Старая, тяжелая от краски дверь наконец-то поддалась и я вошел. Впереди, как всегда, зияла яма. Никуда не делась. Потеки масла на кафельных стенах, масляные же железяки на дне. Стараясь не смотреть туда (ямы я боялся), я решительно обогнул ее по периметру и оказался на «чистой половине». Кислотными цветами здесь мерцал телевизор, торопились яркие биатлонистки, на заскорузлой клеёнке стола стояли: чашки, электрочайник, пепельница из консервной банки. Я кашлянул:

— Разрешите, пан Владек? — Я косил под военного, прусского фельдфебеля может. Это помогало не сойти с ума. Диван скрипнул, ком казённого одеяла шевельнулся:

— А, а… Валерочка! — прошелестел ком, блеснули очки — Проходи!

 — Спасибо. — Я кашлянул снова и одернул китель охранника. Шеврон охранной фирмы желтел слева, справа крохотно, но грозно чернел-белел команданте Че на красном фоне. Директор охранной фирмы всегда долго и тяжело изучал команданте, когда я приходил в офис, но не говорил ни слова. Видимо, побаивался.

В общем, в конце того декабря, я был охранником в школе. А внутри все горело, революция! И я думал выжить, как бы выжить, начищал форму и спецботинки и жил от банки коктейля до следующей. Хотя, скорее не знал, что делать дальше. Надвигалось сорок и мне было плохо. Люди стали прозрачными и понятными. Большинство из них смотрело на меня с любопытством. С гадливым любопытством. Люди любят, когда другим плохо. Но вот ведь самое главное, я их не осуждал. Просто мне было невыносимо грустно от этого и был конец года и всюду помигивали гирлянды.

А еще негде было жить. Да. И я спал на госпитальных армейских носилках в школьной мастерской под древней коричневой доской. Днем здесь орали подростки на уроках труда, а к ночи появлялся я и залитые луной верстаки, как солдаты в строю тянулись передо мной. Я был не очень строгим командиром. — Вольно, ребята! — говорил я и открывал банку и смотрел в окно на тревожное, иногда звездное небо. Чугунные батареи урчали… а пан Владек был моим соседом. Его здесь забыли какие-то арендаторы, какие-то сволочи с которыми он работал. В общем, пан Владек, Владислав или Владилен жил здесь давно и я вписался в эти утра. По утрам мы пили кофе. Вернее я, вывернув себя наизнанку, пил кофе и давил внутреннюю дрожь, а он заваривал чай. Говорили мы не очень много. Не хотели. Каждый из нас проживал свою историю. Мы курили и смотрели старый цветной телевизор. В конце того года шел биатлон и я смотрел на европейцев в теплых куртках с дымящимися термосами, отхлебывал свой дрянной кофе и затягивался. Пан Владек объяснял тонкости биатлона, он успел полюбить его, а я грелся. Какое-то тепло, теплота присутствовала здесь в гараже школьных мастерских. Витала. А еще лицо пана Владека начинало лучиться, потому что сразу после биатлона звучало: — Туд — ут, туд — ут, ту — ду — ду — ду — у! Позывные, в общем, мелодия, и появлялась она — Розовая Пантера. Пан Владек, как дитя, был влюблен в эту грациозную мультяшку. А я… а мне было пора на службу. Так что я оставлял их наедине, да и не стоило им мешать. И я до сих пор не знаю, чем его зацепила эта розовая кошка. Только однажды утром, я помню, отвлек его от мультика. Открыв дверь гаража, я увидел снег. В этом городе снег нечастое явление, поэтому я застыл на пороге и сказал:

— Пан Владек, снег!

 — Снег? — очки его блеснули, он отвлекся от экрана и посмотрел на меня. Лицо его стало грустным. Наверное, за шестьдесят и больше лет своей жизни он видел много снега. Так я подумал, а вслух сказал:

— Хорошего вам дня. До вечера.

Уже несколько лет прошло, я выжил, а пан Владек исчез. Не знаю, жив ли? Всё теперь по-другому. Мне, правда, иногда не хватает того декабря, где я стою и наблюдаю летящий снег, машины, прохожих через мигающий свет китайских лампочек. Передо мною стакан с портвейном и галдят пьяницы — постоянные клиенты винной лавки. И, конечно же, не хватает пана Владека, мерцающего экрана и нашего утреннего ритуала с кофе. Кто знает, может мы все еще там, за столом с заскорузлой клеёнкой, где-нибудь в другом измерении, на небе что ли, но в том же декабре. И еще у нас на груди по медали, потому что я уверен, на небе таким как мы дают медали и на них выбиты годы нашей жизни. Сидим… курим, с нами Розовая Пантера и звучит музыка: — Туд — ут туд — ут ту-ду ту-ду-у-у…