В карманах разбросаны разноцветные глаза,

сверкают на белых лодыжках свернутой по краях

Мелкой, невзрачной площади. Я смотрю вниз

под прямым углом, в черноту ступень переходящих

в метро, я смотрю во внутрь согнутых лепестков

на нижнем уровне, почти не дыша, на себе носить

под одеждой цветы, запихивая в рот изголовья

душистых, режущих почву воздуха снов. выходи из

пустых, накрашенных ярко лиц прибитых к стене,

блистательных подделок, маленький солдат.

В этом доме так странно люди вытирают губы

о кирпичи и под пол прячут новое белье, что

Успели сшить еще вчера ночью. В этом доме,

где распахнуты все части тела, обрисовывают скудную

мебель и вешают созданные поделки под крышей.

Под крышей настилают безмерный лист черной бумаги

Кажется этот мальчик убил собаку предварительно,

разумеется ее любил, он так странно смотрел на людей,

считая их лица, слизывает их голоса лежа на белых

холмах белья своей измученной бабушки. Он родился

какого-то недюжего размера и был обречен на любовь

своей матери. Он не был им в наказание, за всю их

прыть. Маленький мальчик шагающий в солнечном

свете, и свет падал на его узкий лоб выпрямляя

корявое произношение, дырявых замусоленных

бедностью улочек, целуя в уши старого доктора,

со всем его несуществующим семейством.

Маленькие рты застряли в витринах навсегда,

их сонные лица поднимались со звучными шагами

мальчика, говорят он рвал на себе очень тонкую

одежду, поэтому ему шили костюмы не хуже рыцаря

печального образа. Разве он улыбался. Об этом, нигде

не указано, я не могу представить, что все выглядело

как-то иначе. Да он мог улыбаться сам себе очень

странным оскалом смотреть на противоположные

кирпичные стены, не видя людей, выпрыгивать на окна

и держась крепко железных прутьев тонкими пальцами,

подпрыгивая увидев море. К нему боялись подойти,

не исключение его мать и бабушка. Он замирал,

не издавал звуков, а потом долго пел на коленях

у запятнанной мадонны, или совсем в ее чреве.

Кажется снег пошел с глаз выпавших из глубоких карманов.