Отсюда, почти от самой двери, верх лестницы едва виден. Где-то за спиной и далеко справа есть окна, такие же огромные, как и принадлежащая им зала. Ровный равномерный свет отражён всеми поверхностями. Возможно, стены вечером станут сероватыми, но сейчас, солнечным днём, их цвет — тихая, покойная, матовая белизна. Мрамор полов, колонны, круглые арки сводов — и всё как из снега. Или из сахара.

Взгляд здесь ещё свободен. Ещё несколько минут — и разглядывать придётся лишь ковёр под ногами, его золотистую бахрому. Потом перейти на закрытое скромное тёмное платье, военные брюки, короткий мундир, немолодые лица, мужское и женское, неуловимо чем-то похожие. Наконец, шляпа, тоже тёмная, скорее небольшая и непышная, фуражка. Или их нет, пока это неясно, слишком велико расстояние. Пока спускаются, есть время поблуждать. Можно остановиться на мелких сиреневатых цветах, выглядывающих из–под листвы. Похожи на лаванду, но не она. Или позволь себе долгую прогулку по узким удлинённым листам оранжерейных неженок. Их много, больше, чем цветов, застилают стены иногда до потолка. Диагональ вверх, вдоль лестницы, вместе с колоннами и перилами, среди их лёгкой позолоченности. Такая же линия вниз, к сине-красному человеку. И долгая дорога вправо, мимо снова человека, теперь черного, к к галерее, посередине её, между листьев. Можно вверх, по деревцам, к перекрытиям-куполам, клеткам-люстрам. Та, около них, скорее круглая, упирается в нишу, а её приближающаяся соседка, точно ждёт канарейку. Когда-то-клетка-золотая.

Или представить прежних владельцев. Здесь они называли себя крестьянами. Давно их нет, империй мрамор помнит две, но, может, этот и новый совсем, знает только свои солнечные блики и ковры. Ковёр. Пора к нему. Красный язык, кончиком подцепляющий приходящих. Они напыщенные и степенные, и не знают, что сейчас слизнутся с лестницы, перенесутся резко и ближе, к тем, кто устал ждать парадного выхода.

А потом можно будет и наверх. К нише. Кокетливо прячется за светлыми пятнами главный управитель этого места. Где-то там, уже давно, ждёт всех Аполлон.

_______________________________________________________________________________

Пясецкий возник почти из ниоткуда — искалась эрмитажная картина, висит в одном из первых залов Франции XVII-XVIII века. Поскольку помню только место и правый нижний угол с греческим храмом и перемещающемся фокусом перспективы, пошла просто в онлайн-хранилище полной коллекции. Там и оказался Пясецкий. Сама работа очень средняя, ничего такого, но способ видения интересный для человека, который рисовал Транссиб на чёртовой уйме аршин полотна и ввёл в медицину кефир. Это же и фигуративная живопись, и пейзаж, как и пропавший Лоррен. По названию — фигуративная, люди там есть, и событие есть, точнее, ожидание события, хотя на взгляд это интерьер.

И Аполлон этот тоже случайно появился, гуглила историю создания, её нет в природе, зато есть Компьенский замок и минимум статей о нём, в которых упоминается парадная лестница, с фотографиями. Там — статуя, которая, по идее, в 1901 уже была. И красиво было бы не художнику, а верноподданному его императорского написать царскую чету уже внизу, спустившихся, под греческим богом. Кадр.

Вся серия, где люди есть и не в массовой сцене вроде приезд-отъезд-парад, Николай и Александра в центре. А Пясецкий почему-то берёт невыгодный ракурс, натуральный, когда он далеко стоит и видит только серые пятна вдалеке, когда ниша заслонена люстрами, и называет это «выход царской четы». Такое отсутствие объекта как объект, картина о том, что будет после того момента, который фиксируется. Вроде один интерьер, а имя настаивает, что герои — там, пусть незаметные ещё, но ощутимые, ими уже преобразовано пространство. Чем-то напоминает остатки воспоминаний о юбилее 1913 года, человек писал о том, что само сияние ложнорусских костюмов для парадных выходов вызывало трепет. Здесь то же волнение, ставшее поводом для картины.