В последние годы изучение политических эффектов цифровизации государственного управления и публичной политики становится все более актуальным. Меры цифрового контроля за перемещением людей, предпринятые правительствами в условиях пандемии короновируса, казалось, воплотили в реальность концепции Жиля Делеза о новой кибернетической модели власти в «обществе контроля» [7, с. 227-232] или Джорджо Агамбена о «биополитике» как новой модели управления и «перманентном чрезвычайном положении» [1, с. 7-8].

«Умные города» и экономика больших данных в новых условиях возрождают управленческую ментальность «высокого модернизма» (термин Джеймса Скотта) с присущей ему верой в технологии, проектирование и моделью управления близкой к социальной инженерии [17, с. 21-22].

Формирование интегрированной цифровой инфраструктуры, систем «умного города» паноптизируют городское пространство, создавая потенциал для авторитарных управленческих практик [35, p. 14-16]. Особая опасность политического использования новых технологий, существует в автократиях и гибридных режимах, элиты которых, используют «цифровизацию сверху» как основу формирования социотехнической модели управления, для описания которой исследователи используют различные термин: цифровая автократия [2], сетевой авторитаризм [24].

По-нашему мнению, в российских научных и экспертных дискуссиях по данной проблематике существуют определенные лакуны. Специалисты по политическим режимам не уделяют должного внимания диффузии централизованных моделей государственного контроля над интернетом, прежде всего китайской и сингапурской [38, p. 5-6]. И главное — основополагающей роли данных моделей в трансформации управленческих практик и механизмов стабилизации автократий и гибридных режимов. Эмпирически ориентированные исследователи «умных городов», в свою очередь, рассматривают их чисто технологически, вне контекста борьбы государств и корпораций или существующего в конкретной стране политического режима.

Кроме того, существуют категория — кибероптимистов, продолжающих описывать интернет языком середины 1990-х — начала 2000-х гг. как децентрализованную (анархическую) систему, формирующая новую модель экономики (открытую, коллаборативную) и политики (прямая демократия). Этот оптимистический (иногда утопический) нарратив не способен описать и проанализировать современные тенденции к концентрации и монополизации контроля над цифровой инфраструктурой и пользовательскими данными [23, p. 25-28].

В данной статье мы сделаем попытку объединить материал наших предыдущих публикаций [2] с имеющимися работами политологов [18], социологов [37] и IT-специалистов, анализирующих политические эффекты цифровизации городского управления и совместить это с концептуальной рамкой исследований легитимации и воспроизводства политических режимов.

Нам лишь хотелось бы отметить, что в исследование данных процессов должно носить контекстуальный характер и учитывать борьбу различных акторов. В связи с этим необходимо вспомнить слова Брюса Стерлинга. Комментируя дискуссии об интернете вещей, он отметил: «Первое, что нужно знать в истории об «интернете вещей», это то, что она не о вещах, подключенных к интернету. Это кодовое слово используемое могущественными стейкхолдерами для собственных целей. Им нравиться словосочетание «интернет вещей», поскольку оно звучит миролюбиво и прогрессивно. Оно скрывает борьбу за власть, деньги и влияние» [40, p. 8].

Борьба за цифровую инфраструктуру

Сегодня борьба за контроль над инфраструктурой интернета стала очевидной. Она имеет межстрановое измерение, в виде глобального конфликта США и КНР вокруг распространения сетей 5G и обвинений в кибератаках и кибершпионаже. Кроме того, существует противостояние отдельных государств с IT-корпорациями в связи с антимонопольным регулированием, уплатой налогов и установлением новых правил хранения пользовательских данных. И есть третье поле борьбы — за общественный контроль над технологиями, создающими потенциальную угрозу правам и свободам граждан.

В этом году совет по правам человека Организации Объединенных Наций (ООН) принял резолюцию о правах в интернете [41]. Власти ряда стран в периоды политических акций оппозиции или локальных конфликтов прибегают к политически мотивированному отключению интернета (politically motivated internet shutdown). Например, в августе 2020 года, в период поствыборного политического кризиса, власти Республики Беларусь в дни уличных акций оппозиции неоднократно прибегали к подобным мерам.

Совместный доклад международной правозащитной группы «Агора» и общественной организации «Роскомсвобода» гласит, что в Российской Федерации за последние два года зафиксировано восемь случаев политически мотивированного отключения интернета [10]. Среди них наиболее значимые примеры:

1. Отключение мобильного интернета во время протестов в Ингушетии (осень 2018 г.)

2. Отключение мобильного интернета и Wi-Fi сетей на месте проведения митингов в Москве (3 августа 2019 г.)

3. Отключение мобильного интернета во время протестов с требованием отмены результатов выборов в Улан-Удэ (сентябрь 2019 г.).

4. Отключение мобильного интернета во время протестов против строительства мусорного полигона в Шиесе (23 октября 2019 г.)

Резолюция совета по правам человека ООН осуждает подобные действия властей, кроме того она поручила управлению Верховного комиссара ООН по правам человека работу над специальным докладом об имевших место случаях политически мотивированного отключения интернета [41].

Среди элементов «умного города» у общественных и правозащитных организаций наибольшую озабоченность вызывают — интегрированные системы камер с технологией распознавания лиц. Международная некоммерческая организация Access Now инициировала кампанию, конечная цель которой — запрет «биометрической слежки», прежде всего использования правительствами, правоохранительными органами и частными компаниями — технологии распознавания лиц и других механизмов удалённого биометрического распознавания. По мнению инициаторов кампании, данные технологии подрывают фундаментальные гражданские права и свободы [20].

Особо отмечено, что использование властями данных технологий подвергает эрозии права граждан на свободу собраний и ведет к криминализации протеста [20]. Инициаторы общественной кампании требуют:

1. Прекратить государственные инвестиции в использование распознавания лиц и удаленных биометрических технологий, которые делают возможным массовое наблюдение и дискриминационное целевое наблюдение;

2. Запретить использование этих технологий в общедоступных местах как государственными, так и частными компаниям, где такое использование может сделать возможным массовое наблюдение или дискриминационное целевое наблюдение.

По данным на июль 2021 года к кампании инициированной Access Now присоединилось уже более 170 общественных организаций со всего мира, из российских: «Общество защиты интернета», «Сетевые свободы», «РосКомСвобода», «Теплица социальных технологий» [20].

В апреле 2021 года обнародован проект регламента Европейского Союза по искусственному интеллекту [39]. Помимо искусственного интеллекта (ИИ), он затрагивает и использование технологии распознавания лиц. Проект регламента предлагает запретить или строго регламентировать применения ИИ в системах камер с технологией распознавания лиц в общественных местах. Исключение делается только для установленных судом кейсов связанных с предотвращением террористических актов [39].

В Соединенных Штатах Америки в 2020 году Конгресс рассматривал, но пока не принял два законопроекта посвященных регулированию использования технологии распознавания лиц: закон об этическом использовании распознавания лиц (The Ethical Use of Facial Recognition Act) и закон о распознавании лиц и биометрических технологиях (Facial Recognition and Biometric Technology Moratorium Act). В Российской Федерации отсутствует специальный закон, запрещающий или регулирующий использование данной технологии.

От «демократии с прилагательными» к «информационной автократии»

Когда стало очевидно, что «третья волна» демократизации завершилась, и начался откат, первым концептуальным нововведением, предложенным для осмысления реальности политических режимов, не укладывающихся в дихотомию демократия/авторитаризм, стало определение — «демократия с прилагательными» («democracy with adjectives») [25].

Этот зонтичный термин должен обозначить государства, где процесс формирования демократических институтов, начавшись, столкнулся с различными препятствиями. Но в целом взгляд исследователей был достаточно оптимистичным, эти препятствия со временем будут преодолены, они не ставили под сомнение общее направлении движение стран к демократии. Концепция «демократии с прилагательными» стала популярной среди специалистов по Латинской Америке и постсоветскому пространству.

В начале 2000-х на постсоветском пространстве в ряде стран, в том числе Российской Федерации исследователи стали фиксировать нарастающее усиление авторитарных тенденций [36 p. 186-209]. Для концептуализации новой политической ситуации были предложены термины: соревновательный авторитаризм (С. Левицкий, Л. Вэй) [13] и электоральный авторитаризм (А. Шэдлер, Г. Голосов) [26].

Нам представляться, что второй термин более точно отражает логику функционирования и воспроизводства политического режима в РФ. В рамках электорального авторитаризма выборы сохранили свое значение, но «формальные и неформальные правила таких выборов предполагают высокие входные барьеры для участия в них, заведомо неравный доступ участников кампаний к ресурсам (от финансовых до медийных), систематическое использование государственного аппарата в целях максимизации голосов за правящие партии и кандидатов, и злоупотребления в пользу последних на всех стадиях выборов, в том числе при подсчете голосов» — отмечает Владимир Гельман [4, с. 2].

Электоральный авторитаризм с точки зрения механизма кооптации федеральным центром региональных элит может быть описан как «компромисс между местными элитами: правящая группа требует от них политической поддержки в вопросах общегосударственной важности, а также обеспечения «правильного» голосования на федеральных выборах, а взамен дарует им монопольный контроль над «своими» регионами» [6, с. 33]. Контролируемые выборы являются важным элементом в системе электорального авторитаризма позволяющим правящей элите получить внутреннюю и внешнюю легитимацию.

В период с 2011 по 2014 годы, начавшийся с массовых митингов после выборов в Государственную Думу и завершившийся присоединением к Российской Федерации Крыма в механизме воспроизводства легитимности власти произошло важное структурное изменение. Резко возросла роль прямого политического использования властью информационного ресурса, особенно после санкций связанных с ситуацией вокруг Украины [30, p. 2-3].

Для анализа ситуации в РФ и сходных тенденций в других государствах Даниэль Трейсман и Сергей Гуриев предложили термин — информационная автократия. По их мнению, воспроизводство легитимности в информационных автократиях происходит не за счет идеологии или репрессий, которые осуществляются, но носят ограниченный характер. Главный инструмент подобных режимов — использование новых информационных технологий для формирования общественного мнения, маргинализации независимых средств массовой информации и политиков [31].

По нашему мнению, Даниэль Трейсман и Сергей Гуриев правы в интенции исследования новых механизмов функционирования и воспроизводства автократий в новом технологическом контексте. В предыдущих публикациях посвященных КНР и Сингапуру [2, с. 107-113], мы, соглашаясь с рядом зарубежных авторов [34], писали о формировании нового типа режима — цифровой автократии. Данная социотехническая модель управления основана на контроле государства над цифровой инфраструктурой.

Автократии могут выстраивать различные модели контроля над цифровой инфраструктурой от «суверенного интернета» до более мягких форм — посредством аффилированных с государством IT-компаний. Автократии легитимируют проекты «цифровизации сверху» посредством ряда нарративов: технократического (технологические инновации), «общественной безопасности», иногда как в Восточной и Юго-Восточной Азии — цивилизационного («азиатские ценности», «социальная гармония») или, наконец, геополитического («цифровой суверенитет» как инструмент защиты от внешних врагов).

Анатомия цифровой автократии

В качестве теоретической основы для исследования процесса формирования цифровых автократий мы используем концепцию «надзорного капитализма» («surveillance capitalism») Шошаны Зубофф [42] и Джона Б. Фостера, Роберта МакЧесни [28]. Основа бизнес-модели «надзорного капитализма» — монетизация пользовательских данных. Их сбор осуществляется посредством продуктов и сервисов, предоставляемых бесплатно. За последние годы сформировалась интегрированная цифровая инфраструктура, постепенно включающая в себя традиционную физическую инфраструктуру.

«В промышленную эпоху экономическая деятельность строилась на физической инфраструктуре, которая представлена железными дорогами, автодорогами и аэропортами. Для цифровых технологий нужна новая инфраструктура информационная: сети и облачные вычисления. Развитие цифровой экономики расширило понятие цифровой инфраструктуры, включив в него широкополосные, беспроводные сети, а также цифровизацию традиционной физической инфраструктуры, например, установку датчиков на водопроводной магистрали, цифровые системы выключения, цифровые транспортные системы» [19, с. 24].

В последние годы инфраструктура сбора данных стала многоуровневой. На нижнем уровне существуют устройства, способные извлекать данные из повседневной жизни индивидов (смартфоны, «умные часы», фитнесс браслеты). На среднем уровне — «умный дом» или интегрированной экосистемы интернета вещей. Верхний уровень включен в существующие отдельные элементы системы «умных городов» (камеры видеонаблюдения с технологией распознавания лиц, сети Wi-Fi, система датчиков).

В условиях цифровой автократии как специфического ассамбляжа складывается институциональная комплементарность — цифровая инфраструктура задачей, которой является извлечения данных, эффективно функционирует как часть инструментария социального контроля для государства и механизм получения прибыли для компаний.

Исследовав стратегию ряда государств по «цифровизации сверху» Филипп Ховард отметил, «они активно продвигают использование информационно-коммуникационных технологий в экономической сфере. Они разрабатывают и реализуют меры по улучшению эффективности ценовых сигналов и прозрачности рынков, в тоже время агрессивно препятствуют использованию ИКТ для повышения прозрачности политического процесса или формирования общественного мнения онлайн» [32, p. 80].

Многие эксперты справедливо говорили, что московская система «умного города» во многом повторяет пример Сингапура. В процессе адаптации капиталистических автократий Восточной, Юго-Восточной Азии и других регионов к новой информационной среде, возникшей благодаря распространению интернета, Сингапур сыграл ключевую роль.

Сингапурская модель интересна тем, что она лишает сторонников технодетерминистских теорий «демократизации посредством распространения интернета» последних аргументов. Сингапур один из мировых лидеров по индексам: сетевого взаимодействия, «цифровой конкурентоспособности» и развития электронного правительства. Если попытаться обобщить основные черты сингапурской модели, можно выделить следующие:

1. Контроль государства и аффилированных с ним IT-компаний над цифровой инфраструктурой, в частности интернет-провайдерами и операторами мобильной связи;

2. Использование цифровой инфраструктуры как инструмента контроля над обществом (системы камер с технологией распознавания лиц, сбор и анализ данных интернет-серфинга);

3. Специальное законодательство, работающее в условиях автократии как политический инструмент: акт о телерадиовещании (broadcasting act), закон о т.н. «фейковых новостях» (Protection from Online Falsehoods and Manipulation).

4. Контроль над цифровой инфраструктурой позволяет создать новую технологически оснащенную модель цензуры (блокировка сайтов независимых средств массовой информации, правозащитных и антикоррупционных организаций) [2, с. 110].

Информационные системы автократий, собирают и анализируют данные граждан, и на этой основе формируется система «перевернутой подотчетности» [5]. Это означает, что не государство становиться более прозрачным и контролируемым, а наоборот — общество. Городское управление, основанное на больших данных, в условиях не ограничено в использовании собранной информации. Информационные системы собирают избыточное, с точки зрения нужд управления, количество данных. Информационные системы — непрозрачны, граждане не знают, кем и как используются их данные.

Цифровые автократии активно внедряют и используют специальные цифровые сервисы (городские платформы, приложения) направленные на вовлечение активных граждан в обсуждение низовых малозначимых с точки зрения «большой политики» вопросов, например благоустройства территорий. Формируется специфическая деполитизированная система обратной связи с гражданами.

Эта система создает «эффект индивидуализации» воспроизводя модель субъективности изолированного частного субъекта. Исследователь российских городских цифровых платформ, справедливо отметил, что «по сути дела, граждане специально держаться в атомизированном состоянии, что позволяет администрации управлять текущими хозяйственными вопросами, выступая в качестве единственного дееспособного института в стране» [3, с. 192].

Согласно исследованию компании Comparitech Российская Федерация занимает второе место из 47 стран в рейтинге «надзорных государств» («surveillance states»). На первом — КНР, после РФ идут: Индия, Малайзия, Тайланд. Комплексный рейтинг составляется на основе оценки стран по ряду показателей, среди которых: обеспечение неприкосновенности частной жизни (privacy enforcement), функционирование систем видеонаблюдения (visual surveillance), использование и обмен пользовательских данных (data-sharing), мониторинг и перехват информации в каналах связи (communication interception) [21].

Централизованный контроль государства над цифровой инфраструктурой вместе со специальным законодательством создает угрозу нарушения прав и свобод граждан. Организация Human Rights Watch подчеркнула, что «последние события в области регулирования интернета в России, связанные с ужесточением государственного контроля над сетевой инфраструктурой, внедрением новых технических средств отслеживания пользовательской активности и фильтрации и перенаправления трафика, а также с наращиванием возможностей правительства по блокированию контента, противоречат стандартам свободы выражения мнений и неприкосновенности частной жизни, охраняемым Международным пактом о гражданских и политических правах и Европейской конвенцией о правах человека» [16].

Москва как лаборатория

Москва как столица стала первым из российских мегаполисов, где тестировалась новая социотехническая модель управления, основанная на извлечении и анализе пулов больших данных. Сергей Собянин с 2008 года занимал должность главы аппарата правительства РФ и курировал программу по цифровизации государственных услуг («Информационное общество»). Став мэром Москвы, он с 2012 года инициировал программу формирования модели «умного города», основанного на интегрированной цифровой инфраструктуре и системы сбора и анализа данных («Информационный город»).

Процесс формирования цифровой инфраструктуры и пулов данных начался с государственных услуг и сервисов и создания интеллектуальной транспортной системы управления трафиком. Цифровая инфраструктура позволила извлекать данные постоянно и почти из всех действий горожан. Пулы данных, собираемые мэрией о горожанах, можно разделить на несколько потоков:

1. Геоаналитические данные операторов сотовой связи. Начиная с 2015 года, мэрия закупает их у всех основных операторов (Tele2, MTC, Билайн, Мегафон);

2. Данные о передвижении по городу: общественный и личный транспорт, службы такси, каршеринг, прокат велосипедов, парковки (система «Безопасный транспорт»). Интеллектуальная транспортная система оснащена оборудованием видео и фотосъемки, позволяющим в режиме онлайн определить местоположение любого транспортного средства и данные о его владельце;

3. Данные, поступающие от сети публичного Wi-Fi. По соглашению с пользователем при входе в сеть Wi-Fi, оператор использует технологию Deep Packet Inspection (DPI) для анализа трафика, данные о действиях пользователя записываются в cookie-файл. В дальнейшем эти файлы сопоставляются друг с другом, если система полагает, что это один и тот же человек. Формируется профили пользователей, объединенные по различным параметрам. Единый оператор публичной сети Wi-Ffi имеет доступ к базам телефонных номеров и способен с помощью алгоритма (связь проездного билета метро и подключение через номер телефона в Wi-Fi сеть) определять личность гражданина.

4. Данные порталов и их мобильных версий mos.ru (Московские госуслуги), ag.mos.ru («Активный гражданин») и gorod.mos.ru («Наш город»). С помощью системы СТАТС собираются данные (IP-адреса, тип устройства и браузер), причем она специально приспособлена для деанонимизации пользователей (технология fingerprint) [11].

Кроме того, мэрия обладает базами данных и системами мониторинга, например, Система поддержки принятия решений и управления информационными рисками Аппарата Мэра и Правительства Москвы, осуществляет мониторинг средств массовой информации и социальных сетей с целью поиска упоминаний правительства Москвы и мэра [11]. Официальные лица мэрии утверждают — пул данных обезличен, но многие технические специалисты полагают, что это не соответствует действительности.

На примере анализа созданной в метро «Системы персональных коммуникаций», они продемонстрировали, что согласно государственному контракту с поставщиком данных «МаксимаТелеком» — телефонные номера передаются не в привычном для коммерческого рынка зашифрованном формате (hash). По контракту они могут быть расшифрованы и переданы в виде обычного номера телефона [11].

Одним из наиболее важных элементов цифровой инфраструктуры Москвы как «умного города» является система камер видеонаблюдения, оснащенных функцией распознавания лиц. Все они интегрированы в Единую систему хранения и обработки данных. Камеры расположены: на улицах, в метро, в государственных учреждениях, во дворах и подъездах домов, больницах, школах.

Важно отметить, что в период пандемии короновируса контроль над перемещением граждан получил новый импульс. Например, данные геолокации телефона и система камер наблюдения использовались для наказания нарушителей режима карантина. Согласно исследованию Comparitech, по количеству камер на 1000 тысячу человек Москва входит в первую тридцатку городов мира. Почти все остальные города, расположившиеся выше в списке — китайские и несколько индийских мегаполисов. [22].

В последние несколько лет эксперты зафиксировали ряд примеров политического использования цифровой инфраструктуры в столице. 3 августа 2019 перед выборами в Московскую городскую Думу проходила акция протеста, связанная с отказом в регистрации оппозиционным кандидатам. В этот день в местах проведения митингов зафиксировано отключение мобильного интернета и Wi-Fi сетей кафе и других заведений, находящихся поблизости от мест проведения уличных акции оппозиции.

Лаборатория NetBlocks зафиксировала, что «период отключения сервиса, по поступившим документам должен был продолжаться с 13:00 по 23:00 3 августа. Фактический перерыв в оказании услуг у одного из операторов был с 13:15 по 19:33». В их докладе отмечается, что измерения с приложения Android Network Cell Info Lite показали — часть станций операторов мобильной связи работали в режиме GSM-only [27].

23 января 2021 года в тех частях Москвы, где проходили акции в поддержку Алексея Навального, NetBlocks зафиксировала аналогичное отключение интернета [33]. Кроме политически мотивированного отключения интернета для задержания участников митинга полиция использовала систему камер с технологией распознавания лиц [12]. Аналогичная ситуация сложилась после акции 21 апреля, по данным средств массовой информации сотрудники правоохранительных органов составили протоколы как минимум на 289 человек. Из этого числа — 69 человек были вычислены по камерам видео наблюдения, 64 из них в Москве [14].

В мае по подозрению в участии в митинге (21 апреля) была задержана Юлия Щербакова, муниципальный депутат района Черемушки. В качестве доказательства ее присутствия на уличной акции в поддержку А. Навального, следователи предъявили распечатки изображений с системы камер. У Ю. Щербаковой были доказательства того, что во время митинга она находилась в другом месте, несмотря на это ее, отвезли в суд. Суд в итоге вернул дело обратно в органы внутренних дел на доработку [8]. Так же, на основе данных систем камер, были осуждены два депутата: Е. Шувалова (Мосгордума) и В. Залищак (муниципальный депутат Донского района) [9], [15].

Они присутствовали на митинге 21 апреля не в качестве участников акции, а как представители власти, чтобы при необходимости принять предусмотренные законодательством меры по обеспечению прав, свобод и интересов своих избирателей. Во время проведения митинга полиция не имела к депутатам, каких либо претензий или замечаний. В итоге В. Залищак был осуждён на 15 суток ареста без возможности получить юридическую помощь, Е. Шувалова была осуждена заочно, на нее был наложен штраф [9].

Элементы московской модели «умного города» постепенно будут воспроизводиться в других российских мегаполисах (Санкт-Петербург, Казань). Прежде всего, система «Безопасный город», через пять лет правительство планирует создать единую платформу видеонаблюдения (ГИС «Национальная платформа видеонаблюдения»), которая объединит и подключит все городские системы камер к единому контуру.

Рассмотрение примеров политического использования цифровой инфраструктуры на примере митингов в Москве подтверждает основные положения резолюции о правах в интернете совета по правам человека ООН. «Умный город» в условиях автократии функционирует как паноптический «надзорный город» («surveillance city»). Происходит дальнейшая эрозия права граждан на свободу собраний и криминализация уличного протеста.

Различные модели цифровизации, в одних странах усилили роль IT-корпораций, в других государства. Цифровая инфраструктура, которой пронизан город, делает его единым пространством функционирования новых социотехнических практик управления и извлечений прибыли в логике экономии больших данных. Эмансипаторные движения неизбежно столкнуться с практиками политического использования инфраструктурой власти «умного города», что доказывают примеры Юго-Восточной Азии и постсоветского пространства.

Литература

1. Агамбен Дж. Homo sacer. Чрезвычайное положение. М.: Европа, 2011.

2. Балаян А.А., Томин Л.В. Цифровая автократия. Институциональная специфика отношений государства и IT-компаний // Публичная политика. 2020. Т. 4. № 2. С. 101-115.

3. Быков, И.А. Деполитизация социально-значимых проблем в цифровых платформах государственного управления // Медиа в современном мире. 60-е Петербургские чтения: сборник материалов Международного научного форума. В 2 т. СПб:. Медиапапир, 2021. С. 192-193.

4. Гельман В.Я. Расцвет и упадок электорального авторитаризма в России [Электронный ресурс] // Центр исследований модернизации. URL: https://eusp.org/sites/default/files/archive/M_center/Electoral_Authoritarianism_in_Russia.pdf (дата обращения: 20.07.2021)

5. Гельман В.Я. Цифровизация в России: (полу)прозрачность без подотчетности [Электронный ресурс] // Riddle. URL: https://www.ridl.io/ru/cifrovizacija-v-rossii-polu-prozrachnost-bez-podotchetnosti/ (дата обращения: 20.07.2021)

6. Голосов Г.В. Электоральный авторитаризм в России // Pro et Contra. 2008. № 1. С. 22-35.

7. Делез Ж. Переговоры. СПб.:Наука, 2004.

8. Депутат Юлия Щербакова: «Распознавание надо использовать во благо, а не выворачивать всё наизнанку» [Электронный ресурс] // Роскомсвобода. URL: https://roskomsvoboda.org/post/deputat-julia-scherbakova-raspoznavanie/ (дата обращения: 20.07.2021)

9. Депутат Мосгордумы: «о суде по результатам видеонаблюдения за мной я узнала после того, как он уже прошёл» [Электронный ресурс] // Роскомсвобода. URL: https://roskomsvoboda.org/post/elena-schuvalova-deputat-raspoznavanie/ (дата обращения: 22.07.2021)

10. Доклад о свободе интернете — 2019 // Агора. URL: https://2019.runet.report (дата обращения: 20.06.2021).

11. Захаров А. «Умный город» или «Старший брат»? [Электронный ресурс] // BBC. URL: https://www.bbc.com/russian/features-52219260 (дата обращения: 20.07.2021)

12. Камалетдинов Д. Система распознавания лиц в Москве теперь ищет протестующих [Электронный ресурс] // TJjournal. URL: https://tjournal.ru/tech/333457-sistema-raspoznavaniya-lic-v-moskve-teper-ishchet-protestuyushchih-kak-ona-ustroena-i-chto-sdelat-dlya-zashchity (дата обращения: 20.07.2021)

13. Левицкий С., Вэй Л. Подъем конкурентного авторитаризма // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2018. № 5. С. 29–47.

14. Полоротов А. За месяц после акции в поддержку Навального правоохранительные органы составили протоколы на 289 человек [Электронный ресурс] // Seldon News. URL: https://news.myseldon.com/ru/news/index/251176822 (дата обращения: 20.07.2021)

15. Распознавание лиц применяют для необоснованных обвинений видна политическая ангажированность [Электронный ресурс] // Роскомсвобода. URL: https://roskomsvoboda.org/post/vladimir-zalischak-raspoznavanie/ (дата обращения: 20.07.2021)

16. Россия: Нарастающая изоляция, контроль и цензура в интернете [Электронный ресурс] // Human Rights Watch. URL: https://www.hrw.org/ru/news/2020/06/18/375397 (дата обращения: 20.07.2021)

17. Скотт Дж. Благими намерениями государства. М.: Университетская книга, 2005.

18. Сморгунов Л.В. Институты публичного управления интернетом: сравнительный анализ России, Беларуси и Казахстана // Управленческое консультирование. 2020. № 12. С. 24-39.

19. Цифровая трансформация Китая. Опыт преобразования инфраструктуры национальной экономики. М.: Альпина Паблишер. 2019

20. Ban biometric surveillance [Электронный ресурс] // Access Now. URL: https://www.accessnow.org/ban-biometric-surveillance/ (дата обращения: 21.07.2021).

21. Bischoff P. Data privacy laws and government surveillance by country: Which countries best protect their citizens? [Электронный ресурс] // Comparitech. URL: https://www.comparitech.com/blog/vpn-privacy/surveillance-states/ (дата обращения: 21.07.2021).

22. Bischoff P. Surveillance camera statistics: which cities have the most CCTV cameras? [Электронный ресурс] // Comparitech. URL: https://www.comparitech.com/vpn-privacy/the-worlds-most-surveilled-cities/ (дата обращения: 22.07.2021).

23. Bory P. The Internet Myth: From the Internet Imaginary to Network Ideologies. University of Westminster Press. 2020.

24. Burgers T., Robinson D. Networked authoritarianism is on the rise // Security and Peace. 2016, vol. 34, № 4, p. 248-252.

25. Collier D., Levitsky S. Democracy with Adjectives: Conceptual Innovation in Comparative Research // World Politics. 1997. vol. 49, № 3, P.430-451.

26. Electoral Authoritarianism: The Dynamics of Unfree Competition, Boulder. Lynne Rienner. 2006.

27. Evidence of internet disruptions in Russia during Moscow opposition protests [Электронный ресурс] // NetBlocks. URL: https://netblocks.org/reports/evidence- of-internet-disruptions-in-russia-during-moscow-opposition-protests-XADErzBg (дата обращения: 22.07.2021).

28. Foster J.B., McChesney R. Surveillance capitalism [Электронный ресурс] // Monthly Review. URL: https://monthlyreview.org/2014/07/01/surveillance-capitalism/ (дата обращения: 20.07.2021).

29. Freedom on the net 2018. The rise of digital authoritarianism [Электронный ресурс] // Freedom House, URL: https://freedomhouse.org/sites/default/files/2020- 02/10192018_FOTN_2018_Final_Booklet.pdf (дата обращения: 20.07.2021).

30. Greene S., Robertson G. Affect and Autocracy: Emotions and Attitudes in Russia after Crimea // Perspectives on Politics, 2020. vol. First view. P. 1-15.

31. Guriev S., Treisman D. A theory of informational autocracy // Journal of Public Economics. 2020, vol. 186.

32. Howard P. The Digital origins of dictatorship and democracy. Information technology and political islam. Oxford University Press. 2011.

33. Internet disrupted in Russia amid opposition protests [Электронный ресурс] // NetBlocks. URL: https://netblocks.org/reports/internet-disrupted-in-russia-amid-opposition-protests-98aRXQAo (дата обращения: 22.07.2021).

34. Kendall-Taylor A., Frantz E., Wright J. The Digital Dictators. How Technology Strengthens Autocracy [Электронный ресурс] // Foreign Affairs. URL: https://www.foreignaffairs.com/articles/china/2020-02-06/digital-dictators (дата обращения: 20.07.2021).

35. Krivy M. Towards a critique of cybernetic urbanism: the smart city and the society of control // Planning theory. 2016. № 17 (1). P. 8-30.

36. Levitsky S., Way L. Competitive Authoritarianism. Hybrid regimes after the Cold War. Cambridge University Press. 2010.

37. Melgaço L., Van Brakel R. Smart Cities as Surveillance Theatre // Surveillance & Society. 2021. № 19 (2) P. 244-249

38. Polyakova A., Meserole С. Exporting digital authoritarianism [Электронный ресурс] // The Brookings Institution. URL: https://www.brookings.edu/wp-content/uploads/2019/08/FP_20190826_digital_authoritarianism_polyakova_meserole.pdf (дата обращения: 20.07.2021).

39. Proposal for a regulation of the European parliament and of the council laying down harmonised rules on artificial intelligence (artificial intelligence act) and amending certain union legislative acts [Электронный ресурс] // EUR-Lex. URL: https://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/?qid=1623335154975&uri=CELEX%3A52021PC0206 (дата обращения: 20.07.2021).

40. Sterling B. The Epic Struggle of the Internet of Things. Strelka Press. 2014.

41. United Nations adopts resolution on human rights on the internet [Электронный ресурс] // CIVCUS. URL: https://civicus.org/index.php/media-resources/news/united-nations/geneva/5170-human-rights-council-adopts-new-resolution-on-human-rights-on-the-internet (дата обращения: 20.07.2021).

42. Zuboff S. The age of surveillance capitalism: the fight for a human future at the new frontier of power. PublicAffairs, 2019.

Первоначальный вариант статьи был опубликован в журнале «Управленческое консультирование»:

Томин Л.В., Балаян А.А. Политические эффекты цифровой трансформации городского управления (на примере г. Москвы) // Управленческое консультирование. 2021. № 11. стр. 21-32