Источник: Легенды академика Юрия (Георгия) Кирилловича Толстого в формате 3D / А. Иванов. В. Панкратов, В. Руднев, Ю. Толстой // Новая юстиция. Журнал судебных прецедентов — 2009. — № 4 (5). С. 133 — 147.

[…] Сегодня в отечественном юридическом мире, кстати, политическом тоже, академик Юрий (Георгий) Кириллович Толстой личность не только самая известная, но и, пожалуй, самая легендарная. Причем, эти легенды рождаются и распространяются не только коллегами и учениками академика, а их у него сотни, (если не тысячи), но и самим Юрием Кирилловичем — его поведением, книгами, поступками, высказываниями.

Мы долго не могли определиться с жанром нашего повествования. Сначала решили пересказать жизнь академика Толстого своими словами (по образу и подобию имевшего успех очерка «Эпоха академика Владимира Николаевича Кудрявцева» [1]). Но то, что нам удалось узнать о личности Юрия Кирилловича в эту парадигму не вписалось. Потом думали заказать документальную повесть об академике его биографу (к сожалению, отыскать такового нам не удалось).

В конце концов, остановились на жанре неюбилейных заметок: не будем рассказывать о наградах академика, не будем доказывать какой он великий и что по праву занимает место на юридической Олимпе. Не будем цитировать его умные тезисы и важные теории. Это и без нас все знают. Расскажем о том, каков Толстой в жизни, общении с властью, коллегами и студентами. Ведь, на Олимпе хотя и обитали боги, но боги с человеческими слабостями. Их божественное поведение по Гомеру — яркая иллюстрация к «семи смертным грехам человеческим»[2]. Да и заголовок навеян олимпийскими сюжетами: поди, разберись, где тут правда, а где — вымысел. Одним словом — легенды!

Думаем, глубокоуважаемый академик не обидится, если в дальнейшем мы будем его называть просто Ю.К., как часто называют его студенты, ученики, а, порой, и коллеги. Впрочем, судя по воспоминаниям заслуживающих доверие очевидцев, именно так он и сам о себе (как о Ю.К.) позволял иногда высказываться.

Итак, сначала о себе и своих легендах расскажет сам Ю.К. Расскажет так, как он блистательно сделал это в автобиографической книге «Из пережитого…»[3]. Официальную точку зрения представит его коллеги по юридическому цеху, а его ученики вспомнят о неформальных встречах с Ю.К. и поделятся своими впечатлениями от общения с ним. На том и остановились. В результате, как нам кажется, получили первый в истории юридической публицистики опыт использования 3D-формата.

Толстой: Ума холодных наблюдений и сердца горестных замет

Когда я читал эти заметки близкому мне человеку, умному и проницательному, мой слушатель сказал:

— Обязательно нужно довести до сведения читателей, кто ты такой. Ведь далеко не все тебя знают.

С этой рекомендацией пришлось согласиться. Поэтому страничкам воспоминаний я предваряю краткую «субъективку», из которой будет ясно, кто есть кто.

Автор этих «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» –Толстой Георгий (Юрий) Кириллович, 1927 г. рождения, уроженец Ленинграда, доктор юридических наук, профессор Санкт-Петербургского университета, русский, беспартийный, женатый, имею сына Святослава, которому идет 16-й год. Считаюсь специалистом в области гражданского и хозяйственного права, а также теории права. Кроме работы на кафедре более 20 лет являюсь заместителем главного редактора журнала «Правоведение». Вхожу в состав нескольких специализированных Советов (на юридическом, экономическом и философском факультетах), имею свыше 150 научных работ (монографий, учебников, учебных пособий, статей, брошюр и т. д.).

Основные научные интересы сосредоточены в области совершен¬ствования гражданского законодательства, права собственности, жилищного законодательства, теории права. Более 10 лет был членом экспертного Совета ВАК по философским и правовым наукам, членом Комитета Конституционного надзора СССР (со дня его основания до самороспуска).

Потомок династии Толстых. Считается, что наша ветвь идет от Алексея Константиновича Толстого, хотя сам он был бездетным. В нашем роду были екатерининский флотоводец, победитель Чесменского боя, адмирал Спиридов и актер Александрийского театра Юрьев. Помимо русской в моих жилах течет украинская кровь (дед по линии матери Глушков — украинец), немецкая (прабабка по линии отца — немка), французская (прабабка по линии матери — обрусевшая француженка из рода Бенуа — Елизавета Александровна Баранова) и армянская (прадед по линии матери был армянин Санджанов, генерал-артиллерист русской Армии, один из участников русско-турецкой войны).

Родился я в семье инженера, мать преподавала иностранные языки. Вообще в моем роду помимо государственных мужей и военных были инженеры (прадед со стороны отца, дед со стороны матери), юрист (дед со стороны отца).

Бабушка со стороны отца окончила университет в Лозанне (Швейцария), знала пять иностранных языков, преподавала их и была переводчицей.

Крещен я Георгием, но печатаюсь как Юрий, поэтому коллеги больше знают меня как Юрия.

В партии (КПСС или какой-либо другой) никогда не был. Отказывался от вступления в партию, так как каждое такое предло¬жение сопровождалось посулами продвижения по служебной лестнице. А это было противно. Вообще испытывал недоверие к тем, кто вступал в партию, не рассчитывая на скудные ресурсы своего интеллекта.

Родителей лишился в раннем возрасте. Мать умерла от туберкулеза в возрасте 26 лет, когда мне было полтора года, а отец ушел из жизни в 1933 г. в возрасте 30 лет, когда мне еще не было шести лет. Воспитывался у родственников, поначалу со стороны отца, а потом — матери. Среднюю школу закончил с золотой медалью в 1945 году.

Поступил на юридический факультет в этом же году, окончил с отличием в 1950 г., поступил в аспирантуру. В 1953 г. защитил кандидатскую диссертацию, а в 1970 г. –докторскую. С 1956 г. — доцент, с 1972 г. — профессор. Моим учителем был крупнейший наш юрист академик — А.В. Венедиктов. Женился поздно, в 1975 году. Жена — Толстая Виктория Петровна, 1939 г. рождения, блокадница, преподаватель педучилища.

Ну вот, кажется, и все.

*** Конечно, это не «все». Это — только начало. Если вы обратили внимание, то Ю.К. в нашем заголовке — Юрий (Георгий) Кириллович Толстой. А сам Ю.К. называет себе Георгием (Юрием) Кирилловичем. В Интернете и печати та же «чересполосица». Объяснение «крещен я Георгием, но печатаюсь как Юрий, поэтому коллеги больше знают меня как Юрия» мало что объясняет. Так родилась первая легенда об академике Толстом — легенда его происхождения и имени.

Согласно плану реализации нашего 3D-проекта первым об этом должен рассказывать сам Толстой, потом — его коллеги, а затем и до учеников очередь дойдет. Тут потребуется некоторое пояснение. Сначала мы обратились к коллегам академика по юридической науке. Первая же реакция (проф. А. Тарбагаев) нас остудила: — А вы согласовали вопрос с Кропачевым (ректор и декан юридического факультета Санкт-Петербургского Государственного университета в одном лице)? В общем, первое же D нашего проекта оказалось под вопросом.

Тогда мы отправили редакционные письма трем самым известным в России политикам, которые учились у академика, с просьбой подтвердить или опровергнуть существующие легенды о Толстом. Откликнулся один человек — Председатель Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации Антон Александрович Иванов. Но при этом честно выставил условие: некоторые легенды о Ю.К. он комментировать не будет, хотя все их знает, о них у него есть собственное мнение по этому поводу. Из–за этого последовательность нашего изложения не всегда соблюдается.

Потом через Интернет с аналогичной просьбой обратились к десяти бывшим студентам Ю.К., пользователям российского сегмента всемирной паутины. Откликнулись трое. Их ответы проанализировал и в обобщенном виде представил редакции скромный пользователь Рунета, которого в сети именуют не иначе, как «Кондратъ» (имя это приклеилось к нашему соавтору еще в университетские времена и, как не без оснований считают некоторые эксперты, ныне стало его сущностью) [4]. Так что личность этого пользователя редакции известна, но Кондратъ, он и есть Кондратъ, поэтому мы решили ничего не менять и оставили все как есть.

Итак, легенда первая: потомок династии Толстых, нареченный Юрием в честь Брусилова

Толстой: О родных отца мне известно немногое. Прадед со стороны отца, Василий Александрович Введенский, окончил институт путей сообщения в Петербурге. Учился на медные гроши и подрабатывал репетиторством. Это не помешало ему успешно окончить институт. Женился на немке Юлии Карловне. От брака было трое детей — две дочери Юлия и Зинаида (моя бабушка) и сын Александр. Долгое время Василий Александрович жил в Воронеже, где дослужился до начальника Управления Юго-Восточных железных дорог (по нынеш-ним меркам — начальника управления дороги). Бабушка с золотой медалью окончила в Воронеже гимназию и вышла замуж за графа Николая Алексеевича Толстого, моего деда. От брака с ним имела троих детей — двух дочерей Татьяну и Анастасию и сына Кирилла, моего отца.

Дед вел довольно беспутный образ жизни, увлекался охотой, цыганами, карточной игрой, любил выпить и поволочиться за женщинами. Бабушке его бесконечные измены надоели и, в конце концов, она с ним разошлась. Вступила в гражданский брак с Николаем Федоровичем Басовым, который в ту пору, насколько известно, был мировым судьей. Впоследствии это обстоятельство тщательно скрывалось. Узаконить их отношения удалось лишь после революции, бабушка из графини Толстой превратилась в гражданку Басову. Дед, выпускник юридичес¬кого факультета Московского университета, служил в Министерстве уделов. Был лесничим в одной из центральных губерний, кажется, Курской…

Оставим теперь на время семью Введенских-Толстых и перенесемся в Закавказье, где в тогдашнем Тифлисе жил Израил Иванович Санджанов, мой прадед, генерал-артиллерист русской Армии, участник русско-турецкой войны. Бабушка рассказывала мне, что во время войны походная палатка прадеда была неподалеку от той, в которой расположился принимавший участие в походе композитор Ипполитов-Иванов. Прадед напевал полюбившийся ему мотив. Композитор его услышал и положил в основу одного из своих произведений, которое посвятил моему прадеду.

Израил Иванович жил в Тифлисе и был близок к наместнику Кавказа, великому князю Михаилу Николаевичу. Женат Израил Иванович был на француженке, урожденной Бенуа.От брака с нею у него были несколько дочерей и один сын Михаил, с которым мне довелось познакомиться уже после войны. Как звали всех дочерей и сколько их было, — я не знаю. В их числе были Аделаида, моя бабушка, и Наталья, тетя Наташа …

Бабушка вышла замуж за Леонида Викторовича Глушкова, военного инженера, выпускника Военно-инженерной академии в Петербурге. По национальности дед — украинец, родом с Харьковщины, происходил из обедневшей дворянской семьи. Учился в Петербурге, очень нуждался и пробавлялся репетиторством. От брака родились две дочери — Наталья, моя мать, Ирина и сын Виктор, которого называли на французский манер Виктóр…

Соблюдая хронологическую последовательность, должен сказать несколько слов о судьбе Юрика Брусилова, двоюродного брата моей матери. Во время войны он стал георгиевским кавалером. Жизнь его оборвалась трагически. В городе Глухове, в одной из центральных губерний, он был расстрелян матросами. Подчиненные ему солдаты, спасая свою шкуру, не защитили своего командира. У нас дома хранится несколько фотографий красавца-офицера с георгиевским крестом, одна из них с дарственной надписью дяде Лене, моему деду.

Незадолго до своей гибели он был помолвлен. Невеста его оказалась за границей, где у нее от другого человека родился сын, которого она назвала Юрием. В честь и память Юрика Брусилова Юрием (Георгием) нарекли и меня, чем горжусь.

Кондратъ: Мы не были уверены, что Юрий Кириллович дворянского роду, хотя легко было догадаться, что он, конечно, «из тех, из бывших». Его выдавали интеллигентность, манера поведения, образ речи, легкое грассирование, даже походка. Кстати, Толстые по части советского академичества, похоже, обогнали другие дворянские фамилии.

Я как-то заглянул в Интернет и нашел там не только Алексея Николаевича Толстого, начинавшего графом, а закончившего советским писателем и академиком АН СССР, но и правнука Льва Николаевича Толстого академика–филолога Никиту Ильича Толстого, чья дочь Анна, известная как Фекла Толстая, царит и царствует сегодня на Первом в «Школе злословия». А Татьяна Толстая запросто заходила к нам в гости, когда мы снимали комнату в доме за Исаакиевским собором, о чем мои друзья до сих пор вспоминают с чувством глубокого удовлетворения. Впрочем, Татьяна пошла от другого Толстого — Алексея Николаевича — поэтому никакого отношения к Ю.К.¸ она, скорее всего, не имеет. Но это так, к слову.

Учились мы у Юрия Кирилловича со товарищами, (в число которых, конечно же, входили и представительницы прекрасного пола), в середине 70-х годов прошлого века. Получается, что Ю.К. тогда только-только перевалило за сорок. Он еще не стал академиком и даже член-корреспондентом, был просто профессором кафедры гражданского права. При личном общении студенты обращались к нему только по имени-отчеству — Юрий Кириллович, именно так он нам сам представился. А за глаза — просто Толстой, или (для краткости) — Ю.К.

Если бы при первом знакомстве Ю.К. сказал — Георгий Кириллович, вопросов бы не было, но про Георгия ни я, ни мои однокашники ни разу не слыхали ни от самого Ю.К., ни от его многочисленных коллег.

Байки о нем ходили разные. Однажды, рассказывая, что на него и на даму преклонных лет, которую он сопровождал, напала ворона, Ю.К, как о само собой разумеющимся, упомянул, что его спутница была одета в «каракулевый сак». Заметив нашу реакцию, Ю.К. кратко и точно описал эту верхнюю женскую одежду. Мы все отметили его абсолютное знание предмета. С тех пор я тоже знаю, что такое каракулевый сак, хотя сам ни разу в жизни его не видел.

А вот еще одна. Попросил как-то Ю.К. профессора Ряженцева и еще двух преподавателей с кафедры государственного права помочь ему в перетаскивании домашней мебели (толи в связи с переездом, толи в связи с покупкой). Те согласились, и весь предпраздничный день таскали мебеля на руках, поскольку лифта в старинном подъезде не было. Когда работа была закончена, тетушка Ю.К. сухонькой ручкой достала из ридикюля десятку и протянула ее Ряженцеву.

 — Маманн, — профессоре! Маманн, — профессоре! — в панике вскричал Ю.К. по-французски, заминая возникшую неловкость (в семье говорили по-французски).

Не следует думать, что труды Ряженцева пропали даром. Тетушка Ю.К. накрыла на стол и это дело отметили, причем, как положено, так что в конечном итоге вопрос был решен в лучших академических традициях нашего прошлого, настоящего и, надо полагать, будущего.

А фразу — «Маманн, — профессоре!» — мы часто, к месту и не к месту употребляли на факультете и не обязательно при встрече с профессором Ряженцевым.

*** Ю.К. повезло. При его родословной и советских нравах 30-годов легко можно было вылететь на обочину жизни. Что его … спасло? Наверное, домашнее воспитание. Можно только позавидовать Ю.К., что его многочисленные родственники как по отцовской, так и по материнской линии не бросили его, не отдали в какую-нибудь ШКИД — Школу имени Достоевского. Да и сам Ю.К., судя по его воспоминаниям, ценил домашний уют, на мальчишескую волю, как тысячи пацанов того времени, не рвался.

Может быть, ключом к этому периоду жизни Ю.К. была история, услышанная им уже взрослым от профессора О.С. Иоффе. Тому, в свою очередь, поведал ее известный арбитр Я.А. Донде. В арбитраже часто появлялся одетый с иголочки юрисконсульт, но почему-то без галстука. Донде это заинтриговало. Его так и подмывало спросить, — почему он без галстука? И вот, однажды, когда они были одни, Донде этот вопрос задал. Юрисконсульт ему ответил: знаю, что вы человек порядочный, поэтому отвечу начистоту. Когда я узнал об отречении государя императора, то дал себе слово, что галстук больше не надену. Странные, все–таки, эти люди — дворяне.

Легенда вторая: домашнее воспитание

Толстой: После смерти матери семья наша распалась. Отец уехал работать на Урал. Вначале он служил в Свердловске (ныне Екатеринбург), а затем перешел на строительство Магнитогорского металлургического комбината, где дослужился до начальника паросилового цеха. Меня отдали на воспитание в семью моей тети со стороны отца и ее мужа, где я рос вместе с моей двоюродной сестрой Мариной, которая была на год старше меня. Воспитывала нас Елизавета Александровна Глинкова, которая вплоть до своей кончины заменила мне мать. Мы с Мариночкой очень любили друг друга, хотя иногда я ее и обижал, чем сих пор казнюсь. Но она мне как младшему все прощала…

Вспоминаю такой эпизод. Мариночка за что-то была наказана. А вечером у нас были пироги с маком. Тетя Туся не разрешила дочери сесть за стол. Она тайком, как нам казалось, примостилась под столом, у стула, где я сидел, а я незаметно передавал ей под стол куски пирога. Взрослые, по-видимому, это заметили, но сделали вид, что ничего не произошло, решив, что добрые чувства нужно поощрять. Родилась Мариночка 13 сентября 1926 года. Ровно через пятьдесят лет, день в день, у меня родился сын! Ну как не верить после этого, что в жизни что-то есть, и сына принесла мне не только моя жена, но и моя незабвенная сестра.

Жившая в Париже тетя Наташа присылала нам с Мариночкой заграничные вещи, которые в то время были; в диковинку. Когда Елизавета Александровна выводила нас гулять в парижских костюмчиках, то окрестная детвора сбегалась на нас смотреть. Если судить по фотографиям, то мы, несмотря на трудные времена (начало тридцатых годов), выглядели как очень ухоженные дети из благополучной семьи. Достаточно было посмотреть на наши лица, чтобы определить, что мы из бывших…

В 1935 году я пошел в школу — 32-ю школу Дзержинского района (ныне 203-я школа им. Грибоедова). Уже тогда вовсю развернулись репрессии, которые достигли своего пика в 37—38 годах. Только много лет спустя я узнал, что в нашем классе почти у половины моих соучеников кто-то в семье был репрессирован. Причем дети тщательно скрывали это друг от друга. Представляю себе, какой леденящий холод вселялся в их души…

Война. В Ленинграде началась эвакуация детей. Встал вопрос, что со мной делать — эвакуировать или оставлять в городе. В конечном счете решили эвакуировать. Но с кем — со школой или с детьми адвокатов, судей и прокуроров. Дело в том, что бабушка и тетя работали в коллегии адвокатов — бабушка секретарем юридической консультации на Фонтанке, а тетя — бухгалтером-ревизором президиума. Выбор пал на коллегию адвокатов. Перед отъездом я был у бабушки Басовой, где кроме нее и меня были ее муж Николай Федорович, моя тетя Татьяна Николаевна и ее муж Александр Петрович. Двоих, Николая Федоровича и тетю Тусю, я видел последний раз, оба умерли в блокаду.

Антон Иванов: Как полагают многие, время скромности сейчас прошло. Юрист должен выглядеть солидно, если не сказать больше — богато. Этому требованию Ю.К., честно говоря, никогда не соответствовал и, наверное, не будет соответствовать. И дело здесь не только в малом достатке, который имеет преподаватель, но и в привычке.

Жизнь при советском строе была полна неожиданностей: периодически становились недоступными, а то и вовсе исчезали определенные категории товаров, а в более ранние периоды достаток, если он имелся у человека, не относящегося к партийно-государственной номенклатуре, мог стать поводом для ареста. Да и сиротское отрочество, и юность не способствовали развитию потребностей. Ю.К. жил и живет весьма скромно, хотя ненависти к режиму, который лишил его семью достатка, не испытывает и не стремится за свои тяготы и лишения в молодости предъявить кому-либо счет.

Тот, кто сформировался в период сталинского режима, а затем долгие годы был невыездным, не знал, как живут его коллеги за рубежом, а если даже и знал, то эмоционально этого не ощущал. Не арестовали, не посадили в тюрьму — и слава Богу. Знание о чужом достатке не волнует, пока не примеришь его на себя. А ежедневное унижение бытовыми проблемами со временем становится настолько привычным, что вынуждает забыть о том, как может быть. И когда возникает возможность позволить себе чуть больше, чем раньше, она перестает быть интересной. Как тут не вспомнить эпизод с заказом в ресторане foie gras (фуа-гра, паштет из гусиной печенки, французский деликатес — прим. ред.), когда Ю.К. сие блюдо с пренебрежением отставил в сторону и потребовал просто пожарить филе лосося. Об устрицах в таком случае можно было бы даже не заикаться.

Кондратъ: Ю.К. довольно поздно женился и, как нам казалось, к женщинам своего возраста и младше относился с некоторой опаской. Надо сказать, что особы женского пола это прекрасно чувствовали и особо симпатичные иногда пытались проверить на Толстом свои чары, а заодно посмотреть, будет профессор краснеть или нет, если ему задать какой-нибудь вопрос из разряда деликатных. Толи чары в большинстве своем были мнимыми, толи женщины по своей девичьей привычке Толстого не дооценивали, не знаю, но заставить его смущенно отвести взгляд, или, тем более, покраснеть, им не удавалось.

Может быть, их это только раззадоривало, потому, что попыток своих они не прекращали. Вот однажды Марина N., сейчас она уже бабушка, а тогда довольно-таки молоденькая нахалка, улучила момент и при достаточно большом стечении народа задала Толстому вопрос:

— Юрий Кириллович, Вы меня помните, в прошлом году Вы меня в гости приглашали?

— И Вы приходили? — растерянно спросил у нее Ю.К.

Припоминаю еще одну историю, связанную с Ю.К. Столовая на юридическом факультете не отличалась высоким качеством приготовления блюд. Если она чем и привлекала студентов, то, в основном, своими низкими ценами. Преподаватели же заглядывали в нее только в случае крайней необходимости. Юра Новолодский с пятого курса рассказывал, что как-то в эту столовую заглянул Толстой. Был четверг. Страна испытывала дефицит мяса, и поэтому Коммунистическая партия и Советское правительство обязали общепит по четвергам торговать исключительно рыбой, которая в СССР была почему-то дешевле мяса.

Я несколько раз задавал разным людям вопрос о загадках такого ценообразования, но разумного объяснения этому феномену так и не получил. Официально все это называлось — рыбный день, о существовании которого Толстой, видать, подзабыл.

— Только рыба — объявила ему из–за прилавка молодая деваха в белом халате, стоя у подноса с пережаренным хеком.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — только и сказал разочарованный Юрий Кириллович.

С того момента многие на факультете стали называть четверг не рыбный, а Юрьев день.

*** И следующие период жизни Ю.К. можно отнести к везению. Он сам так сформулировал этот тезис: — учились мы в период культа личности, но научная жизнь на факультете в те годы била ключом.

Повезло, может быть, потому, что он вернулся в Ленинград, пошел учиться в Ленинградский университет, и наука стала для него стала тем спасительным кругом, который позволил выбраться … на светлые воды вольнодумства. И конечно, повезло, что он …глянулся академику Анатолию Васильевичу Венедиктову, признанному авторитету в области гражданского права.

Ю.К. так вспоминает о встрече с Венедиктовым: «В один из дней (не помню уж, какого времени года) я стоял на Университетской набережной и ждал трамвая. Неожиданно ко мне подошел наш зам. декана В.А. Иванов, рядом с которым был А.В. Венедиктов. «А вот это тот самый Толстой, за которого Вы хлопотали», — сказал Иванов. «Все в порядке, — продолжал Вадим Александрович, обращаясь уже ко мне, — тебя освободили».

Дело в том, что я подал заявление об освобождении от платы за обучение. Плата была мизерной, ее вычитали из стипендии, но для меня и это было ощутимо. После слов Иванова я окончательно растерялся и подал Венедиктову руку. Ему не оставалось ничего другого, как ее пожать».

Легенда третья: как становятся учеными

Толстой: В августе 1945 года мы вернулись в Ленинград. С поезда угодил в больницу с очередными приступами малярии. Провалялся в больнице около месяца и выписался лишь в сентябре. И вот здесь мой золотой аттестат пригодился. Без каких бы то ни было проволочек меня без экзаменов зачислили на юридический факультет Ленинградского университета, который в то время как и сейчас, был безымянным.

Одно время Университет носил имя тогдашнего наркома просвещения А.С. Бубнова, после того, как Бубнов попал в стан врагов, его имя было снято, а имя А.А. Жданова, которое университету присвоили после смерти Андрея Александровича в 1948 г., впоследствии тоже сняли. Будем надеяться, что впредь Университет навсегда останется безымянным. Он вобрал в себя такое созвездие имен, что вполне этого заслужил.

Нужно сказать, что я испытывал колебания, куда мне поступать — на филологический или юридический. Решающую роль в моем выборе сыграло влияние Александра Владимировича Тюфяева, давнего знакомого нашей семьи, настоящего петербуржца, который помогал бабушке и тете во время блокады и вместе со своей женой, которую тоже звали Александра Владимировна, принял в нас живейшее участие по возвращении в Ленинград. Александр Владимирович был очень крупным юристом, окончившим юридический факультет Петербургского университета. Происходил он из дворянской семьи, отец его занимал довольно видное положение.

Учились мы в период культа личности и под завязку были насыщены ароматом той страшной эпохи, в которую жили. Счастье наше в том, что мы не осознавали, в какое время живем. По существу, дамоклов меч был занесен над каждым и благодаря неосторожному слову, чьему-то навету, а то и просто так мог опуститься. Профессорско-преподавательский состав был довольно сильный, но уйму времени отнимало штудирование трудов классиков марксизма-ленинизма, их конспектирование и выискивание в них гениальных мыслей, которых на самом деле не было.

Насквозь политизированы были курсы теории государства и права, который читал проф. М.Я. Раппопорт, и государственного права, который читал доц. С.М. Равин. Только теперь понимаешь, какой мертвечиной нас пичкали. Основным руководством по курсу теории государства и права был учебник Голунского и Строговича, написанный по установкам пресловутого совещания по вопросам права в 1938 г. По курсу государственного права рекомендовался учебник под редакцией А.Я. Вышинского. Оба эти пособия были насквозь политизированы, нашпигованы цитатами из произведений великого вождя народов. От права в них мало что оставалось.

И все же научная жизнь на факультете в те годы била ключом. У нас, студентов, был неподдельный интерес к науке. Едва ли не каждый считал честью выступить с докладом в студенческом научном кружке. Особой популярностью пользовались кружки по истории государства и права, гражданскому праву и уголовному праву. Руководили ими И.И. Яковкин, А.В. Венедиктов и М.Д. Шаргородский. Научные конференции собирали многочисленные аудитории, диспуты затягивались до позднего вечера, а то и до ночи. Как правило, они происходили в 88-й аудитории, забитой до отказа.

На одной из них студент-старшекурсник Борис Хаскельберг (впоследствии профессор Томского университета) выступал с докладом о clausula rebus sic stantibus (оговорка о неизменности условий обязательства). Я слушал и почти ничего не понимал. Это меня раззадорило, и я решил всерьез заняться гражданским правом.

Пожалуй, Хаскельберг одним из первых пробудил у меня интерес к цивилистике. Помню диспут о вине и причинной связи, который собрал столь многочисленную аудиторию, что его перенесли в Актовый зал. С докладом на нем выступал О.С. Иоффе, которого не без оснований считали восходящим светилом…

Пришла пора распределения. Анатолий Васильевич (Венедиктов — прим. ред.) прочил меня в аспирантуру. Чтобы поднять свое идеологическое реноме, я незадолго до окончания Университета вступил в комсомол. Анатолий Васильевич мне сказал, что если я этого не сделаю, дорога в аспирантуру закрыта. Помнится, я тогда спросил Венедиктова: «А почему Вы не вступаете в партию?». Он отшутился: «Потому, что не хочу быть проректором Университета». «К тому же, — добавил он, — из комсомола по возрасту Вы сможете выйти», что я впоследствии и сделал.

Приближался к концу срок моего пребывания в аспирантуре. Незадолго до распределения ко мне подошел наш декан С.И. Игнатов и сказал: «Мы хотим тебя оставить на факультете, но тебе нужно будет вступить в партию. Я и Королев (тогдашний секретарь партбюро) дадим тебе рекомендации». Поблагодарив за доверие, я ответил, что хотел бы, чтобы вопрос о моем оставлении на факультете решался независимо от того, вступлю я в партию или нет. Игнатов, видимо, не ожидал такого ответа, но, будучи человеком порядочным, оставил его без последствий. Другой бы на его месте меня просто-напросто схарчил.

Антон Иванов: Лекции, которые он читает, всегда содержательны и выражают его гражданскую позицию. В них нет дешевого блеска, стремления покрасоваться, готовности исказить смысл ради популярности у слушателей. Его лекции рассчитаны на вдумчивого студента, который стремится понять логику гражданского права, а не гонится за простотой. Именно с ним Ю.К. ведет свой диалог о проблемах права, не боясь показать свои сомнения. Ведь юриспруденция имеет очень мало логически доказуемых выводов, а спор о ее понятиях можно вести с различных методологических позиций.

Весьма любопытна его манера читать лекции. Легкое грассирование, связанное с ранним изучением французского языка, использование латыни, постоянное обращение к примерам из классики — все это рождает у слушателей ощущение каких-то дореволюционных времен. А если сюда добавить увлечение стихами и их цитирование, то образность еще более возрастет.

Сейчас в подобной манере читать лекции не принято, хотя есть в ней что-то притягательное, то, чему нельзя научиться, но нужно с ним вырасти. Когда же необходимо быть пафосным или жестким, высказать к чему-нибудь свое негативное отношение или поставить человека на место, Ю.К. способен сделать это в столь вежливой форме, что адресатам или бдительным цензорам остается пенять лишь на себя.

Многие, кто сталкивался с Ю.К., говорят о его чрезмерной строгости. В самом деле, сдать ему экзамен на «отлично» могут лишь очень хорошо подготовленные студенты, но тем дороже эта оценка. Встречаешь иногда нашего выпускника, работающего на практике, и он как высшее доказательство уровня своих знаний приводит отличную оценку по гражданскому праву у Толстого.

Несмотря на всю требовательность, Ю.К. Толстой всегда очень вежлив по отношению к студентам. С самого первого курса он называет их только на «Вы» и постоянно делает замечания тем, кто нарушает это требование.

Кондратъ: Ю.К. был пристрастен. Ко всем он относился с достаточной строгостью, но некоторые поблажки делал только для тех студентов, которых по каким-то одному ему ведомым критериям выделял в положительном плане.

Например, к нему можно было подойти и без объяснения причин сказать, что сегодня к семинару ты не готов, но сделать это нужно было только до начала занятия, и тогда ЮК вопросов тебе не задавал. Если свою неподготовленность кто-либо демонстрировал уже в ходе семинара, Ю.К. был непреклонен, со всеми вытекающими последствиями. Он навсегда вычеркивал такого студента из списка тех, с кем готов был неформально общаться.

Много лет назад в одной книжке, кажется, она называлась «Где сходилось небо с холмами» [5], я прочел, как один композитор ехал в поезде и, слушая радиотрансляцию, тоскливо считал, сколько песен получилось из его симфонии, которую композиторы-песенники растащили на шлягеры, сделав из каждой симфонической фразы самостоятельный музыкальный хит.

Этот образ, на мой взгляд, применим и к Ю.К. Слушая его лекцию, я ловил себя на мысли, что практически из каждого ее фрагмента можно «сделать» самостоятельную статью, настолько плотной и насыщенной была каждая сформулированная лектором мысль. У преподавателей нынешнего поколения я такого не встречал. Смело могу назвать лекции Ю.К. юридическими симфониями.

*** Отношения Ю.К. с Анатолием Александровичем Собчаком прошли несколько фаз — от дружбы семьями до словесной перепалки. Сначала Ю.К. познакомился с Ноной, первой женой Собчака. По Питеру ходил даже слух, что Собчак «отбил» Нону у самого Толстого. Ю.К. по этому поводу объяснился просто: отбивать ее у меня никому не пришлось, поскольку ни я, ни она никогда не претендовали друг на друга.

Ю.К. в своей книге вспоминает такой эпизод: «Вскоре Толя (Собчак — прим. ред.) поступил в аспирантуру в Ленинграде, обменял квартиру в Невинномысске, которую он получил как молодой специалист, на комнату в коммунальной квартире в Ленинграде. Я помог ему ускорить прописку в Ленинграде и обмен площади. На новоселье в Ленинграде я явился к нему с ананасом, но так как какое-то время я хранил его для этого памятного дня, он у меня испортился. К сожалению, то же произошло впоследствии и с нашими отношениями».

Легенда четвертая: за что Ю.К. «прокатил» Анатолия Собчака

Толстой: Анатолий Александрович довольно быстро подготовил кандидатскую диссертацию на ту же тему, что и дипломная работа, — «Ответственность за вред, причиненный источником повышенной опасности». Мне вновь выпало быть рецензентом (руководителем был О.С. Иоффе). Положительно оценив диссертацию, я обратил внимание на ряд содержащихся в ней неточностей и фактических ошибок. Свои замечания я передал Анатолию Александровичу, будучи уверен, что он их учтет. К сожалению, он этого не сделал! Это меня насторожило. В наших отношениях наметилась первая трещинка.

Своими учителями, в первую очередь, академиком А.В. Венедиктовым, я был воспитан в духе благоговейного отношения к науке. Если кто-то из оппонентов делал мне замечания, то я так или иначе на них реагировал. И уж во всяком случае, не могло быть и речи, чтобы я не выправил фактические ошибки, на которые мне указывали. При прохождении кандидатской диссертации А.А. Собчака я обнаружил отступление от этих непреложных принципов научной работы, причем мне это было особенно больно, поскольку это касалось моего младшего коллега, с которым я связывал столько надежд!

Но как бы там ни было, Анатолий Александрович успешно защитил кандидатскую диссертацию…

И вот в 1971 г. он выложил на стол первый вариант своей докторской диссертации. Я снова был одним из ее рецензентов. Прочел я ее самым внимательным образом и, надо сказать, с интересом и не без пользы. У меня сложилось мнение, что работа написана человеком, несомненно, способным, в ней есть целый ряд заслуживающих внимания положений, но она еще сыровата, многое в ней недодумано–только намечено пунктиром, а есть и фактические ошибки, в частности, погрешности против действующего законодательства.

Я и сейчас твердо придерживаюсь того мнения, что ученый может отстаивать концептуальные положения, в обоснованности которых внутренне убежден, и никто не вправе навязывать ему свое видение тех или иных проблем, но он обязан досконально изучить действующее законодательство, труды своих предшественников, хотя бы для того, чтобы не изобретать велосипед и не ломиться в открытую дверь. Все это я без обиняков высказал при обсуждении диссертации на кафедре.

К сожалению, тогдашний заведующий кафедрой профессор О.С. Иоффе меня не поддержал. Его подкупила антихозяйственная направленность диссертации, которая, как мне кажется, заслонила от него содержавшиеся в диссертации огрехи. Если бы Иоффе предложил Собчаку учесть сделанные замечания (а их делали все рецензенты независимо от общей оценки диссертации) и был бы назначен разумный срок для проверки того, насколько замечания учтены, то я уверен, что решение кафедры о допуске диссертации к защите было бы единодушным и Собчаку не пришлось бы спустя десять лет вторично защищать диссертацию. К сожалению, этого сделано не было.

Кафедра, несмотря на мои возражения, вынесла решение о допуске диссертации к защите. Это решение поставило меня в очень трудное положение. На чаше весов находились, с одной стороны, тесные отношения, которые связывали меня с Собчаком в течение пятнадцати лет, прячем не только служебные, но и чисто личные, мнение О.С. Иоффе, которого я всегда считал, да и теперь считаю очень крупным ученым; с другой стороны, привитое мне моими учителями, в первую очередь А.В. Венедиктовым и В.К. Райхером, не допускающее никаких скидок безжалостное отношение и к самому себе, и к своим коллегам при оценке наших работ. Я предпочел последнее.

Что я сделал? Выбрал замечания, которые Собчак обязан был так или иначе учесть, причем свел их к минимуму и даже наметил пути учета этих замечаний, и предупредил его, что если он их не учтет, то я буду вынужден выступить на защите против присвоения ему ученой степени. Последняя попытка прийти к взаимоприемлемому решению состоялась у меня на квартире в декабре 1971 г. (в канун очередной годовщины тогдашней Конституции). Анатолий Александрович стоял на своем. Я тоже отказывался снять свои сведенные к минимуму замечания.

Все это привело к тому, что при защите Анатолием Александровичем докторской диссертации в, марте 1972 г. я выступил против. Несмотря на это, после выступления Иоффе в поддержку диссертации Ученый совет подавляющим большинством голосов присудил Анатолию Александровичу докторскую степень.

Дальше события разворачивались следующим образом. Диссертация поступает в ВАК (в то время я еще не входил в состав экспертного Совета ВАКа). Ее направляют на отзыв «черному» рецензенту, который держит ее свыше года (!), после чего в ВАК поступает резко отрицательный отзыв объемом свыше 50 машинописных страниц.

Не помню, направлялась ли диссертация на отзыв еще одному рецензенту (кажется, да, причем отзыв был положительным), после чего диссертация по сложившейся тогда практике ВАКа направляется на повторную защиту в спецсовет Института государства и права АН СССР. Вновь я оказываюсь в трудном положении. Направлять ли в спецсовет свой отзыв о диссертации или нет. Решил идти до конца. Подумал, что, если отмолчусь, сославшись на то, что я член экспертного Совета ВАКа, это будет истолковано как научная трусость. В результате повторной защиты диссертации по ней было вынесено отрицательное заключение. Состоялось это в декабре 1976 г., после чего Собчак свою диссертацию из ВАКа отозвал.

Для меня это закончилось словесным оскорблением со стороны Собчака после его возвращения из Москвы с неудачной защиты и вынужденным уходом с кафедры гражданского права, на которой я проработал свыше четверти века, и переходом на кафедру государственного права, где я работал в течение трех лет.

Вернулся я на кафедру лишь в начале 1980 г., после того, как Иоффе покинул пост заведующего кафедрой, а затем и должность профессора кафедры, причем Собчак в числе других лиц, которые в то время его поддерживали, всячески этому противодействовал. К диссертации Анатолия Александровича пришлось вновь вернуться в конце 1981 — начале 1982 г., когда он представил ее новый вариант. И вновь я оказался ее рецензентом. К сожалению, и на этот вариант я не смог дать положительный отзыв. В чем-то она даже проигрывала по сравнению с первым вариантом, поскольку была написана почти целиком по литературным источникам и во многом утратила критическую остроту.

Против допуска диссертации к защите кроме меня голосовали тогдашний заведующий кафедрой профессор К.Ф. Егоров и профессор В.А. Мусин, воздержались доценты К.К. Лебедев и Т.А. Фаддеева. Большинство кафедры рекомендовало диссертацию к защите. В 1983 г. Анатолий Александрович успешно защитил эту диссертацию во Всесоюзном научно-исследовательском институте советского законодательства. При прохождении диссертации в ВАКе она после получения положительных отзывов «черных» рецензентов была утверждена.

К тому времени я был настолько измотан борьбой вокруг этой диссертации, что на заседание экспертного Совета не поехал, сказав тогдашнему заместителю председателя Совета профессору А.М. Васильеву, что не буду возражать против присуждения Анатолию Александровичу докторской степени.

На этом одиссея с присуждением Анатолию Александровичу докторской степени закончилась.

Антон Иванов: В отличие от многих известных ученых, которые занимаются лишь собственным продвижением в науке, Ю.К. главное внимание, во всяком случае последние 20 лет, уделяет своим ученикам (аспирантам и соискателям). И дело не в количестве учеников, а в подходе к ним. Они не могут рассчитывать на какое-либо снисхождение или поблажки.

Любая работа оценивается по наивысшему счету. Пока ученик не усвоит требуемый объем знаний, занятия с ним будут продолжаться. И лишь при полной уверенности Ю.К. в том, что кто-то напрочь лишен способностей, он прекращает работу с ним, делая это столь корректно, что нет повода для обиды. Во время бесед с учениками происходит творческий обмен мнениями, в результате чего их знания углубляются. Таким образом, стать учеником Ю.К.– одновременно и почетно, и опасно.

Каждая встреча с Ю.К. надолго остается в памяти. В последние годы он принимает учеников у себя дома, причем общается с каждым из них несколько часов. И не имеет значения, обсуждается ли какая-либо тема из числа входящих в кандидатский минимум или письменная работа,– будьте уверены, разговор продлится долго. Разумеется, это общение выходит далеко за рамки тех требований, которые предъявляются к работе с аспирантами и соискателями. В нем каждый находит что-то свое.

По сути, общение — бесценный дар учителя, который начинаешь по-настоящему осознавать, лишь столкнувшись впоследствии с черствостью и себялюбием коллег по науке. И Ю.К. постоянно напоминает своим коллегам о долге учителя, действуя по отношению к ним в качестве неприятного, но так необходимого нравственного императива.

Все эти принципы работы с учениками позволили Ю.К. Толстому создать свою научную школу, конечно не в организационном, а в духовном смысле. Его ученики во многом усвоили преподанные им принципы работы, и хотя их взгляды часто расходятся со взглядами Ю.К., принципы рассуждения о праве, подход к познанию законов, дотошность, внимание к доктринальным аспектам остаются едиными. Ученики продолжают поддерживать связи друг с другом и со своим учителем, образуя общий круг и стараясь следовать в своей научной деятельности тем принципам, которые пытался привить им Ю.К. Толстой. Впрочем, судить об этом должны потомки. Пока же можно сказать, что связующим звеном для своих учеников выступает сам Ю.К.

Кондратъ: В нашей студенческой иерархии первое место на юридическом Олимпе занимал профессор Иоффе, и, надо понимать, вовсе не потому, что его звали Олимпиадом Соломоновичем. Второе место занимал Ю.К. Третьим шёл Собчак. Если первые двое пользовались уважением и любовью студенческой братии, то Собчак вызывал у нас только уважение. Конфликты, если таковые были, за пределы кафедры не выносились, а самим разобраться что к чему у нас, естественно, мозгов не хватало, да и времени не было.

Многие отмечают, что Толстой одновременно сочетает в себе такие качества, как требовательность и деликатность. Сочетание, что и говорить, редкое. Требовательных преподавателей много. Тот же Собчак порой бывал сколь безжалостен, столь и беспощаден. Мог мокрого места от студента не оставить. Иное дело Толстой. Но я бы на первое место все же поставил его деликатность, а требовательность — на второе.

Вот, к примеру, на экзамене, пока не начнет отвечать первый доброволец, всегда есть люфт минут в десять-пятнадцать, которые отводятся ему на подготовку. Как-то раз, в одну из таких пауз Толстой сидел и что-то быстро писал перьевой ручкой, покрывая листки бумаги частыми густыми строчками. Как он заметил, что одна из студенток списывает — непонятно. Заметить то заметил, но своих занятий не прекратил, писать не перестал, а, не поднимая головы от стола, спросил:

— Не будет ли кто-нибудь так любезен, чтобы передать мне на несколько минут учебник. Я посмотрю и тут же его верну.

*** Академик Анатолий Васильевич Венедиктов — особая страница в жизни академика Юрия Кирилловича Толстого. После окончания гимназии юный Венедиктов вступил в РСДРП (б), был активным пропагандистом большевистского движения, за что привлекался к ответственности, но отошел от политики после поражения революции 1905-1907 г.г. и занялся наукой — сначала экономической, потом юридической, обучался на семинарах по римскому, гражданскому и торговому праву в престижных учебных центрах Европы — Берлине, Гейдельберге, Геттингене, Мюнхене, Лозанне. В 1944 году при воссоздании под его руководством после 14-летнего перерыва юридического факультета Ленинградского государственного университета был назначен его деканом.

В 1958 году профессор Венедиктов избирается действительным академиком Академии наук СССР. Он — кавалер ордена Ленина, лауреат Сталинской премии, заслуженный деятель науки РСФСР, почетный доктор права Варшавского университета. Скончался Венедиктов 9 августа 1959 года, похоронен на Серафимовском кладбище в Ленинграде.

Легенда пятая: Анатолий Васильевич Венедиктов

Толстой: Когда начал заниматься в кружке гражданского права, стал дипломантом, а затем и аспирантом Анатолия Васильевича, то мне открылись и двери его гостеприимного дома на Большой Московской…

Большую роль в доме играла старшая сестра Елены Владимировны — Александра Владимировна, маленькая сухонькая старушка, но, по-видимому, с очень твердым характером. За стол садилось довольно много народу, причем в доме было в то время две домработницы, которые прислуживали за столом. Александра Владимировна по старой привычке нередко свое обращение к присутствующим начинала со слова «господа». В этот момент Анатолий Васильевич начинал кашлять в салфетку. Александра Владимировна его останавливала: «Толя, перестаньте кашлять, я все равно скажу то, что считаю нужным». Ко мне Александра Владимировна благоволила. В семейном кругу она говорила: «Все–таки чувствуется, что он граф».

Анатолий Васильевич имел обыкновение всем, кто к нему приходил, подавать пальто. Я чувствовал себя при этом крайне неловко и всячески старался забрать у него пальто и одеться сам. Но это было не просто, так как Анатолий Васильевич цепко держал пальто своими сильными крестьянскими руками. При этом он иногда говорил: «Ленин всем подавал пальто». И вот однажды, набравшись нахальства, я в ответ заметил: «Но ведь Вы не Ленин». Анатолий Васильевич совершенно опешил и мгновенно выпустил пальто из рук. С тех пор он делал лишь робкие попытки подать мне пальто, и я одевался сам.

Когда я стал учиться в аспирантуре, Анатолий Васильевич подарил мне «Государственную социалистическую собственность» с такой надписью: Дорогому ученику и товарищу по научной работе Юре Толстому для «зверской» критики от автора. И надо сказать, что эту надпись я старался «отработать», расходясь с моим учителем по очень многим вопросам. Только сейчас понимаешь, какой такт и терпение в отношении меня проявлял Венедиктов.

Анатолий Васильевич был трезвенник. В лучшем случае он выпивал небольшой бокал сухого вина. После этого приходил в благодушное состояние и любил надо мной подтрунивать. Он брал мою маленькую печоринскую руку в свою, большую и надежную, и лукаво спрашивал: «Все–таки признайтесь, сколько было десятин», намекая на мое происхождение. Я не на шутку сердился и доказывал, что у моих родителей ничего не было.

Елена Владимировна становилась на мою сторону и выговаривала Анатолию Васильевичу за назойливость. Елена Владимировна любила советоваться со мной по всяким юридическим вопросам. Когда я, как мог, ей отвечал, она говорила: «Ну, вот, я все поняла, а у Толи никогда не добьешься толку». Однажды Анатолий Васильевич вспылил и сказал, обращаясь к Елене Владимировне: «Сколько раз я просил Вас, когда ко мне приходят мои ученики и товарищи по работе, не мешать нам своими вопросами». «Ухожу, ухожу», — отреагировала Елена Владимировна и величественно выплыла из кабинета.

Антон Иванов: Для Петербурга избрание Ю.К. в Российскую академию наук (в 2000 Ю.К. стал членом-корреспондентом РАН, в 2003 — действительным членом РАН, академиком) особенно значимо. Ведь он — первый за истекшие 40 лет юрист, живущий в нашем городе и принятый в Академию, и единственный из живущих, кто удостоен этой чести за труды именно в сфере гражданского права. Символично и то, что учитель Ю.К. — А.В. Венедиктов — был последним из петербуржцев, кто состоял в Академии, причем за труды опять-таки в сфере гражданского права. Что может быть лучшей иллюстрацией уровня той цивилистической школы, которую олицетворяет Ю.К. Разве что избрание его действительным членом Российской Академии наук! Но здесь загадывать что-либо бессмысленно: время все расставит по своим местам.

Ю.К. постоянно вспоминает своего учителя — академика А.В. Венедиктова, хотя с момента смерти последнего прошло свыше 40 лет. Достаточно обратиться к списку трудов Ю.К., среди которых есть немало работ, посвященных его учителю. Воспоминания об А.В. Венедиктове всегда проникнуты теплотой, о чем бы в них ни шла речь: о холостяцком житии учителя, о его отношении к науке или о политических взглядах.

Взгляды Ю.К. по основным проблемам гражданского права расходятся с теми, которые когда-то высказывал его наставник, но их обоих объединяет любовь к науке, требовательность к себе и забота об учениках. То, что когда-то Венедиктов вложил в Толстого, тот стремится передать своим ученикам. Неслучайно сферы их научных интересов в значительной мере совпадают.

Кондратъ: Естественно, в те годы мы и предполагать не могли, что Толстой станет академиком. По молодости лет просто не задумывались об этом. Узнав об этом событии, по электронной почте направили ему на факультет поздравления, которые он, конечно же, не получил. А жаль.

*** В 1990 году Ю.К. неожиданно для него приглашают в новый для СССР Комитет Конституционного надзора. Сам он так оценивает выбор КПСС: «По-видимому, попал в Комитет по двум причинам: во-первых, как цивилист и, во-вторых, и это пожалуй главное, как беспартийный. На момент утверждения состава Комитета оказался единственным беспартийным членом Комитета».

После того, как в 1991 г. Президент СССР М.С. Горбачев подал в отставку, были упразднены все центральные ведомства СССР, но Комитет конституционного надзора остался единственным неупраздненным государственным органом Советского Союза. В конце декабря 1991 года Комитет конституционного надзора СССР молча прекратил свое существование. При этом в «Ведомостях Верховного Совета СССР» не зафиксировано никаких решений о роспуске Комитета Конституционного надзора или отставке его членов. Таким образом, юридически Комитет Конституционного надзора СССР может считаться существующим до сих пор.

Легенда шестая: хождение в политику

Толстой: Теперь самое время поговорить о тех, кто оказался у кормила власти. Большинство из них были вынесены на гребень волны популизмом, который сродни необольшевизму. Вообще нынешние лидеры очень напоминают лобастых мальчиков первых лет революции. И тем, и другим нет сорока, а то и тридцати, и те, и другие ведут счет на миллионы, широкомасштабно мыслят и ради достижения своих целей (как правило, призрачных) готовы не останавливаться ни перед чем.

Есть, однако, существенные различия, причем не в пользу нынешних лидеров. Герои первых лет революции; имели за плечами какой-никакой жизненный опыт. Многие из них прошли тюрьмы, ссылки, вкусили горький хлеб на чужбине. Наши же герои пришли либо из элитных семей и жизни вообще не нюхали, либо из курилок многочисленных НИИ, где, изнывая от безделья, травили анекдоты, ждали своего часа для вступления в КПСС, волочились за лаборантками и секретаршами, а женившись, мучительно думали над тем, как протянуть от получки до получки.

Элитные мальчики были отделены от народа непроницаемой стеной правительственных дач и санаториев, закрытых распределителей, престижных круизов за государственный счет, пропускной системой в домах, где они жили, и в учреждениях, где они для видимости числились. Да и самый народ они, выражаясь словами Солженицына, кажется, в «Круге первом», воспринимали как население, рассматривая его как подходящее поле для всякого рода экспериментов и реализации честолюбивых замыслов.

Доминирующими их чертами были и остаются трусость, изнеженность и себялюбие. Они никогда бы не решились сами ни на какой сколько-нибудь значимый шаг, не окажись в силу благоприятного стечения обстоятельств у кормила власти.

Они продвигались бы по пути, проторенному их отцами и дедами, шныряли бы как мыши в коридорах власти на Старой площади, в МИДе, Минвнешторге, выражая собачью преданность своим начальникам, но, в отличие от четвероногих друзей, втайне их ненавидя. Так и дослужились бы они до персональной пенсии, почти наверняка разойдясь с первой своей женой (ошибка молодости!) либо имея на стороне любовницу, которая, в свою очередь, их бы доила, страдая от преждевременного ожирения и с плохо скрываемым презрением взирая на окружающий мир.

Что же касается мальчиков из второго слоя, то они решили, что им терять нечего, и не имея за душой ни прочных знаний, ни таланта, ни организаторских навыков, пустились на волнах популизма во все тяжкие, постоянно напоминая о том, что прежний режим им не давал ходу и только сейчас они могут развернуться вовсю.

Роднит тех и других то, что хмель власти ударил им в голову, они совершенно ошалели от открывшихся перед ними возможностей и зачастую сами не знают, что с ними делать. И уж во всяком случае не имея и понятия о глубинах народной жизни, не зная, почем фунт лиха, словом, не имея за душой ничего, кроме непомерных амбиций, они явно не владеют ситуацией, вынуждены притворяться и потихоньку переводят за рубеж неожиданно нажитые капиталы, переправляют туда своих детей и в любой момент готовы сигануть сами, как только почувствуют, что корабль, которым они вроде бы управляют, окончательно идет ко дну.

Вообще отношение к ним у меня примерно такое же, как к моим студентам и аспирантам, не подготовившимся к сдаче зачета или кандидатского минимума. Но если в первом случае положение затрагивает только тех, кто провалился, и в общем-то поправимо, то во втором — это крайне болезненно отражается на судьбах, а то и жизнях миллионов людей и зачастую непоправимо.

С одной стороны, отдаю отчет в том, что это — наши дети, хотя и испорченные воспитанием, а теперь еще властью и положением; с другой, мною все чаще овладевает желание поставить их в угол или ткнуть носом в то, что они наделали. Именно так поступают с котятами и щенятами, чтобы приучить их ходить, где следует [6].

Антон Иванов: Ю.К. постоянно интересуется политикой, если не как ее участник, то хотя бы как зритель. У него есть свое мнение по любому политическому вопросу, пусть даже тот никак его не затрагивает. На формирование его мнения господствующие общественные настроения практически не влияют. Политиков Ю.К. оценивает по их делам, а это означает, что мало кто из них может претендовать на хорошую оценку. Несмотря на то, что он и его родственники немало настрадались от коммунистов в XX в., либералом его тем не менее не назовешь.

Возможно, тут сыграл свою роль «синдром жертвы»: человек, который немало пострадал от государства, «прикипел» к нему душой и уже не в состоянии отринуть и забыть.

Ю.К. на практике сталкивался с политикой и с политиками лишь относительно короткий период своей жизни, а именно в начале 90-х гг., когда он был избран членом Комитета Конституционного надзора СССР. Этот комитет довольно быстро прекратил свое существование в связи с распадом СССР, однако Ю.К. вдоволь насладился лицезрением тогдашних политиков (нынешние, впрочем, не лучше).

Сказать, что политика ему понравилась, значит покривить против истины. Конкретное мнение о его впечатлениях можно составить, прочитав опубликованные им воспоминания (см. список трудов). Видимо, Ю.К. понял, что в политической жизни столько грязи, что лучше в нее не окунаться. Поэтому после разгона Комитета Конституционного надзора СССР он даже не пытался куда-нибудь устроиться, а просто вернулся на факультет.

Впрочем, правоведение в значительной мере тоже относится к политике, в особенности, когда речь идет о признании какого-либо закона неконституционным. Закрывая дорогу определенным законотворческим тенденциям, Конституционный Суд средствами права «делает политику». Отсюда давать заключения по каким-либо делам, рассматриваемым в Суде, значит вольно или невольно участвовать в политике.

Разумеется, судебная процедура идет строго по закону, но в России всегда были сильны «подводные течения», а механизм воздействия на нужных людей отработан до тонкости. Что касается Ю.К., то на нем такой механизм обычно «буксует». Ведь Ю.К., давая заключения, никогда не идет против своей совести, не меняет свои взгляды конкретным делам так ценятся в судебных кругах.

Кондратъ: Менее всего Ю.К. подвержен конъюнктуре, хотя политическая осторожность и корректность, как таковые, ему, безусловно, присущи. На мой взгляд, Ю.К. пошел в политику потому, что убедился в своей способности побеждать в научных спорах, научившись даже через много лет доказывать свою правоту.

Перестройка началась с публичных споров, участниками которых стали многие ученые, с которыми Ю.К. не только был знаком лично, но и которых он лично побеждал в многочисленных научных баталиях. Понимая, что свои юридические заблуждения его оппоненты перенесли в политическую сферу, Ю.К. дал им бой и на этом поприще. Вспомним историю с защитой диссертации Собчака. Может быть, вхождение Анатолия Александровича во власть и дало повод Ю.К. попробовать себя в политике?

Лет через 15 после окончания университета я приехал из Москвы в Питер для участия в каком-то официальном мероприятии, где встретил Толстого и, подгадав момент, в перерыве подошел к нему поздороваться.

— А Вы знаете, — сказал Ю.К., — я Вас помню. Вас и Осоцкого, — уточнил он, подумав.

Удивительно не то, что мы его помним. Удивительно, что Ю.К. нас не забывает, дай ему Бог здоровья!

*** И еще одна легенда академика Юрия (Георгия) Кирилловича Толстого состоит в том, что он пишет стихи. Ими мы и закончим наш очерк.

Гордитесь тем, что я — Толстой,

Наш род Россию обессмертил,

Клеветникам моим не верьте,

Я, право, не такой плохой.

Не раз в защиту униженных

Я голос громко поднимал,

Да и коленопреклоненно

Ни перед кем я не стоял.

Я правду говорил открыто,

О справедливости мечтал,

Хотя она давно забыта,

Я ей на верность присягал.

В моем глазу ища соринки,

В своем не видите бревна.

Как Вы нуждаетесь в дубинке,

Чтоб Вам за все воздать сполна.

СНОСКИ

1.См. Новая юстиция, № 1/2008

2. Подробнее см. Н.М. Бородина. Семь смертных грехов. Наказание за грехи. Покаяние и исповедь. Изд. «Артос-Медиа». Москва.2008.

3. Изд. Санкт-Петербург, 1999 г.

4. http://www.anekdot.ru/scripts/author

5. В.С. Маканин /Где сходилось небо с холмами — повесть (прим. ред).

6. Оценки Ю.К. относятся ко времени президентствования Б.Н. Ельцина