В зал пускают небольшими группами. Вместо рядов и сцены три одинаковые брезентовые палатки, заходить можно в любую. Внутри — плита, какие-то стеллажи. От досок настила приятно пахнет деревом. Постепенно начинается гул, из которого вырастут первые фразы спектакля.

Выходящая в театре Наций постановка «Три дня в аду» — первое воплощение текста минского драматурга Павла Пряжко на «серьезной», хоть и Малой, сцене. До этого в течение года только на моей памяти пьесу ставили дважды. (Напомним, что РР уже писал о читке «Трех дней в аду» в рамках пермского фестиваля «Текстура», http://rusrep.ru/article/2012/09/25/ad/) Впервые ее в Москве представили на прошлогоднем фестивале современной драматургии «Любимовка». Тогда читку делал режиссер Антон Пахомов. Второе появление было уже в рамках фестиваля «Территория». В рамках спецпроекта «Живые пространства» Дмитрий Волкострелов устроил показ в плацкартном вагоне. Его же пригласил театр Наций для работы над спектаклем.

Три обращения выявили несколько характерных свойств пьесы. В первую очередь, «Три дня в аду» можно собирать, как конструктор. Потенциально этот текст безграничен, не имеет жесткой структуры и может сокращаться или увеличиваться. Он будто вибрирует при произнесении вслух, имеет собственный ритм, вводящий в транс. То есть его можно слушать час. Или десять часов. Или несколько суток. Его можно начинать с первой сцены или с любого другого фрагмента. Пожалуй, единственное четко закрепленное место — конец, сообщающий о смерти. Но при определенной изобретательности можно начать и с него. Второе — многолосье. Все три постановки единодушно отдают текст хору, заставляя фразы наслаиваться, бороться за право быть услышанными до конца. Кажется, что это какие-то призраки, имеющие лишь одну возможность заявить о себе и поэтому очень торопящиеся.

Что же принципиально нового привнес Дмитрий Волкострелов, повторно работая над «Тремя днями в аду»? По сравнению с постановкой на «Живых пространствах» изменилось понимание смысла и расстановка акцентов. В плацкартном вагоне понимание того, что заявленный в названии ад не фигура речи, а реальное положение вещей, причем здесь и сейчас, достигалось еще до начала чтения текста. За те полчаса, которые режиссер дал зрителям на пребывание просто в атмосфере поезда, с теснотой, невозможностью выйти или избавиться от неприятных соседей по купе, с обязательным прослушиванием радио, выключить которое тоже было нельзя, ад метафорой быть переставал. В новой же версии нет нарушения комфортных условий. Никто не мешает, не навязывается. Просто голоса на записи произносят текст Пряжко. Периодически в каждую из палаток входит кто-то из двух актеров. Выполняет монотонные действия. Павел Чинарев то и дело производит различные манипуляции с бельем в алюминиевом тазу, Александр Усердин что-то переставляет на стеллаже. Больше почти ничего не происходит.

Только периодически начинается дождь. Тихий, несильный, сперва даже не понимаешь, что это. Звук такой, будто разрываются небольшие снаряды или пускают фейерверки. Так звучали удары капеоль по брезенту слева. В какой-то момент капать начало ровно над моей головой и это уже напоминало маленький упругий мяч, отскакивающий от пола. Говорят, была такая пытка — человеку обривали голову и сажали под монотонно капающую воду, процедура длилась часами, от нее сходили с ума. Мысли об этом приходят во время «дождевых перебивок». Странное чувство они вызывают. Только что был ритмический, гипнотизирующий текст. Улицы, номера и маршруты автобусов, цены в миллионах, которые на автомате пытаешься перевести в русские рубли. И тут вдруг вода над тобой. Вроде отдых, освежаешься, даже будто чувствуешь на лице и губах капельки, их вкус. Но пауза затягивается и вспоминается инквизиция. Вдруг так и будет, вдруг этот звук мяча о брезент не прекратится…

Текст Пряжко режиссер не меняет. В финале в каждую палатку по очереди заходит Александр Усердин и объясняет, что такое ЛТП. «ЛТП — это лечебно-трудовой профилакторий расшифровывается. Это пять брезентовых палаток в ста километрах от Минска, недалеко от деревни, в лесу. В палатке десять человек. Это все мужчины среднего возраста, пьяницы, тунеядцы, те, кого страна согревать не собирается». Всего четыре фразы, но они меняют многое. Если ЛТП — ад, как и любой лагерь, то мы провели час в модели ада. Артисты играли заключенных. На них не спецовки, а робы арестантов. Картошка, которую они принесли в мешках и только что высыпали на пол, была частью трудовой повинности. Копали они ее или разгружали, впрочем, неважно… Ад здесь, с нами и в нас. Все эти цифры, бытовые заботы, съедающие душу без остатка и делающие людей тупыми и равнодушными. «Никто не знает, что такое квантовые нелокальные корреляции» — как печально. Вдруг новое знание помогло бы выбраться из внутренней преисподней.

Сентябрь 2013 года