В прошлом сезоне отдельно взятый уральский город получил собственное трендовое сочетание, комбинацию из сине-фиолетового, белого, фуксии, салатового и серого. Нет, в Екатеринбурге не рассекретили фотографии с закрытой Недели моды и туда не переместилась фэшн-столица. Взрывное сочетание оттенков стало частью классического балета, премьерной «Цветоделики» худрука Екатеринбурского театра оперы и балета Вячеслава Самодурова. На минувшей неделе спектакль приехал в Москву в качестве номинанта «Золотой маски».

По результатам предыдущего фестиваля эта труппа оказалась однозначным триумфатором. Впервые за почти вековую историю ЕГАТОиБ со своими «Вариациями Сальери» и “Cantus Arcticus” получил три главные балетные награды, за лучший спектакль, работу хореографа и дирижёра (Вячеслав Самодуров и главный дирижёр театра Павел Клиничев). Тогда на сцене оказались ничем не связанные идейно роскошные багряные залы и прозрачный лёд, «канонический» белый балет, в котором стройные привычные комбинации могли в любой момент разломиться, как детская игрушка, и розово-голубая реплика Иржи Килиана. В этом году Самодуров также привёз одноактовки, ведущие диалог с разными культурными пластами (в 2014 м вместе с номинируемыми балетами приезжала «Консерватория» Августа Бурнонвиля), но уже образующие единый смысловой триптих.

В «Цветоделике» оказались более влиятельными хореографические мотивы «Вариаций»: любование классическим танцем в сочетании с убийственной иронией над его стереотипами и шаблонами, ломка па, и неожиданная, и логичная разом. На подобные вещи молодой хореограф имеет право — не так давно начавший карьеру постановщика Вячеслав в своё время перетанцевал почти весь классический репертуар в качестве премьера трёх театров, Мариинского, Нидердандского и Ковент-Гарден. «Принц» исполняет приторно-правильное па-де-де с «принцессой» и внезапно начинает отчаянно вырываться из крепких рук уже почти утащившей его за кулисы партнёрши — таков язык Самодурова в «Сальери». В «Антично-белом и фуксии» (так озаглавлен первый акт) ему уже почти не требуется непосредственная порча движений, достаточно довести привычные глазу элементы — осанку и приветливые выражение лица — до абсурда. Деланные широченные улыбки основной пары больше напоминают оскал, спина выпрямлена и напряжена настолько, что кажется деревянной. Вот балерина посылает поцелуй — то ли клянётся в любви за свою героиню, то ли сама флиртует с воображаемыми стереотипными эротобалетоманами в первых рядах кресел. Вот она же, всё опускаясь и опускаясь назад в полупадении, постепенно становится для поддерживающего её танцовщика заменой силового тренажёра, он уже не возвращает заботливо её на место, а качает мышцы рук — вперёд-назад, вперёд-назад, три подхода по десять раз. Не пощадили и устоявшуюся картинку. Балет-то, конечно, белый, но исполнительница ведущей партии щеголяет в пачке с футляром цвета фуксии, и оживляя, и разрушая каждым своим появлением мирные светлые ряды кордебалета, — то ли оригинальная «этуаль»-модница, то ли Барби на пуантах.

Иронические выпады здесь перемежаются с обильными, нарочно узнаваемыми цитатами — в первой части их источником становится «Лебединое озеро», номера из него или с ним связанные. То «выплывут» девушки с лежащими на полудлинной пачке-шопенке мягкими кистями, то кордебалет опустится на пол в позе, повторяющей финал «Лебедя» Анны Павловой.

Впрочем, цитируется и «классический балет как таковой»: над идиллическими «пасторальными» выходами под лирические звуки скрипичных пролетают «музы» (не хватает только арфы), балерина то и дело взмывает в торжественном «треугольнике» верхней поддержки. Аккомпанемент — естественно, Чайковский, только не написанная им специально для балета вещь, а «Моцертиана», аккуратно исполняемая оркестром екатеринбургского театра.

Танец во всей «Цветоделике» очень зависим от музыки, с одной стороны, почти иллюстрирует её, с другой, дополняет и преумножает. Самодуров сочетает внимание к звуковым конструкциям, обыгрывание рефренов с развитием собственного хореографического сюжета. Литавры «Моцертианы» обретают выражение в чуть механистичных мелко дрожащих шагах, а прихотливо рассыпающиеся в третьем акте акорды клавесина и флейта «Сельского концерта» Франсиса Пуленка — в ломаных диагональных «косичках» переступаний, напряжённых выпрямленных ногах-«циркулях» и их энергичных выбросах вперёд, уже с присогнутыми коленями.

«Цветоделика» (это имя носит и вечер целиком, и завершающий его акт — речь о последнем) построена на соотвествии движения и партитуры. В концерте для клавесина с оркестром крепко сдружились между собой барокко и классицистская торжественность. В подражание этому сочетанию екатеринбургский кордебалет, одетый в многоцветные пачки-диски с хулиганскими салатовыми подкладками, то брызгами разлетается по сцене, выполняя мельтешащие движения, то почти застывает, концертно фиксируя позы. Отыскивается место и для симпатичной танцевальной комбинации для трезвучия, при повторении которого в оркестре танцовщица поочерёдно выносит ногу вперёд, назад и в сторону, и для «лягушачьих» прыжков. Только танец — но и в нём есть место для крошечных историй, буквально в несколько па длиной.

Свои соответствия со звуковой средой находятся и во второй части, названой «Ультрафиолет». Здесь царствуют тревожные “Perpetuum mobile” и “Fratres” Арво Пярта, под которые пытаются вырваться из объятий друг друга двое. Гнетущие духовые в сочетании с высокочастотными звуками — и пара мечется, как птицы в неволе, балерина бьётся короткими толчками корпуса, замкнутая в кольце рук партнёра, или ударяет, будто травмированным крылом, ногой о сцену. В этом акте больше всего проявляется склонность хореографа к выстраиванию мини-сюжета, почти не проговоренного, не названного, но присутствующего внутри танца. Беспомощные спаянные существа, герои «Ультрафиолета» даже в какой-то момент не могут ходить поодиночке, становятся один на стопы другого — сиамские близнецы на две минуты. Здесь танец больше «говорит» об отношениях, чем о музыке — в комбинациях отражаются перепады от любви к ненависти: только что танцовщик, лёжа на полу, тянулся головой к рукам партнёрши, и почти тут же «топит» её, толкая за плечи вниз. В этом тёмном мирке, самом мрачном из трёх, главенствует невидимое — высвеченные на прозрачном заднике радужные разводы теней, то самое ультрафиолетовое свечение, которое, возможно, и заставляет героев вновь и вновь «нападать» друг на друга, сходиться в бесконечном поединке.

В целом, триптих одновременно един и разнолик. Разные стили танца и музыки, разные картинки и много историй, которые всё же рассказывают кажущиеся на первый взгляд бессюжетными одноактовки «собраны» пучком из ярких цветов. Чем-то это напоминает «Драгоценности» Баланчина, формально составленные по похожему принципу — пусть пока Урал и показал не роскошные, сияющие холодом огранённые камни, а задорно поблескивающие самоцветы, россыпь многоцветных радостных камушков.