Ни один исход не предрешён, но все ходы уже прописаны. Государство построило систему, которая производит насилие и привычку к нему: амнистии за боевые заслуги, размытые границы между «своими» и уголовными, замещение экономики военными заказами, легкая рука в отношении оружия. Когда такой механизм останавливают, он не рассыпается — он по инерции продолжает давить всё вокруг.

Отсюда и главный обман: будто «время всё вылечит». Война не лечит, она закрепляет. Она делает из случайной жестокости — навык, из страха наказания — привычку испытывать границы, из мужского унижения — политическую программу. Те, кто возвращаются, не превращаются автоматически в «новых граждан». Они приезжают с травмами, зависимостями, с обретённой уверенностью, что сила важнее закона. И если их встретит пустой рынок труда, высокие цены и чиновник с вечной просьбой «подождать», этот опыт быстро превращается в структуру — в банду, ЧОП, «ветеранское объединение», а затем в электорат.

Ответ силового ведомства на эту перспективу предсказуем: укреплять внутренние войска, возвращать бронетехнику в Росгвардию, расширять полномочия. Это политика ожидания кризиса: усиливать силовые структуры и вмешиваться лишь по факту, когда поздно предупреждать. Но такое «управление риском» лишь откладывает развязку. Там, где нужно менять условия (разоружение, демобилизация, социальные лифты), предлагается добавить ещё охраны у входа.

Внятный выход давно описан в мировой практике — разоружение, демобилизация, реинтеграция. Не лозунг, а программа с цифрами и сроками. Разоружение — это не раз в год рейд и пресс-релиз. Это выкуп оружия, реальные амнистии за добровольную сдачу, плотный контроль на старых и новых тропах серого импорта, особенно в приграничье. Демобилизация — не рукопожатие и медаль, а последовательный выпуск из строя: обязательный скрининг на ПТСР и зависимости, доступ к терапии, ограниченная по времени контрактная занятость, которая переживает «переходный год», когда привычка к войне сильнее любых разговоров, тут нужна реальная помощь и время. Реинтеграция — это деньги, а не плакаты. Учебные места, переквалификация, муниципальные квоты, льготы для бизнеса, который берёт ветеранов. И, главное, социальные службы, способные выдержать поток: не формально, а по-настоящему.

Без этого получаем политический феномен — не «преступность», а устойчивую группу влияния. Людей, которые умеют действовать вместе, не слишком боятся тюрьмы и друг другу верят больше, чем государству. Их легко организовать вокруг простых слов: «нас предали», «нам не дали», «мы имеем право». Это не просто опасные индивиды; это рабочая политическая машина, которая давит на кнопки силовых и криминальных каналов одновременно.

Внешний контур лишь усугубляет внутренний. Рынок нелегального и серого оборота оружия неизбежно просачивается за границу — туда, где есть готовая сеть покупателей и посредников. ЧВК найдут работу в Африке, на Ближнем Востоке, в Латинской Америке. Киберподрядчики, ободрённые «патриотическими» заслугами, переключатся на более выгодные цели — больницы, банки, инфраструктуру. Центральная Азия получит обратную волну миграции: возвращение безработных, но уже «опытных» — с каналами и железными гарантиями быстрого заработка. Казахстан окажется под привычным давлением «защиты русскоязычных», только без парадной техники и с «частными» колоннами, от которых всегда можно отмахнуться: «это не мы».

Сказать, что всё решает Кремль, — упростить картину. Да, он запускает и тормозит процессы, но не он один будет расхлёбывать последствия. Внутри — потому что общество сталкивается с волной насилия, которое уже получило оправдание и статус. Снаружи — потому что Россия слишком большая, чтобы её кризисы оставались внутри границ. Эта волна не признаёт визовых режимов; она идет по логистике: оружие, деньги, контракты.

Можно ли обезвредить «бомбу»? Да, но не теми же руками, что её собирали. Нужна политическая воля, которой в стране давно расходуют только на силовой инструмент. Нужна речь, в которой война перестаёт быть источником статуса. Нужны бюджеты не на парады, а на психиатрию, центры зависимости, на скучную, незаметную работу соцслужб. Нужны суды, которые снова страшнее «своим», чем «чужим». Нужен труд — не как наказание, а как способ вернуть чувство собственного достоинства, отличное от «я выжил».

Это выглядит утопией, пока война продолжается — и всё же другого пути нет. Иначе «послевоенное» станет просто другой формой войны: без фронта, но с теми же людьми и теми же навыками. Тогда боевая задача превращается в бытовую: научить человека снова жить рядом с другими и не считать их мишенью. Это скучно, дорого и долго. Зато единственное, что работает.

Последняя иллюзия, от которой стоит отказаться, — что «само рассосётся». Не рассосётся. Насилие — не симптом, который сходит сам. Его уменьшают институционально: контроль оборота оружия, демобилизация поэтапно, терапия, переквалификация, неизбежные приговоры. И чем дольше откладывать эту работу, тем тяжелее будет восстановление.