже историю («Лондон. Биография»). Троцкисту Дебору с его развеселыми ситуационистами делать здесь явно нечего.

Это возвращает нас к теме «психогеография памяти». Ги Дебор и компания рекомендовали взять стакан, поставить его на карту города, очертить карандашом круг и проходить получившийся кусок города с обрубленными улицами, распиленными домами, хаотически фиксируя все, что попадется на глаза: вывески, названия, деревья, шумы, а также свои психические реакции по этому поводу. Каверли ехидно замечает, что, при всей разработанности ситуационистами психогеографической теории, с практикой у них дело было швах. Одного члена группы послали было в Венецию, но он не представил вовремя психогеографический отчет, после чего был исключен товарищами из организации за нерадивость. Алжирец Абдельхафид Хатиб прогулял-таки район Парижа в районе рынка Les Halles и даже опубликовал текст под названием «Попытка психогеографического описания Les Halles», однако, как признается Каверли, это довольно нудное (если не сказать, жалкое) сочинение смахивает на «нечитабельный путеводитель». Справедливости ради, стоит отметить, пишет автор карманного пособия по психогеографии, что район этого парижского рынка был тогда наводнен полицейскими, которые не церемонились с выходцами из Северной Африки. Видимо, для Хатиба психогеография этого места во многом заключалась в страхе провести ночь в кутузке. В 1960-м году наш алжирец покинул ряды Situationist International.

Да, но память? Бойкие парижские ребята уповали на непосредственный эффект географической среды на их сознание и психику; они пытались создать психогеографию «здесь и сейчас»; это революционное нетерпение привело их в ряды майских бунтовщиков 68-го. Но тему мгновенной фиксации иронически закрыл (уже после ситуационистов) Жорж Перек, который просидел день в кафе на площади Сан-Сюльпис, фиксируя в блокноте все, что видел собственными глазами. Каждая пробегающая собака, каждый проезжающий автобус наполняется в его тексте («Попытка исчерпывающего описания одного парижского уголка») невероятным смыслом — и в то же время никаким смыслом. Все равно всему.

Сознание человека равно тому, что он лицезреет в данный момент — и не имеет к этому никакого отношения разом. Психогеографическая революция отменяется.

И вот здесь вступает в дело память. Попробуйте такую игру. Опишите улицу, по которой ходите каждый день: магазины, рекламные щиты, местных жителей, деревья, светофоры, припаркованные машины соседей. Потом выйдите из дому и пройдитесь по той же улице, записывая в блокнот, наговаривая на диктофон, фотографируя на мобильник. Вернитесь домой. Сравните обе версии. Узнаете ли вы что-то о городском хозяйстве, политике правительства, идеологических устремлениях общества, об архитектуре, машиностроении и коммерции? Нет. Зато вы много чего узнаете о том, сколь восхитительно логичен, умен, прекрасен тот образ окружающего мира, который существует в вашей голове — и который не имеет почти никакого отношения к тому, что можно увидеть за окном.

Обо всем этом я думал ночью того же дня, спеша домой с лондонского самолета, в котором и изучил сочинение Мерлина Каверли. Выйти из метро на площади, пройти под серым неоготическим собором, мимо его паперти, по аллее скверика, перебежать дорогу к кафе с североафриканским названием и нелепому зданию театра, обойти театр слева, мимо замызганного окна игорного зала, закрытого издательства, агентства недвижимости, снова перейти дорогу, миновать корейский ресторан, автосалон, опять пересечь улицу — на этот раз с трамвайными путями — и вперед к темнеющему впереди склону Риегровых садов. Угловой салон мебели для спанья. Полицейский участок, у которого всегда стоят машины с мотто «Помогать и охранять!». Еще одна улица, Манесова, на правой ее стороне — чешская пивная, потом — английский паб, но идти надо по этой, левой, мимо углового дома советской постройки, потом — два дома начала прошлого века. Свернуть налево, через один подъезд. Зайти в квартиру, включить компьютер и записать все это.