Create post
Music and Sound

«Русский Сахар» - интервью с группой Бром

Alisa Schneider

19 января московское ноу-джаз трио Бром презентует в Культурном Центре ДОМ свой четвёртый альбом «Рафинад». Мы поговорили с участниками группы — басистом Дмитрием Лапшиным, саксофонистом Антоном Пономарёвым и барабанщиком Ярославом Курило — об источниках удовольствия, национальной принадлежности, а также профессионализме в импровизации.

Группа Бром (слева направо): Антон Пономарёв, Дмитрий Лапшин, Ярослав Курило. Фото: Светлана Селезнёва

Группа Бром (слева направо): Антон Пономарёв, Дмитрий Лапшин, Ярослав Курило. Фото: Светлана Селезнёва

— Слава, первый вопрос, как к самому молодому участнику трио, тебе нравится, что группа, в которой ты играешь, называется Бром?

Курило: Определённо да — нравится. В названиях треков Брома есть что-то общее — они все друг с другом связаны — натуралистичностью что ли, и группа могла бы назваться, например, «Говяжий Рубец» или «Крайняя Плоть», в этом концептуальном поле много можно найти. Но есть «Бром», и как говорил Декарт: «Теперь уже иначе быть не может!»

— Почему у вас такие названия композиций? Что означает «Палец о Палец» или «Анютины Глазки». И, в конце концов, что значит «Рафинад»?

Лапшин: Бывает, что название сразу приходит, а бывает наоборот — мы уже придумали трек, но ломаем голову и не понимаем, какое название для него подобрать. Рафинад — это кусочек сахара, а наш альбом получился самым доступным, доходчивым и аккуратным в плане звука, поэтому мы решили его так сладенько назвать.

Пономарёв: С тем же успехом мы могли назвать так и просто трек.

Лапшин: Поначалу, мы хотели назвать альбом «Анютины Глазки», но не всем это подошло. Поэтому это название осталось названием последнего трека.

Альбом «Рафинад» издан при содействии лейбла ТОПОТ на виниле и CD

Альбом «Рафинад» издан при содействии лейбла ТОПОТ на виниле и CD

— Интересно, что все названия ваших треков составляют ряд натуралистичных «невозвышенных» образов.

Лапшин: Возвышенность всегда отвлекает.

Пономарёв: Не наша тема возвышенность.

Лапшин: Должно быть достаточно просто и понятно. Всё остальное, какие-то придуманные якобы концептуальные надуманные вещи абстрактного порядка, вообще не имеют, мне кажется, смысла — особенно в живой и сиюминутной музыке.

— То есть ты позиционируешь группу Бром, как простую, не содержащую претензии, при этом, вы играете в поле так называемой экспериментальной музыки, верно?

Лапшин: Не мы же эти границы и рамки задаём. Даже в поле экспериментальной или авангардной музыки надо достаточно просто воспринимать материал. Есть простые критерии: нравится или не нравится, то, от чего можно получить удовольствие без вычитывания трактатов и концепций, которые музыкант хотел заложить… Любую, самую сложную музыку надо воспринимать, просто слушая её и всё. Никаких особенных знаний, кроме внимания, на мой взгляд, не нужно.

Курило: Бывают же случаи, когда человек пишет музыкальное произведение, но потом оказывается, что, чтобы его понять, нужно прочитать пять томов того, что он к нему написал. Возникает вопрос: а насколько самодостаточно его творчество?

— То есть ты считаешь, что нет порога слушательского входа в музыку, а если он возникает, если подразумевается специальный слушатель, это недостаток материала?

Лапшин: Нет, я считаю, что если есть интерес у слушателя, то порога этого не существует. Есть пластинки, которые я не понимал с первого прослушивания, не осознавал до конца, но у меня был интерес и с течением времени я полностью разбирался, что там происходило. Штампы и барьеры начинают ставить, когда говорят об академической, джазовой, прог-рок-музыке. Всякие ценители эстетизируют своё положение, считая, что человек, не слышавший десяток великих альбомов, не сможет разобраться в какой-нибудь пластинке, которую ему подсовывают.

Курило: Есть несколько путей постижения, как в буддизме: можно десять или двадцать лет не есть и не пить, созерцая что-то, а есть мгновенные вещи, которые случаются сиюминутно. У тебя может не быть базы для этого осознания, ты технически полный профан, и, тем не менее, тебя раз и что-то зацепило.

Лапшин: Если бы барьеры действительно существовали, люди бы не начинали слушать экспериментальную музыку. Ведь нет такой гладкой тропинки: слушая по порядку вот эти произведения, ты сможешь перейти в разряд тех, кто способен получить удовольствие от японского нойза или Шнитке, это не работает.

— Для тебя музыка — это только источник удовольствия?

Лапшин: И источник информации, развития. Не всегда удовольствие связано с гедонистическим удовольствием, нужно послушать и поработать над собой, чтобы получить его. Я к музыке отношусь как к одному из видов искусств — не всегда максимально доходчивому — что призвано улучшать тебя и давать тебе тот свет, который можно назвать и удовольствием.

— К разговору о границах: вы чувствуете себя частью какого-то движения, сцены?

Лапшин: Да, такая сцена есть. Это, в первую очередь, сообщество людей, которые между собой общаются, играют, функционируют, создают коллективы. Это дружеская общность, но построенная на базе любви к музыке, к некоему музыкальному подходу, направлению… В общем, на любви к искусству, назовём это так. Есть сцена вокруг лейбла ТОПОТ, в которой мы все принимаем участие.

— Существует ли профессионализм в импровизации?

Лапшин: Я не знаю, как чётко дать определение профессиональному импровизатору. Есть, конечно, какие-то общепринятые критерии: профессионал тот, кто умеет то-то и то-то и зарабатывает этим деньги, а если ты не зарабатываешь деньги, то ты не профессионал.

Курило: Это можно понять так, хоть сам я так не считаю: профессионализм импровизатора позволяет ему выразить что-то, что не может быть выражено иначе, в другое время, в другой обстановке. Но зачем тогда вообще употреблять термин профессионализм? Трудно сказать есть ли вообще адекватность в импровизации, бывает ли импровизация адекватной.

Лапшин: Если говорить субъективно, то ты слушаешь и видишь музыкантов, с которыми тебе хотелось бы поимпровизировать, и которые достаточно свободно владеют музыкальным языком. И если говорить о музыкальной сцене, которую мы наблюдаем вокруг себя, иногда тебе интересно слушать музыкальный язык человека, а иногда неинтересно, просто он тебе нравится или не нравится, профессионализм здесь выискивать смысла не имеет никакого. Я, например, люблю самоучек: таких, как Captain Beefheart. Или Петра Мамонова. Или Орнетта Коулмана. Люди, которые не сыграли бы большинство произведений, которые должны сыграть люди, владеющие их инструментами.

Курило: Можно привести обратный пример в лице Колтрейна, у которого было образование, он владел теорией музыки, и это отчасти помогло его музыкальному мышлению. Но в музыке мы всегда имеем дело с конкретной ситуацией, люди собрались и играют. Играл ли ты двадцать лет в ансамбле, оркестре, есть ли у тебя выучка, в каком-то смысле это не имеет никакого значения. Важно только то, что ты играешь в данный момент, а в данный момент может произойти всё, что угодно.

— У вас часто шутки про джаз в жанровом самоопределении — в данный момент вы называете свою музыку «ноу-джаз». Вы будто бы и против джаза, и, вместе с тем, выступаете на джазовых площадках и джазовых концертах.

Лапшин: Формально джазовых площадках и формально джазовых концертах.

Пономарёв: При этом мы действительно любим джаз.

Лапшин: Да, мы любим джаз, но мы не играем джаз. То, что я вкладываю в понятие «ноу-джаза», в первую очередь — это абстрагирование от той ювелирной сцены, что возникает вокруг джаз-клуба «Эссе», клуба Игоря Бутмана и так далее — напыщенной, напомаженной псевдоджазовой музыки. Таким определением ты сразу отсекаешь себя от этого лощёного говна.

— А как же Powerhouse, где собираются новые джазовые группы, которых мы не знаем и играют трибьюты на Коулмана?

Лапшин: Ну и чего, играют в итоге весь вечер по кругу один шлягер «Lonely Woman» и считают, что это и есть Орнетт Коулман. И что дальше?

— А чего им тогда не хватает?

Курило: Орнетта Коулмана.

Лапшин: Мне это всё напоминает вечера памяти Курта Кобейна или Нирвана-пати.

— Скоро формации Бром, без малого, исполняется 10 лет. Что за это время произошло с Москвой и вами? Почему «Рафинад» звучит, как «Рафинад», а одноимённый альбом 2011-го года, так, как он звучит?

Лапшин: Москва — скоростной город, здесь всё очень быстро меняется и всего становится больше: беспокойства, движения, паники, истерии. Наш акустический период, когда мы играли без барабанов с Костей Суханом, отдалял и нас, и слушателя от этих бесконечных людских потоков, а электричество, как зеркало, отражает бурление московской жизни. Переход к акустическому звуку не был для нас каким-то надломом и жестом, мол, мы отказываемся от электричества. Это просто меняется волнами, иногда хочется уйти, закрыться, иногда хочется выйти в толпу.

Пономарёв: Мы, кстати, недавно заметили, что альбом 2011-го года, мог бы с лёгкостью выйти и в этом году — в нынешней программе он вполне актуален. У меня нет ощущения, что за эти 8 лет что-то так изменилось, что мы начали играть радикально иначе.

— Сейчас, когда ваш состав инструментов такой же, как на первом альбоме, можно легко заметить развитие — увеличивается сложность структуры при том же зерне в музыке.

Пономарёв: Вот как раз здесь и можно сказать, что да, со временем у нас появляется всё больше технического мастерства и тот самый профессионализм, сила мысли и наслушанность.

Лапшин: Со временем становится проще донести свою мысль: ты уже продумываешь наперёд, во что она воплотится.

Пономарёв: Хотя цели как-то специально усложнить звук мы никогда не преследуем.

— Сейчас, так же, как и семь лет назад, вы играете как трио из барабанов, бас-гитары и альт-саксофона, до этого был квартет с контрабасом, баритоном и трубой, а ещё раньше акустический дуэт… Кажется, что когда публика потихоньку начинает смиряться, как звучит Бром и находят место для вашей музыки, вы резко меняете состав.

Лапшин: Мы не можем сказать, что это всегда целенаправленно происходит. Мы живая группа, как живём, так и играем. В какой-то момент мы играли вдвоём потому что не находили единомышленника, потом встретили Костю (труба) и поняли, что нам хорошо играется втроём. Для меня было важно записать альбом без барабанов («Три ребра») и издать его, показать, что этих средств достаточно, чтобы донести нашу музыку.

Пономарёв: Но каждый второй человек подходил и говорил, мол, что-то не хватает барабанов.

Курило: По мне, притом, что я барабанщик, музыка без барабанов прекрасно существует, она вполне ритмична. Две ноты, разделённые минутной паузой — почему мы не можем считать это ритмом?

— Вы считаете себя русской группой, чувствуете национальную особенность вашей музыки?

Пономарёв: Я задавался таким вопросом, и у меня нет такого ощущения личного, вообще не чувствую национальной темы здесь.

Лапшин: Я считаю, что Бром — это русская группа. Мы варимся в нашем контексте, и русская сцена сильно отличается от европейской или американской. Целенаправленных фольклорных ноток, конечно, нет, но самосознание и вообще дыхание русское в нашей музыке можно увидеть. Вообще, даже московские группы отличаются от питерских или уральских. Можно этого не замечать, а можно искать и отмечать параллели. Это опять же связано с ритмом жизни. Я, может быть, со многими в одном котле и не хотел бы оказаться.

Курило: Долгое время я играл в иркутской группе, и понял, что если какая-то «сибирскость» присутствует, то она проявляется редко, приливами. В Броме, бывает, что в одном треке московская тематика сначала прослеживается, а потом растворяется.

— На музыку сильно влияет политика?

Лапшин: Политика может влиять на музыку, если музыкант следит за политической сценой, а может не влиять, прямой связи нет. Если брать политику в широком смысле, политические условия жизни, свобода и несвобода, социальные гарантии или какой-то там…

Курило: материнский капитал

Лапшин: …то это влияет на человека психологически. И вполне может влиять на способ его музыкального мышления.

Курило: Кто-то говорит, что политика — это искусство, но я не соглашусь — плоско, слишком плоско.

— Антон, а ты кроме Брома играешь в левой рок-группе «Аркадий Коц»?

Пономарёв: Это riot folk!

Лапшин: Right folk?

Пономарёв: R-I-O-T. «Аркадий Коц» — чисто политический проект, по сути. На творчество группы Бром политика влияет минимально, и я считаю, что это правильно.

Лапшин: Частные бытовые вещи влияют гораздо сильнее, чем глобальные политические.

Пономарёв: Ты можешь быть недоволен новым законопроектом, прийти на репу злой и сочинить злой трек.

Фото: Светлана Селезнёва

Фото: Светлана Селезнёва

— Почему вы вообще занимаетесь музыкой?

Пономарёв: Очень сложный вопрос, но я очень просто на него отвечу — потому что я не могу ей не заниматься. Музыка привлекает меня больше других искусств, и я могу выразить через неё свои мысли.

Лапшин: Пока мне есть, что сказать в музыке, надо заниматься музыкой. А когда будет нечего сказать в музыкальном плане, можно будет и прекратить.

Курило: Тогда можно будет и в джаз-кафе «Эссе» засесть. Вообще, я, например, отвратительно рисую, ужасно пою, не разбираюсь в живописи и кинематографе. Тут метод исключения работает. Только дубасить и умею. Действительно, если есть, что сделать и сказать, и если ты обдумал, стоит ли это говорить, то нужно делать, а если нечего, то сядь и заткнись.

Лапшин: Ну скажи уже, что больше всего группис у музыкантов, а не у художников.

— Восприятие экспериментальной музыки в России за несколько последних лет изменилось?

Лапшин: Стало гораздо лучше. Я помню концерты, которые заканчивались отключением электричества, люди уходят, плюющиеся бармены, арт-директор приходит и спрашивает «что здесь вообще происходит?», хотя концерт вроде бы устроен через него… Люди стали не просто ходить тусоваться, а слушать. Появляются сообщества, лейблы, зины. Музыка стала доступной в интернете, можно быстро набрать свой слушательский архив. Когда всё открыто и доступно, всё спокойнее и свободнее, каждый воспринимает так, как хочет воспринимать. Кто-то любит свободную импровизацию за экспрессию, кто-то за эстетику, за особенность пульсации, за мелодичность…

Пономарёв: Нет там никакой мелодичности. Пульсация — да, а мелодичности мало. Здесь не должно быть речи о мелодичности вообще. Это не то, что мы играем, и не то, что мы любим.

Курило: Ты сейчас людям стереотип формируешь. В экспериментальной музыке мы переходим в систему координат, где вопрос мелодичности, ритмичности, атональности уже не стоит вообще.

Лапшин: Мелодия — это последовательность нот, она может быть любая. Если она «торкает» и ты понимаешь её как высказывание, то это как предложение, как форма речи. Наш новый альбом, как ни скажи, получился достаточно мелодичным.


Презентация альбома «Рафинад» состоится 19 января в КЦ ДОМ (м. Новокузнецкая, Б. Овчинниковский п., 24, стр. 4). На мероприятии альбом будет доступен на виниле и CD. Кроме того, альбом существует и в digital-версии тут: https://tawpot.bandcamp.com/album/lump-sugar

FB: https://www.facebook.com/events/404067803271292/
VK: https://vk.com/brom_rafinad

Выражаем благодарность пространству Ypsilon за возможность съёмки концертного промо-ролика. Отдельное спасибо операторам — Антону Ретунских, Светлане Селезнёвой, Антону Родионову.

Интервью подготовили Иван Якушев и Евгений Галочкин.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Alisa Schneider

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About