Глубже, глубже под землю. По ветвям электрического

арт деконструктивизма. Глубже, глубже нельзя

разговаривать, нельзя молчать, и даже бормотать,

нельзя двигаться ниже шеи метрополитена.

Нельзя смотреть вниз, вцепиться в полиэтиленовые

руки. Холодные. Тетенька в кафе вблизи

остановки режет по краях мои ушные

раковины. Из пьесы. Из пьесы, как будто Эстрагон

цитирует самого себе, себя редуцирует,

себе задает систему координат. Еще раз,

вне себя язика, вне себя разговора, откидывая

реверсом на противень означаемое. Эти

слова стали слишком большие, эти shrinking

rooms, когда страшно — я говорю, чтобы не молчать,

я слежу грязными ногами на свежепротертый

пол, словами не нужными, словами чтобы

не молчать, о чем-то ином.

Фляга наполнена кажется коньяком и ты

лежишь как хиппи возле этого странного

здания похожого на Ноев ковчег. Режет

вены неба, кровоизлияние на западе.

В кофе. Разве. Тонкой струей сперматозоидов

Вниз по ртутной шкале. Этого города — нет.

Ведь правда. Ты — этот город. Ты — снаружи

и ты — везде. Здесь так много людей, кто смотрит на

пуговицы если идти…идти…идти

вдоль набережной…и есть снег…говорят: «до

завтра!» куда-то торопятся…слипаясь в гнездо

мух. Если бы мы начали слизывать мистическою

пыль с букв на наших тело-объектах — это было бы

в этом дворе…не сдерживать свой хребет…

не сдерживаться…не беречь…ложиться какой-то

код…какая-то эмаль …на дома с потолком из дыр,

с выбитыми окнами …в городе Ха…в городе ТЫ.