Креативный директор «Афиши» Василий Зоркий поставил в Центре имени Мейерхольда спектакль о хипстерах, которые устали. Т.е. о нас с вами.

Интересно наблюдать, как за пару лет твоей осознанной жизни меняется город, чередой проходят его «закрытые» модные места, пропадают и появляются очередные культовые люди, которых всем тут же нужно заиметь в фейсбучные друзья. Как слезно закрываются «Мастерская» и «Артефак», и все жалобно постанывают — а куда же теперь ходить, где пить и где любить. И танцуют как в последний раз, прощаются с молодостью, причитая навзрыд страшное — закончилась прекрасная эпоха. Когда она закончилась, что знаменует ее конец, что теперь будет — горько думается следующим холодным, дождливым и похмельным утром. Интересно наблюдать за контекстами и публикой, которая дрейфует по Москве, становясь обособленным контингентом. Люди, которые непременно объединены чем-то одним, общим для всех — культурой.

Эта городская культура раньше была прописана заповедями в журнале «Афиша» — самом образцовом поколенческим журнале, который лег в основании этой самой культуры, изобрел — как Пушкин — ее актуальный, легкий язык небрежного интеллигента. Рассказал про этот город: как здесь правильно себя вести, какую музыку слушать, где завтракать, каких режиссеров знать в лицо, а каких вообще неприлично упоминать в разговоре. С начала двухтысячных запросто, чуть ли не «на ты» говорил о нынешних неприкасаемых кумирах, Земфире, БГ. На этом языке поколение говорило довольно долго, но потом также незаметно выросло и вышло из актуальности.

Поэтому вопрос, на каком языке говорит нынешнее поколение, — вопрос открытый, когда нет общих идеалов и кумиров, мало общих точек, и вообще общего чрезвычайно мало. Редко кому интересно чье-то чужое мнение, редко прочитываются полновесные колонки — колонка как авторский жанр безнадежно устаревает, везде и всем требуются короткие безликие отчеты. Само время вместе с жанрами невероятно сжимается, «эпохи» укорачиваются, люди становятся сезонными и не оставляют в культурном пространстве уже никакого следа. И в 2012 году, вопреки всем цветущим трендам, интернет-портал о городской жизни “The Village” заводит вполне себе журнальную рубрику откровений «Неизвестный горожанин», где каждую неделю появляется новый текст, чтобы «почитать на выходных». Этот текст местами лиричный, всегда заметно цельный, легко выстроенный, с подпущенными шуточками и весомыми выводами. Хроника жизни, которая ведется без подписанного автора, реально интересует и набирает серьезную аудиторию, которая рада погрустить о чужих перипетиях, о причудах и странностях, о чужой нелепой жизни.

Так в свое время начинал Гришковец — эта выставленная на всеобщий бесстрашный суд собственная неловкость, несуразность, стыдливость от чересчур интимных мелкогабаритных тем, которые и рассказывать как-то не принято. Стыд за самого себя — такой ты стоишь с слишком белыми и нежными боками, неубедительной растительностью на лице, с невыразительным животом и руками, которым было бы неплохо выглядеть побрутальнее, — под прицельным светом софитов. Но там был живой человек в процессе выдавливания из себя этих новых неловких подробностей, а тут — безымянное полотно текста, которое ни о чем не повествует, а так, эпизодами и локальными приколами рассказывает о жизни в большом городе. И эта колонка «неизвестного горожанина» на удивление набирала огромное количество просмотров, более того — охотно комментировалась читателями, которые наперебой бросались давать советы. Колонка о выживших из ума соседках-балеринах, подъездной романтике, регулярных бывших, о том, чего хочется и чего хотеть страшно, о ностальгии, о собственном несовершенстве, о предсказуемых ошибках.

Примерно в одно время «неизвестный горожанин» открылся — оказался журналистом и музыкантом Василием Зорким, признался как вести анонимно публичную жизнь, и рассказал, что скоро будет спектакль. Спектакль сделает Саша Денисова, они вместе соберут его из многочисленных колонок и разобьют на диалоги. Площадкой оказался ЦИМ, что закономерно: Елена Ковальская стояла в основании той самой печатной «Афиши», задавала театральный тон. То, что за текст взялась Саша Денисова — тоже понятно. Колонка — ее профессиональный жанр, тут она может дать Зоркому фору, и работать с текстом о порывах искренности тридцатилетних тоже ее продолжающаяся тема: ее документальным триумфом об этом в 2011 году стал спектакль «Зажги мой огонь».

В современной драматургии «рассказывание» — охотно используемый прием, когда пьеса –сплошной повествовательный текст от неопределенного лица. Это повествование от некоего растворенного в тексте персонажа часто свидетельствует о как бы подлинности текста, его документальной наговоренности на диктофон. Этим тексты — сбивчивые размышления вслух Васи Зоркого, трогательного бородача, который «безбожно картавит, как евреи в анекдотах», как-то гладко и без зазоров встраиваются в общие принципы новой драмы. Тот же наблюдатель и фиксатор изменений на столбике термометра, маршрута автобуса и цен на картошку — Пряжко. Зоркий наблюдает за внешним миром через внутреннего лирика-себя, поэтому его тексты сдобрены щедрой, но не на поверхности лежащей внутренней поэтикой, от которой буквально лопаются слова.

Но в спектакле рассказчик не он, а трое актеров: Арина Маракулина, которая в 2002 году зачитывала вольный манифест Вырыпаева «Кислород», а теперь присоединилась к новой истории, из которой неясно, куда растратился былой решительный бунт прежних «молодых», Илья Ловкий и Анастасия Пронина. Зоркий находится с ними в диалоге: они, комически воплощенные герои-фантомы из прошлого, являются ему в периоды глубокой затяжной рефлексии и разыгрывают перед ним сценки из былой жизни. Как и следует, комично и нелепо, утрировано искаженными клоунскими голосами, видятся ему события прошлого. Он начинает — они подхватывают. Но на уверенную «я-интонацию» он переходит, когда поет «от первого лица» свои песни, по сути — те же лирические выводы из собственной жизни: «знаешь, во всей этой каше, я, кажется, понял одно: я стал старше».

Тексты из колонок являют собой странное сочетание разных настроений и интонаций, оптимистичных и не очень: то восхищение и вдохновение окружающим пространством, то язвительное раздражение. Спектакль начинается с разыгрываемой интермедии — хоронят Васю, который был «очень классным и даже креативным директором» и «очень много пил», плачут. Но Вася встает, говорит, что рай ему кажется похожим на бар «Маяк». Он рассказывает истории про себя, наблюдения за городом и жизнью в нем и сводит все к простой и светлой мысли — именно сейчас особенно «хочется чувствовать себя живым». Спектакль называется «Страна Москва», а про Москву он почти не говорит, не называет напрямую ее узнаваемые и избитые места, но она тут точно есть. Город, который страна, который растворен в бестолковых сигаретных диалогах, который про «осторожно двери закрываются», про бесконечные подворотни и закоулки, которого очень много в памятных словах, звуках. То, по чему особенно сердечно ностальгируешь и горько вздыхаешь, когда далеко, когда не с ней, не с Москвой.

Спектакль важен еще и тем, что создает правильный, талантливо-художественный, авторский образ современной Москвы, который невольно противопоставляется имперскому образу города-крепкой власти с железными руками. В новой драме такой продолжающейся «городской» традиции нет, есть один воздушный текст, где реплики невесомые, как мыльные пузыри, наполненные восхищением, сочетанием радостных звуков, неразборчивой любовью к миру, который Москва. Это пьеса 1996 года драматурга Ольги Мухиной «Ю", где со страхом и поэтическим наслаждением произносятся сложносочиненные оды бульварам, троллейбусам, большому, над всем городом, солнцу, где с трепетом обращаются к Москве, по-мальчишески обещают добиться ее любви. Но сценический текст Зоркого скорее напоминает киноязык Вуди Аллена, у которого однажды получился искренний виват городу Нью-Йорку. Город описывался параллельно с главным героем: "Он был романтичен и суров, как любимый им город, за очками в черной оправе таилась сексуальная ярость лесного кота, Нью-Йорк был город как раз для него и останется таким навсегда». У Аллена фильм «Манхэттен» — про сложную личную жизнь героя-рассказчика, про упрямые амбиции и людей вокруг, про Бергмана и Фицджеральда, про высокие дома и красивых женщин. Город рождается из ассоциаций с ним, из ряда непрекращающихся встреч, — эта же идея и у спектакля «Страна Москва»: назвать свой город через свою историю.

Москва в спектакле — некий не называемый, но всем понятный повод и причина, большой миф, заколдованное место, пересечение многих реальностей на соседних улицах. Тут свобода, свежий ветер и молодое искусство, а через дорогу — фотовыставка «три цвета Крыма», устало лежащий Ленин и бой курантов. Зоркий рассуждает про взрывы, ставшие нормой, про параллельные две Москвы, в которых хочется и страшно жить. И обо всем этом ежедневно думаешь, это все сразу держишь в голове, это определяет тебя и твою реальность, кто ты и где. Странный, нервный, почти шизофренический момент идентификации себя с делающейся историей: «Мы плыли куда-то, погода портилась, мы плыли, погода портилась, а мы плыли, не зная, куда и зачем». Как реквием в спектакле звучит отстраненно глубокий текст песни «Волна», которую Зоркий посвятил Немцову: «Если живешь ожиданием, очень быстро сгораешь, ты же знай свое дело, все остальное смоет волна». И становится страшно — очень близко чувствуешь это давящее пространство страны-Москвы: «Когда настанет день — нас заберут».

Получившийся спектакль — очень внятный и адекватный, а вместе с тем — шутливый и хитро прищуренный взгляд на жизнь вокруг тебя и ее сопряженность с местом и временем. Как на тебе отражаются внешние побочные изменения, кто ты, к какому поколению себя причисляешь. С кем переживаешь одну «эпоху», какие у нее атрибуты и хэштеги, по каким местам, фразам, историям ты будешь находить «своих». Что для тебя культурный пласт с кодовым наименованием Москва? Спектакль Зоркого и Денисовой — это честная фиксация момента «сейчас», который потом, через века, тоже войдет в историю. Исповедь повзрослевшего и потолстевшего хипстера, который потерял свою «эпоху». Который перестал радоваться Парку Горького, перестал скучать, а начал писать серьезные тексты про терроризм и наше к нему отношения, про взрывы в Париже, про Немцова, про дух времени, который очень важно периодически собирать в пробирку и оставлять в документально-нетронутом виде. Так, для чистоты исторического эксперимента. А все остальное, как обещает Вася Зоркий, всё равно — смоет волна.

Текст: Анастасия Тарханова

Фото: Центр имени Мейерхольда