Мирошей Сережу звали в семье, друзья, близкие. Настоящее имя его было Мирон Иосифович Король. Но он взял псевдоним (тогда многие так делали) и стал Сергеем Наумовичем Мироновым [1].

[1] Миронов С.Н. — Начальник Чечено-Грозненского отдела ОГПУ (1925), зам начальника особого отдела Чёрного и Азовского морей (1921). Прим. ред.

Впервые я увидела Мирошу на митинге в Ростове. Было это, вероятно, в 1923 или 1924 году. Иван Александрович еще служил начальником штаба погранвойск Северного Кавказа.

Митинг проводили по поводу годовщины Красной Армии. Ораторы были малокультурные, неинтересные — наши ростовские, партейные.

И вдруг на трибуну поднялся совершенно незнакомый мне человек, весь в черном, в кожаном, в фуражке, с наганом у пояса. Говорил он что-то про мировую революцию, про интервентов, которых отогнали, но которые зарятся опять на нас напасть. Я не слушала, просто любовалась его сильным, красивым лицом…

Но дома я все–таки спросила Ивана Александровича: «Муша, кто это?» Он сказал: «Это один из командиров, которые приехали с Евдокимовым» [2]. И я о нем забыла.

[2] Евдокимов Е.Г. — полпред ОГПУ по Северо-Кавказскому краю (02.1924 –26.10.1929), 1-й секретарь Азово-Черноморского крайкома ВКП/б (07.01.1937 — 09. 1937). Прим. ред.

Но вот однажды нас, жен военнослужащих, вызвали в штаб и объявили, что мы занимаемся только нарядами и домашними делами, а это есть мещанство, и мы должны подтянуться к своим мужьям, а для начала стать политически грамотными. И назначили школу, куда мы должны каждый вторник к пяти часам являться, не опаздывая, на занятия по политграмоте с карандашом и тетрадкой для конспекта.

Иван Александрович сказал мне, что я его скомпрометирую, если не буду ходить, и я в ближайший вторник точно в пять часов пришла.

И вот мы сидим и болтаем, а сами оглядываем друг друга, кто как одет, у кого какой кулон на шее, у кого ожерелье — из настоящего жемчуга или поддельного и т.п…

И вдруг входит преподаватель, и я его тотчас узнаю — тот командир, который выступал на митинге! Но теперь уже без фуражки, и я его разглядела лучше. Породистое лицо, высокий лоб, изогнутые брови, чуть прищуренные улыбающиеся глаза необычной формы (верхние веки дугой, нижние — прямые) и эти удивительные ресницы — мохнатые, длиннющие, загнутые…

Он улыбнулся нам, улыбка у него оказалась обаятельная, и, смотрю, все наши дамы так и замерли. Назвался «Миронов», имени и отчества не сказал — тогда это было не принято — и объяснил, что ему поручена такая общественная работа: беседовать с нами на политические и общемировые темы…

Я тоже стала записывать…

Не выдержала, подняла руку. Миронов кивнул мне — дал слово… И вот я у него в первых ученицах, всех обставила…

А потом как-то… южный наш город… теплые весенние сумерки, мы расходимся после занятий по домам, и вдруг нагоняет меня и уже рядом со мной — Миронов. Погода прекрасная, домой не хочется, мы пошли в парк. Помню, он вдруг стал сочинять стихи сразу, экспромтом… Так мы стали встречаться…

Я уже знала, что Мироша воевал на польском фронте у Буденного, а став чекистом, получил орден ВЧК от Феликса Эдмундовича. Забегая вперед, скажу, что к годовщинам Красной Армии или ВЧК он получал и дружеские письма от Семена Михайловича и именные подарки, например золотые часы или маузер.

Миронов рассказывал мне о себе.

Он был родом из Киева. Был там такой район — Шулявка, это как в Одессе Молдаванка. Воры, бандиты, биндюжники, «золотовозы» — кто там только не жил! Жили там и евреи, жили деды и прадеды Мироши….

В 1915 году Мирошу призвали в армию. Он горел патриотическим чувством и желанием воевать за «веру, царя и отечество». Я думаю, что и — отличиться на войне. Это ему удалось. Он был призван простым солдатом, но вскоре сумел выделиться. Когда в 1916 году высочайше было разрешено евреям — но только лучшим из лучших! — присваивать офицерские звания, он сразу получил звание прапорщика, а к 1917 году был уже поручиком.

Но вот произошла революция, он снял форму и какое-то время не знал, что предпринять, но с его характером не мог долго оставаться в стороне и в 1918 году вступил в Красную Армию. В Первой конной Буденного Мироша сразу отличился, был выбран красным командиром, а в 1925 году вступил в партию.

Революция ему, еврею, открыла все дороги. Это оказалась его революция. Он быстро шел в гору. Азартный, увлеченный человек, он был баловнем жизни, ему все удавалось…

Так мы встречались целый год, и ничего между нами не было. А я и не хотела быстрого сближения. Потом Сережа уехал и прислал мне письмо: «Ты, наверное, сочла меня за гимназиста»…

Прошло несколько месяцев, и вдруг неожиданно моя подруга Сусанна тихонько сует мне записку: «Приходи в 6 часов на наше место. Сережа». Как описать эту встречу! Помню каждый взгляд, каждое слово. Но я успела заметить на его гимнастерке орден Боевого Красного Знамени. Тогда это был самый главный военный орден, и заслужить его было нелегко…

В тот же вечер он рассказал мне, что командовал частями ВЧК, когда они вместе с пехотой Уборевича подавили в Осетии и Дагестане мятеж имама Гоцинского [3], которого англичане снабжали оружием. Так он и получил орден: сумел взять имама живым и невредимым.

[3] Н. Гоцинский. IV имам Северного Кавказа. Возглавил антисоветский мятеж в Нагорном Дагестане (09.1920 — 07.05.1921). После подавления мятежа скрывался в горах. Арестован 05.09.1925 в Нагорной Чечне. По решению полпредства ОГПУ по Северо-Кавказскому краю расстрелян 28.09.1925 в Ростове-на-Дону. Прим. ред.

Он мне рассказывал, как брали имама. Это было очень трудно. В кавказских ущельях горцы проходили, как козы, а наши, непривычные, передвигались с трудом. Какой-то горец вызвался быть проводником и завел их в безнадежное ущелье, где они все чуть не погибли, — их там перестреляли бы всех. Миронов сам допрашивал этого горца и потом застрелил в упор. Урок этот ему помог. В похожее ущелье его чекисты вскоре сумели загнать имама и там предложили ему сдаться, а за это — жизнь и прощение.

В Ростове, помню, мы имама видели, его сопровождали два чекиста. Это был старик с брюшком, в белой чалме. Он ходил по базару и только указывал на желательное ему, а чекисты тут же угодливо покупали и расплачивались. Потом имама увезли в Москву.

— Что ему будет? — спрашивала я Сережу. Он отвечал, что не знает.

— Расстреляют?

— Возможно…

Хотя мы с Мирошей уехали в Алма-Ату, а потом в Днепропетровск, но каждый год в Мирошин отпуск мы ездили отдыхать на Черное море, а потом часто заскакивали в Грозный, Владикавказ или в Тбилиси, где у Мироши было много друзей по прежней работе.

Секретарем крайкома ВКП (б) в Закавказье был тогда Берия, а заместителем полномочного представителя ОГПУ в Закавказье — Абулян [4].

[4] Абулян А.Г. — начальник Чечено-Грозненского областного отдела ОГПУ (25.10.1925 — 17.03.1928). Прим. ред.

Абулян был другом Миронова. Они вместе сражались в буденновской армии; как и Сережа, он приехал в Ростов с Евдокимовым, и оттуда они уже получили назначение в разные места Кавказа.

Характер у Абуляна был независимый, Берии он подчиняться не хотел. Ну и получилось — два властителя в одной вотчине. Берия его возненавидел.

Тогда Миронов был уже начальником ОГПУ Днепропетровской области. И тут мы вдруг прочли в газете заметку о гибели Абуляна, погиб, мол, в автомобильной катастрофе. Миронов потемнел лицом, ничего мне не сказал, но я поняла — переживает. Когда через полтора месяца мы приехали в Тбилиси, я ему сказала:

— Надо пойти к вдове.

А он мне:

— Ты сходи сама, без меня.

Были у него основания для этого. Я пошла. У Абуляна жена была русская, рыжая, двое детей. Я зашла в дом. Нигде никого. Двери не заперты. Детей, видно, куда-то увезли. Только старуха приживалка меня встретила, бродит по дому как тень. Палец к губам приложила, указала на спальню.

Я заглянула туда. Жена Абуляна Валентина Васильевна, вся в черном, волосы растрепаны, глаза красные, полубезумные, сидит на полу, какие-то фотографии разбросаны… Увидела меня, разрыдалась. Когда успокоилась, шепчет мне:

— Знаешь, Ага, это Лаврентий его убил… Он, он убийца! Его люди!

И рассказывает. Летом жара, они жили на даче в горах. Абулян на машине к ним приезжал. Иногда очень поздно. И вот якобы его машина столкнулась с грузовиком. Ее нашли на дне пропасти. Оба — и Абулян и шофер — искалечены до неузнаваемости. Приперли их двумя грузовиками к краю и столкнули. Или убили, а потом сбросили? Никто не видел, — темно, ночь. Люди Берии и маршрут его хорошо знали, и время, когда ездит…

Когда я Миронову рассказала про это, он предостерег меня:

— Хочешь жить, — молчи про это! Никому ни слова!

Следствие уже закончилось, все шито-крыто, никто ни в чем не виноват, несчастный случай.

Несколько лет спустя мы узнали, что семья Абуляна в Москве. Я отправилась их навестить, пришла по адресу, а там другие люди уже поселились, и никто ничего про Абулянов не знает. Это было уже тогда, когда Сталин перевел Берию в Москву и тот стал заместителем Ежова.

Абуляны исчезли бесследно…

Но расскажу, что случилось еще до того, как мы приступили к ужину. Вход был за елкой. Смотрите на схему: вот здесь дверь, и чтобы попасть к столу Сталина, надо было близко пройти от нас. Все только стали рассаживаться, когда в дверях показался Берия — небольшой, полный, лысина, лицо серое, нездоровое, одутловатое, золотое пенсне поблескивает. Я заметила его, слегка толкнула Сережу. И вот Берия поравнялся с елкой, вот идет мимо нас, и тут прямо перед собой он увидел Сережу. Меня как ударило, точнее — все во мне словно сжалось. Глаза наши встретились, но на лице Берии ничего не отразилось. Он индифферентно прошел мимо.

И все–таки это был роковой миг. Лицом к лицу Берия столкнулся с прежним товарищем убитого им Абуляна. Он не мог его не узнать!

Конечно, я могу утешить себя, если это называется «утешением», что, снимая людей Ежова и ставя всюду своих, Берия, возможно, въедливо просмотрел все списки кадров главных наркоматов и без этой встречи выяснил бы — а что это за Миронов, не тот ли, что когда-то работал на Кавказе?

И, однако, все–таки этой встрече, тому, что мы внезапно оказались лицом к лицу друг перед другом, я приписываю все, что случилось позже. Уж очень сразу оно произошло, как причина и следствие…

Вот вскоре после этого мы и поехали на дачу к Фриновскому. Фриновский недавно вернулся с Дальнего Востока, куда они ездили с Мехлисом «прочищать» Особую Дальневосточную. Целый поезд с ними был специальных войск. И не только армию «прочищать», — Фриновский ликвидировал и всех начальников НКВД на Востоке. Помню, Мироша сказал: хорошо, мол, что я сейчас не там, — и со мной Фриновский расправился бы. И тут же добавил:

— Только один спасся.

— Спасся? — удивилась я.

— Удрал в Японию. Люшков [5].

[5] Люшков Г.С. — начальник УНКД по Азово-Черноморскому краю (1936-1937). Прим. ред.

Я ушам своим не поверила. «Спасся!» И это говорит Мироша с его партийной преданностью!

Фриновский подробно рассказал Миронову, как бежал Люшков, — он лично расследовал это дело. Я слышала этот рассказ и перескажу его вам.

Люшков был начальником отдела НКВД Дальневосточного Края, ему подчинялись и погранвойска, и наша разведка. Когда слухи, что Фриновский громит Особую Дальневосточную армию дошли до него, он не стал дожидаться, пока его арестуют. Фриновский Люшкова не любил как соперника — оба они были друзья Ежова. Люшков, ягодинец, только потому и уцелел, когда уничтожали ягодинцев.

В рассказе Фриновского звучала хищническая эта досада — эх, а этого не схватили, не успели, ускользнул, мол, подлец!

Фриновский рассказал о подробностях побега.

Своим подчиненным чекистам Люшков сказал, что должен лично встретиться на маньчжурской границе с нашим резидентом в Японии. Поздно вечером сел в машину с шофером и двумя чекистами, приехали на самую границу. Там пограничники ничего не спрашивали — начальство, мол, знает, что делает. Люшков наказал сопровождавшим ждать его тут, на заставе. А сам ушел пешком в степь, в кусты, на ничейную полосу.

Ждут они его час, два, три — нету. Светает. Они забеспокоились, посовещались, осторожно пошли на розыски. Долго искали и вдруг обнаружили — спит в ложбине под кустом.

— Мы думали, — говорят, — что вас убили!

А он:

— Нехорошо получилось. Я, очевидно, ждал, ждал его и сам не заметил, как заснул…

А он, Люшков, как теперь ясно, просто впотьмах заблудился, а что спит, — прикидывался, наверное.

На другой день он опять говорит своим: «Поедем, у меня было назначено с ним два дня для встречи. Вчера он не пришел, может быть, сегодня придет. Я приму возбуждающее лекарство, чтобы не уснуть».

И опять ушел. Они опять его ждали, ждали, опять кинулись искать, но на этот раз не нашли, а уже днем иностранное радио передало, что крупный работник, бывший заместитель начальника секретного политического отдела НКВД — Люшков — перешел маньчжурскую границу и попросил политического убежища в Японии.

Сенсация! Пресс-конференция. Один английский корреспондент спросил с презрением:

— Что заставило вас предать свою Родину?

А Люшков ему:

— Убийства Сталина!

Конечно, это я сейчас так говорю, — Фриновский тогда так сказать не мог, да и я бы не сказала. Жену Люшкова арестовали сразу.

Источник

Яковенко, Мира. Агнесса. Исповедь жены сталинского чекиста/Мира Яковенко. — Москва: Издательство АСТ, 2019. — 416 с. — (Очевидцы эпохи).