Create post

Школа будет плавать по-христиански

Премьера Кирилла Серебренникова — о пагубной радикальности и восприимчивых душах.

Последняя премьера второго сезона «Гоголь-центра», «(М)ученик» Кирилла Серебренникова, стала своеобразным ответом на настроения и веяния последнего времени. Театр взялся за опасную, скользкую тему — радикальную религиозность, и выиграл.

В основу легла немецкоязычная пьеса драматурга Мариуса фон Майенбурга, постоянного соавтора Томаса Остермайера, мировая премьера которой состоялась в Schaubuehne около двух лет назад (в России фон Майенбург известен по постановке «Камень» в театре Наций, режиссёр Филипп Григорьян). Для «Гоголь-центра» был сделан специальный перевод, первый в России, причём настолько удачный, что текст кажется написанным по заказу, в соавторстве с театральным коллективом или хотя русскоязычным автором, такие точные и яркие слова в нём находятся, столько в нём специфически-эффектных фраз и поворотов. Нет и следа «примерки на себя», натянутости сюжета и языка, иногда свойственных переводному материалу –спектакль получился абсолютно сегодняшним и нашим, с узнаваемыми героями-типами. Примерно половина действия держится на заслугах переводчика Александра Филиппова-Чехова и адаптации самого Серебренникова, на внедрении в реалии жизненные и речевые. Не будет удивительно, если пара-тройка самых удачных формулировок вроде «богоугодного несчастного случая» после премьеры некоторое время будут жить самостоятельно, как цитаты. От пьесы же осталась ситуация — школа, слишком рьяно верующий юноша, тот самый мнимый мученик и настоящий мучитель, зажавший в тиски своей благонравности окружающих.

В странном, полукарикатурном пространстве сталкиваются самые разные люди — и это повод как для интересных сюжетных ходов, так и для прекрасных актёрских работ. В программке каждый из персонажей назван педантично по имени-отчеству-фамилии, с указанием профессии — будто сразу заявляются маски: школьники, мама школьника, физрук, директриса, батюшка (он же преподаватель ОПК, основ православной культуры). У каждого — свои характерные особенности и отдельная небольшая линия взаимоотношений. Пожалуй, самыми запоминающимися ролями второго плана» можно назвать героев Юлии Ауг и Алексея Девотченко. Простоволосая, ненакрашенная, простоватая, в капроновых носочках под светлые открытые туфли — такой предстаёт мать главного героя. У Ауг получается почти русская баба из пословицы, грубоватая, бойкая, с яркими речевыми характеристиками (что стоит сцена вызова в школу, в которой мать становится нападающей, кидаясь на любое слово против своего мальчика). Рядом с ней — батюшка из «приспособленцев», человек, может, и верующий, но крайне погрязший в привычке, для которого вера давно стала привычной схемой действий. Этим антиподам, сходящимся лишь в непонимании юного христианина, отдана небольшой, но технически сложный эпизод благословления. Здесь в череде «номеров» вдруг впервые возникает возможность серьёзного разговора — о вере как сложном духовном акте и как профанации. Девотченко и Ауг существуют будто в разных вселенных — механически благославляющий священник, для которого процедура привычна и лишена какого-либо смысла, и женщина, даже не знающая, крещена ли она, впервые в жизни сталкивающаяся с возможностью осознанного душевного действия, не решающаяся поцеловать руку батюшки. В насыщенном смыслами действии момент, буквально пятиминутная сцена, тонет, однако он подводит к одной из магистральных линий спектакля — вопросу о том, кто имеет возможность и право называться «истинно верующим».

Спектакль долгое время выглядит обманчиво невинно — всего лишь серия забавных зарисовок о странном мальчике, у которого сложности пубертатного периода вылились в слишком усердное чтение Библии (в том числе и наизусть, герой буквально говорит цитатами из Священного писания, что создаёт комические ситуации). Вот он со своей мамой, диалог с которой построен на двусмысленности и разности светских и церковных значений слов. Вот отношения с одноклассниками и педагогами, поведение которых юноша пытается втиснуть в прокрустово ложе из всё тех же библейских цитат. Вот он преувеличенно серьёзно учит пристойному поведению девушку, которая его интересует явно не в качестве друга. Всё это выглядит как памфлет на «истинную религиозность» лиц, претендующих на место чуть пониже Христа, на различные нелепые запреты и особую топорно-истовую веру неофитов. Однако постепенно среди смешного и нелепого начинает проглядывать серьёзное и страшное. Сложно отследить, в какой момент на наших глазах мальчик, заставлявший свой класс плавать в закрытых купальных костюмах и требовавший на «уроках сексуального воспитания» не рассказывать о контрацептивах, поскольку деторождение угодно Господу, превращается в машину по уничтожению любых несогласных с ним. Сам же Вениамин (так зовут главного героя русской версии) напоминает смесь деятеля инквизиции и мусульманского радикала. Основной его идеей оказывается насаждение Закона Божьего любой ценой, ради него можно и убить, и умереть самому. От рьяных, глуповато-прямолинейных проповедей он переходит к мысли о собственной исключительности, уподобляя себя Христу и давая себе право распоряжаться судьбами, вершить суд над людьми. Самые главные понятия здесь — гордыня, ослепляющая до предела, опасность крайних идей любого толка, приводящих к совершенно нечеловеческим поступкам. Начавшаяся с курьёзов его история завершится призывами к убийству евреев (точнее, учительницы по биологии с отчеством Львовна, не желавшей говорить о сотворении мира за шесть дней), попытками исцеления инвалида от рождения силой молитвы и абсурдным педсоветом, которому суждено было стать апофеозом ненависти и тупой силы. Внезапно все окружающие, ранее сопротивлявшиеся влиянию «идеального христианина», превратившегося в самозваного мессию, безоговорочно подчиняются его правилам, становясь буквально овцами, идущими за своим пастухом. Здесь кроется ещё один важный вопрос, не раз поднимавшийся в спектаклях Серебреннникова — почему люди начинают слушать кого-то одного, как работает механизм установления власти над чужим сознанием и есть ли право у кого-то на этот акт.

Неясно, долго ли проживёт «(М)ученик» на сцене, не захочется ли его проверить каким-нибудь активным людям. Да, это спектакль, способный оскорбить внешней резкостью формы высказывания, провоцирующий на мгновенную реакцию. Однако за довольно злыми шутками на тему взаимоотношений с церковью и её различных проявлений есть желание говорить о больных и важных темах, привлекать к ним внимание. Оправдывает ли цель средства и до какого предела можно дойти в борьбе за нравственность? «(М)ученик» отвечает однозначно — единственное по-настоящему чистое, доброе существо, всеми обижаемый школьник-инвалид, гибнет в финале, пройдя через множество унижений, которые принёс ему новоявленный второй Спаситель, а всеми гонимая учительница, обвиняемая за свою национальность и мнимые приставания, произносит важные слова: «Я отсюда не уйду, потому что я на своём месте». В отличие от остальных — правильных с виду и изломанно мятущихся внутри, для которых не будет спасения ни в чём.


Написано для «Российской газеты», июнь 2014 года.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About