В 21-м веке центр тяжести интеллектуального внимания перешёл с постмодернизма на реалии около-модернисткого дискурса. В этих реалиях появились новые тренды в философии и искусстве, которые своей неоднозначностью, размытостью и проблематичностью, с одной стороны, усиливают тело Актуального, с другой же, нащупывают уязвимые стороны этого тела, словно намереваясь нанести ему травму. Эта попытка расшатать устои Актуального довольно спорна, но в потоке новых идей и стратегий появляются некоторые намёки на возможность прорыва.

Последние два-три десятка лет отмечены ощутимыми качественными скачками в разных научных дисциплинах и даже попытками приблизиться к построению так называемой «большой теории». Тектонические сдвиги наблюдаются в когнитивных науках, нейрофизиологии, феноменологии, нейролингвистике, философии сознания, уже не говоря о теориях искусственного интеллекта, физики, математики, биологии, генетике. Но всё же наиболее радикальные силовые линии в мировом интеллектуальном пространстве дерзко и подчас безаппеляционно очерчивают новые не-человеческие антропологии, плоские или тёмные онтологии, спекулятивный реализм в разных своих проявлениях, постгуманизм, ингуманизм и другие направления мысли последних нескольких десятков лет. Эти направления разрывают оболочки антропоцентристской исключительности, которая отражается согласно спекулятивному реализму в идее «корреляционизма»(1) , и вновь поднимают казалось бы похороненные постмодернизмом метафизические вопросы о доступе к Реальности, о прикосновении к Великому Внешнему (термин К. Мейясу). Это можно счесть безусловной заслугой новых гибридных стратегий.

Заняв на заре Нового времени первое место в мироздании человек не просто всё подмял под себя. Ведь речь идёт не о человеке в целом, а именно о белом человеке — «разумном» продукте эпохи Просвещения. Именно этот человек, заняв центральное место во вселенной, стал подчинять себе весь мир, подвергать репрессиям и насильственным коррекциям всё то, что не вписывалось в установленные им же рациональные нормативы бытия. Репрессиям подвергся весь не-белый мир, включая не-белых людей, считающихся недочеловеками (варварами или даже животными). Поэтому развенчание антропоцентризма как антропо-аутизма и смещение интересов и внимания в область не-человеческих форм и потоков является важным эмансипаторским жестом.

Тем не менее, как бы там ни было, речь идёт о человеке как таковом, пусть даже и подчёркнуто (расово) белым. Поэтому скажем, что с нашей позиции, уравнивание человеческих и не-человеческих акторов может стать благим начинанием при одном условии — при условии возведения воспринимающего их свидетеля (в данном контексте — находящегося в «человеческой форме») к тому, что превосходит эти уровни бытия, что является инстанцией, неопределённой и принципиально инаковой всему, что только можно помыслить. Такое трансгрессивное становление внимания «того», «кто/что» в форме человеческого отстранённо наблюдает себя и всё остальное, говорит о непрерывном процессе выхода (свидетельствующего в «человеческой форме») за пределы антропологического статус кво в сторону всегда большего и необъятного. И по отношению к этой странной инстанции свидетельствования, «человеческое», как совокупное свойство человеческого вида в целом, оказывается лишь одним из сегментов сущего. Такими же сегментами сущего являются все не-человеческие проявления, факторы и виды — будь-то zoe, bios, капитал или даже климатические процессы. Повторяю, это если рассматривать все эти сегменты как равнозначные и равноудалённые от свидетельствующей их (не-человеческой, но присутствующей и в человеке тоже) инстанции, которая снимает субъект-объектную оппозицию. Подразумевают ли такой перманентно трансцендирующий всё и вся подход новые интеллектуальные «повороты к не-человеческому»? Сложный вопрос. Ведь само признание наличия этой свидетельствующей инстанции, претендующей на объективность, не зависящей ни от чего, содержащей и расстворяющей в себе всевозможные элементы бытия (в качестве языковых единиц мета-языкового прото-семантического поля) подразумевает признание сознания как внечеловеческого, внеприродного и сверхестественного фактора, к которому человек — возможно наряду с некоторыми другими формами жизни — подключён в силу своей онто-генетической конституции (быть априорно подключённым однако не означает быть уже осознанным и постигшим тотальность не-человеческой мысли; априорное подключение, скорее, даёт человеку шанс на осознанное существование; пока же этого не произошло, — а не факт, что это вообще может произойти в течении всей человеческой жизни — человек подключён к не-человеческой инстанции безличного свидетельствования лишь потенциально). Признание же такого типа сознания согласно теориям спекулятивных реалистов, в частности, Квентина Мейясу, по-умолчанию заключают нас в темницу корреляционизма, поскольку сознание всегда по пагубной «интеллектуальной» привычке ассоциируется только с человеческой формой существования. Ингуманистические стратегии вряд ли согласятся с признанием этой инстанции, от которой веет пугающей «потусторонностью», поскольку эта инстанция предполагает выход не только за пределы человеческой формы в сторону других равнозначных человеку объектов для достижения тотального онтологического равноправия всего со всем, но и трансцендирования за пределы вообще всего Этого — т. е. всего того, что есть. Другими словами, ингуманизм принципиально имманентен и для него человек, как настаивает объектно-ориентированная онтология Грэма Хармана — объект среди объектов, ни больше, ни меньше. Свидетельствующая же инстанция, представленная (в том числе и) в человеке в качестве самой способности восприятия — восприятие как эпифеномен свидетельствования — подразумевает трансцендентную субъектность, т. е. имеет в виду неочевидного субъекта свидетельствования, который по-определению не может быть отождествлён с объектом в силу того факта, что воспринимает он этот объект как то, что не является им (субъектом) самим; исходя из положения, что я могу воспринимать нечто только потому что это нечто качественно не является мною, не подобно мне, хотя вещественно (в телесном аспекте) может коррелировать с моей вещественной (количественной) составляющей.

И возникает вопрос: не будет ли свидетельствующая инстанция, скорее всего, опознана материалистической оптикой ингуманистических стратегий как нечто мистическое, панпсихическое и на этом основании отвергнута как проявление обскурантизма? Вполне возможно. Поэтому нам следует быть осторожными в оценке этих стратегий. Во всяком случае, несмотря на привлекательность определённых идей рассматриваемых нами здесь интеллектуальных трендов, — например, критики посткантианского «корреляционизма» как интеллектуального апогея антропо-аутизма — мы не можем сейчас ни солидаризироваться с этими «поворотами», ни отрицать их значимость, пусть и тактическую в деле освобождения от антропо-аутизма и возрождения интереса к проблематике доступа к Реальности и стратегий прорыва к Великому Внешнему. Скажем так, в случае новых не-человеческих поворотов всё гораздо сложнее, чем в случае с постмодернизмом. Здесь игра Актуального становится изощрённой и несколько запутанной, несмотря на то, что в целом, не-человеческие антропологии и новые онтологии, во-первых, невольно реанимируют модифицированный ими же и сложно (спекулятивно) артикулированный наивный реализм, во-вторых, сводят человека к объекту среди других объектов, лишая его субъектного начала (выражённого в акте восприятия-видения) и, тем самым, отменяют его как активного актора онто-космологических процессов (возможно наряду и с некоторыми другими формами живого).

Что тогда остаётся от человека? Только вычислительная способность картезианского ratio. А вот здесь уже вовсю заявляет о себе недосягаемый по математической мощи конкурент рационального человека — техносфера: тема искусственного интеллекта и робототехники как куда более эффективных агентов природы. Умные машины вполне могут научиться — если уже не научились — выполнять вычислительные операции быстрее и качественнее человека. Гипертрофированная и автоматизированная рациональность кремниевого «мозга» не оставит никакого шанса человеку в операциях обработки сверхскоростных потоков информации. А значит человек будет просто отменён как слабое звено эволюции или же, насильственно рекомбинирован с помощью технологических интервенций. Эта перспектива, как известно, рассматривается постгуманизмом, который считает эволюцию человека незавершённой и сулит ему неизбежную гибридизацию посредством сращивания с технологическими агрегатами. А это уже есть перспектива фундаментального и тотального умерщвления субъектного начала в человеке (как потенциального агента упомянутой свидетельствующей инстанции) и достижения Актуальным гомогенной имманентности, или, другими словами, отождествления Актуального с самим собой как абсолютом, освободившимся от любых живых точек возбуждения гомогенного поля и возмутителей абсолютного «кладбищенского» спокойствия (своеобразная парафраза тепловой смерти вселенной).

Примечания

(1.) В своём программном трактате «После Конечности» К. Мейясу определяет корреляционизм как «идею, согласно которой мы всегда имели доступ только к корреляции между мышлением и бытием, и один термин никогда не рассматривался в отрыве от другого». (Meillassoux, Quentin. 2008. After Finitude: An Essay on the Necessity of Contingency. Trans. Ray Brassier. London: Continuum).