Совместный материал «Тихой комнаты» и независимого медиа «Азиаты России».

Психотерапия — это часть общего социального поля, поэтому в ней могут повторяться  установки, принятые в обществе. Если это общество, в котором есть расовое или другое неравенство, то и специалист: ки, оказывающие психологическую поддержку, должны быть чувствительными к опыту уязвимости и подавления. То есть понимать, какой вред дискриминация наносит психологическому здоровью.  

Можно привести пример с другими гранями уязвимости: в гомофобном и трансфобном обществе важно видеть специалисто: к, которые сразу сообщают в своем профиле, что они кфир-френдли. Так мы сразу узнаем, что не столкнемся с гомофобией в процессе терапии, и это важно не только для квир- персон, но и всех кто поддерживает свободу гендерного проявления и равенства.

Нам кажется, что в российском контексте не хватает разговора о деколониальных подходах к психпрактике, о терапии как политизированном поле, в котором важны отношения власти, позициональности специалист: ки и клиент: ки, и, наконец, о терапии как способе поддержки в условиях продолжающегося колониального насилия. 

Последнее также сопряжено с расиализацией, когда структуры власти создают иерархии между разными этническими группами и закрепляют их в законе или другим образом. 

Так, коренные народы Поволжья, Сибири, Севера, колонизированные в XV–XVII веках, были лишены права на землю, возможности поддерживать традиционный для них образ жизни, культуру и язык. Пережитые во время сталинизма депортации по этническому признаку целых народов: калмыков, ингушей, чеченцев и других, были одним из проявлений расиализации, и стали коллективной травмой.

Как терапия может учитывать этот опыт? Какая чувствительность и какие позиции со стороны терапевт: ок нужны, что справляться с запросами обратившихся за помощью персон, если они связаны с личным опытом расиализации, колонизации, кризиса идентичности?

Мы собрали личные истории активист: ок и помогающих специалист: ок, рассказавших нам о своем опыте терапии. Через них мы хотим показать важность и распространенность проблемы.

История 1.

У меня был опыт с бесплатным психологом для активистов. На первой сессии она заявила: «Что взять с мужа-монгола, монголы они такие. Жесткие, а еще мусульмане (прим.: большинство верующих в Монголии исповедует буддизм). Я тут недавно поссорилась с одним монголом в Москве…» 

Остальные девять сессий она рефлексировала по поводу Израиля и Палестины. Мой развод и психологическое состояние не очень волновали ее, она лишь выслушивала меня, но всегда делилась своими мыслями о патриархате в Монголии. В итоге мне стало только хуже, а она прописала перейти на таблетки потяжелее. 

История 2.

Я больше года ходила к одной из своих первых психологинь. Тогда я была в отчаянном положении и просто нуждалась в помощи. Со временем я поняла, что стоило уйти раньше, но на тот момент у меня не было сил искать другую специалистку. 

В тот период я переехала за границу и начала глубже задумываться о своей идентичности и деколониальности. Однажды на сессии я рассказывала о своих переживаниях — о том, что происходит в России и на моей родине, о людях, которых мобилизуют. Психологиня выслушала меня, а потом просто сказала: «Слушай, может, всё-таки о тебе поговорим?» Она будто проигнорировала мои слова, и я почувствовала, что мои переживания просто обесценили.

С другой психологиней тоже были неприятные моменты. Когда я говорила о своих комплексах из-за внешности, она прокомментировала: «Ты же так красиво экзотично выглядишь». И при этом тянула себя за уголки глаз, изображая азиатский разрез. Ещё добавила, что на Западе я выделяюсь, и это «круто». 

Другой случай — я рассказывала о семейных проблемах, связанных с алкоголизмом, а психологиня ответила, что «малые народы» вообще плохо переносят алкоголь и у них это распространённая проблема.

История 3.

На сессии с психотерапевткой речь пошла по саамов, и она стала говорить, что вот эти саами в Мурманске всех заколебали своими проблемами, только об этом и говорят. Но для меня этот опыт перекладывается и на мой и опыт других коренных людей. Нас постоянно обвиняют в том, что мы говорим о проблемах. 

Я начала с ней спорить. И так слово за слово, она начала орать, что я расистка, раз говорю про свой опыт расиализации от русских в России. Что русские сейчас переживают такой опыт отверженности, а они тоже люди. Я возразила, что мне их абсолютно не жалко, потому что я переживала то же самое всю жизнь, но мой народ не сделал ничего плохого.

История 4.

Я с детства занималась театром и мечтала поступить в Щепку (театральное училище имени Щепкина). Но на отборе педагоги сказали, что меня могут принять только как актрису меньшинств: с моей внешностью смогу играть только Шахерезаду или «цыганку» (прим.: более корректным является употребление термина «рома»). Это привело меня к депрессии и я покинула театр.

Я пришла к психологу, к человеку, которому я доверяю. Когда я рассказывала ей эту историю, была полна переживаниями, плакала. Было ощущение, что мне разбили сердце. Я отдала театру десять лет, а мне сказали, что у меня нет будущего в театре и в актерском, что я буду играть только определенные роли, и иначе не получится. 

Психолог не могла меня понять. Она говорила: «Ты потеряла такую возможность учиться в Щепке, а жалуешься на то, что тебя обидели. Ты ничего в жизни не получишь, если не научишься за себя заступаться». 

Как я могу заступиться? Мне 16 лет, а мне говорят, что я могу играть только меньшинства. Это было очень тяжело услышать. И психолог абсолютно не могла понять меня, она говорила: «Я понимаю твои чувства, ты хочешь играть главные роли». Но я не хотела играть главные роли, я бы хотела играть разнообразные роли! Это же театр, в нем можно делать абсолютно все и экспериментировать. 

История 5.

Я ходил к психологу, русской женщине, очень эмпатичной. Поначалу показалась максимально профессиональной. На шестой-седьмой встрече решил ей раскрыть одну из причин своей тревоги или недовольства собой. Что несколько лет назад, когда вернулся в республику, я решил работать и двигаться в бурятской теме. Рассказал, как у меня болит душа за наш народ, за культуру и язык. Что меня волнует сокращение популяции бурят. 

Она слушала, а потом заявила, что понимает меня и что каждый должен встречаться и выходить замуж за людей из своей национальности. И потом пошла долгая тирада про то, что ее дочь привела бурята домой, и как она недовольна этим. Я ей сказал, что смешанные браки меня волнуют не из-за культурных разностей, а исключительно с точки зрения сокращения популяции. Было бы нас 10+ миллионов, то мне было бы вообще всё равно. Короче, мы начали спорить, и не пришли к никакому согласию.

Больше я к ней не ходил.

История 6.

Мне повезло с моей предыдущей терапевткой. Она не из моего региона и она русская. Но я всегда ощущала попытку понять меня, мои действия исходя из моей национальности, потому как многое из моих действий было продиктовано особенностями жизни в национальной республике со своими обычаями, правилами, привычками и культурой. 

С моей нынешней терапевткой повезло не меньше. Она из другой страны, но также с ее стороны ощущаю интерес, понимание и принятие моей национальной идентичности. Я бы даже сказала, у нас что-то пересекается, и это очень ценно для меня и моего процесса терапии. 

Мне, как клиенту, нужен интерес к моей культуре, понимание истории страны и принятие факта колонизации коренных народов русскими со стороны терапевта, чтобы сформировать доверительные отношения. 

Я практикующий психолог и мне приятно, что представители коренных народов, национальных республик выбирают меня в качестве своего терапевта. Моя культура помогает установить контакт, а мой опыт взросления и жизни в национальной республике погружает в контекст того, о чем делится клиент в своей истории.

История 7.

У меня был опыт, когда русскоговорящая терапевтка в ответ на мои истории — видимо, она хотела меня поддержать — сказала что-то вроде: «Вот посмотрите, вы так экзотически выглядите, при этом у вас такое хорошее европейское образование, это же так будоражит умы мужчин!» И это показалось мне очень странным… Я уже доверяла… очень хотела доверять этому человеку, мне очень нужна была помощь, но это был мощнейший красный флаг для меня. Потом были и другие, и довольно скоро наше общение с этой терапевткой закончилось. 

Мое самое большое пожелание к терапии — чтобы опыт расиализации учитывался. Есть еще одно наблюдение моих знакомых, которые ходят на групповую терапию: в их группе были конфликты с небелыми людьми, точнее, неразрешенное непонимание. В результате небелые персоны покинули группу, потому что не могли найти в ней понимания и чувства безопасности, в которых нуждались. 

Смысл групповой терапии — как раз в том, чтобы иметь возможность проецировать и отыгрывать свой опыт, корригировать его. Но, если, приходя в группу, ты не можешь найти никого, кто тоже проживали расиализацию и дискриминацию, получается, у тебя нет возможности с этим работать. А этот опыт очень сильно влияет на нас. На то, как мы чувствуем себя в обществе, насколько можем ему доверять. Чувство безопасности — это самое главное, что должна давать терапия.

История 8. Заметка о важности языка общения в процессе диагностики

🌓Мой башкирский язык так себе. Но даже этот уровень — отличное подспорье в диагностике. Тихая бабуля сидит на кровати. Врачи подходят к ней на обходе:

— Как спите ночью?

— Хорошо сплю, — отвечает она еле слышно.

— Голоса есть?

— Нет, голосов нет.

🌚В дело включается моя башкирская альтер-эга:

— Нисек йоҡлайһығыҙ? (Как спите?)

— Бик насар йоҡлайым, төн буйы тауыштар ишетәм (Очень плохо сплю, всю ночь голоса слышу).

— Тауыштар нимә һөйләй? (Что говорят голоса?)

— Үҙенсә нимәлер һөйләй, сәй эсәләр, аптыраталар мине. (Да все о своем, чай пьют, мучают меня).

Вот и поговорили.