4 сентября галерея «Триумф» совместно с Бükü — бюро культурных переводов (Лейпциг) откроют выставку “Transmission. Young Leipzig Artists in Moscow”, посвященную роли современной живописи в контексте смещения границ искусства и его гибридизации. На выставке будут представлены работы выпускников Лейпцигской академии визуальных искусств из класса профессора Хериберта Оттерсбаха, а также работы приглашенных российских художников. Мы публикуем текст профессора о преимуществах живописи перед новыми медиа и о том, что она может предложить после постмодерна.

Эпоха модернизма поставила под вопрос все условности, правила и традиции — и это относится не только к живописи. Предполагалось, что постепенно их можно будет устранить за ненадобностью. Впоследствии это оказалось (или показалось) избыточным, но с тех пор нас преследуют сентенции в духе: «меньше значит больше», «form follows function» («форма следует за функцией») и т. д. Со временем обнаружилась еще одна проблема: то, что изначально задумывалось как полезный детокс, в итоге обернулось истощением. Долгое время, вплоть до сегодняшнего дня, в Европе и Америке представителей фигуративной живописи, привязанной к содержанию, клеймили париями. Однако все эти дебаты на тему «что еще годится, а что уже нет» являются контрпродуктивными, несвоевременными и узкокорпоративными. Ни само искусство, ни живопись в частности, не были изобретены в XX веке, и уж точно не стали позднебуржуазными проявлениями. И хватит уже понимать живопись как нечто исключительно постмодернистское. Этот узколобый взгляд на предмет ни к чему не приведет. Это сокращение и упрощение. Современная живопись, может, и висит на волоске, но к живописи в целом это не относится.

Фигуративная живопись — это медиум «задержки». В сравнении с устными нарративами, фоторепортажами или ожившими картинками ТВ и интернета живопись запаздывает. Но в этом и заключается, пожалуй, одно из главных ее преимуществ. Хотя фигуративная живопись вынуждена добывать визуальный материал из умозрительных представлений и фантазий, из вторых рук, изображений, представленных в визуальных медиа, и так далее, она способна создать нечто, чего не существовало бы без нее, без живописного образа. Это возможно в том случае, если живописи удается превзойти воспроизводимое изображение и сконцентрировать в картине фактический материал. Не случайно Марсель Дюшан предложил заменить слово «картина» на «задержка», указывая на ready-made характер фактов, с одной стороны, и длительность процесса создания живописи — с другой. Живопись телесна. Это индуктивная, соматическая, физическая память.

Перестройка культурных конвенций была приведена в движение классическим модернизмом. Тогда искусство обещало освобождение от условностей, но в скором времени это оказалось иллюзией. Поэтому программа эмансипации превратилась в «искусство ради искусства» освобождения, и мы могли наблюдать закат хорошего вкуса. Искусство перестало быть пространством утопии и инноваций, место которых занял принцип «Anything goes», «вся жизнь — просто мыльная опера, и нам от этого очень весело». Сегодня у всех на устах атмосферная, клубная, лаундж-культура — обозримая, идиллическая и управляемая. Постепенно искусство стало фактором душевного благополучия и туристическим объектом. Огорошенные, мы спрашиваем себя: «Как так вышло?». Дурной вкус существовал всегда, тут нет ничего нового. Новым и вполне закономерным стало то, что значительная часть этого дурновкусия, во всей его невежественности, сосредоточилась в сфере искусства, точнее, в области того, что теперь то и дело искусством называют. Огромный арт-бум последних лет лишь очевидное тому свидетельство. Этот процесс, вероятно, обусловлен тем, что значительное число «новых» людей эпохи постмодерна попало в сферу высокой культуры (точнее, ее трансляции и аккумуляции) из новых, развивающихся слоев общества, из нового среднего класса. В своей одержимости молодостью и в силу общего невежества, которое стало результатом образовательной катастрофы последних тридцати лет, они соотносят высокую культуру с «новым», с авангардом. Термин кажется им полностью ненагруженным. Почему они так поступают? Раньше это было необязательно. Очень жаль, что в искусстве стало так много от дурных вкусов.

Подобно тому как религии продолжают проповедовать акт спасения в отсутствие Спасителя, в мире искусства по-прежнему провозглашается новизна, хотя ничего нового не возникает. Таким образом, когда искусство склоняется перед этим спросом на утопию, со всей серьезностью полагая, что все еще может ее обслуживать, оно становится еще одной услугой из ряда других услуг. Оно уже ничем не отличается от коммерческой индустрии развлечений, которая предлагает всем подряд доступное лекарство в форме утопии-лайт, идиллии и китча. И вот мы вернулись к принципу исцеления искусством. Раньше такое искусство называли салонным. Но, короче говоря! Я больше не верю в благодать инноваций и авангарда — это не помогает! Искусство не институт утешения! Развлекательное искусство — возможно. Теперь, как мне кажется, интерес представляет не «новое», но «другое» — релятивизация и соответствие духу времени, смелость заниматься не анализом, а синтезом. И здесь живопись имеет центральное значение. Как и решительное, направленное в будущее, критическое рассмотрение ее законов и возможностей.

Что может предложить фигуративная живопись после постмодерна, который уже ушел в историю? Она должна (и, я думаю, мы на верном пути) заново выстроить свой канон, дабы преодолеть собственное расщепление на атомы, обратить вспять процесс самоуничтожения. Она и так уже излишне много подвергалась анализу и терапии. После того как пафос тотальности стал распознаваться как гаснущий сумеречный свет, который я бы охотно назвал последним проблеском модернизма, обнаружилось множество возможностей. И мы должны повернуться к ним лицом. Итак, речь теперь о том, чтобы сойти с рельсов редукции, специализации, атомизации живописи. «Меньше» теперь не значит «больше» и, может быть, уже вообще ничего не значит. Актуальная живопись должна обратиться к истории этого вида искусства и взять на вооружение эстетические и профессиональные достижения художников прошлого. Такие понятия, как орнаментация, виртуозность, мастерство, а также повествовательный (не анекдотический!) элемент нужно снова поднять на борт. Это те самые навыки, которые в эпоху модернизма казались, скорее, помехой и порой высокомерно сбрасывались со счетов.

Из открытости новым техническим возможностям, с одной стороны, и активизации возможностей упущенных — с другой, мог бы, вероятно, развиться новый, более обширный канон, способный обеспечить то, что я назвал бы живописным суверенитетом и компетентностью. Живопись имеет очень много общего с восприятием и восприимчивостью, но многое связывает ее и с мышлением, и с размышлением, со знанием и невежеством. Стать живописцем, быть и остаться им — психологический и интеллектуальный вызов высочайшего уровня. Я сужу по личному опыту. Будучи живописцем, человек попадает на поле боя, которое требует постоянного расширения.

А после всех этих рассуждений, дорогие читатели, я могу сказать лишь одно: Добро пожаловать в мир современной живописи!

Хериберт К. Оттерсбах, 2015

______

Хериберт К. Оттерсбах (1960, Кёльн, Германия), немецкий художник и профессор живописи в Академии визуальных искусств в Лейпциге с 2009 года. Его работы были представлены на персональных выставках в крупнейших музеях и галереях Лондона, Кёльна, Гамбурга, Цюриха, Нью-Йорка, Эссена, Токио, Пекина, Дюссельдорфа, Берлина и др., а также на многочисленных групповых выставках в Европе, Америке, Азии и Австралии. В 1992–1993 Хериберт К. Оттерсбах был приглашенным профессором в Centro de Arte e Communicacao visual AR.CO, Лиссабон, после чего преподавал в Университете штата Калифорния, Лонг-Бич, Лос-Анджелес (2003) и в Kunsthøgskolen, Осло (2011). Получил премию города Дармштадта в области искусства — приз Вильгельма Лота (2007). Живет и работает в Сёдерманланде, Швеция и в Лейпциге, Германия.