Create post

Теория дневника

Дневник — это жизнь, как если бы у неё были начало и конец, а не рутинная текучесть впечатлений. Дневник — одновременно схема жизни и невозможность предстать в этой жизни в виде чистой и обособленной схемы, поэтому жизнь текуча и несобытийна, в то время как текст о жизни есть сама жизнь или событие, дающее возможность бытию быть как единственному и судьбоносному горизонту существования. Чтобы я не писал, мои шаги необратимы, как необратимо само sein; как бы я не отрекался, всё, что написано здесь, в дневнике, нечто иное как вечные органы этого искусственного тела, сотканного из бумаги и чернил. Словами я рисую уже давно нарисованное тело, которое есть вместе с этим собственный образ; подобное тело бессмертно и только оно может себя ранить — любые другие формы воздействия остаются в нём лишь в виде бесследных линий. У того, что бесплотно, есть мифическая судьба; то же, что плотно и вещественно, есть только миф и непроглядная дорога повторений.

Дневник не обязывает нас обращаться к структуре каждый раз при возведении дискурса; рассуждение в случае заметок или отрывков — это движение с полоборота. Дневник — не продукт бытописания, посколько последний аспект требует от нас наличия композиции в картине, присутствия чёткой перспективы. Я записываю не то чтобы свои наблюдения, а намекаю на то, что эти наблюдения как-то меня коснутся, что они произойдут в некоем гипотетическом времени, когда категории рассудка и трансцендентальные формы разума вступят в эпоху полной легитимности. По существу, дневник представляет собой импульсивное удержание порога мира — того мира, что исполнен смысла и пронизан сетью причинности; мир-номос. Тело, которое я пускаю в пространство разнозненных фраз — это моё настоящее тело, стремящееся к письму; разрыв той границы, что диктует условия экспрессии выражаемого; дневник — это выражение, не считающееся ни с чем, кроме самого себя. Выражение в виде заметки, наблюдения, пространного признания в любви и проч. обходит знаковую транзакцию; само по себе, ничему не эквивалентное — выражение в момент возникновения; аспект эквивалентности обнаруживается только в процессе чтения дневника с целью сквозь оставленные человеком следы возродить его биографию. Проблема же заключается в том, что биография — это вид тирании, чьим главным органом управления является цельность, целесообразность и желание привести существование индивида к общему знаменателю (то есть сделать ин-дивида дивидуальным), дабы посредством подобия ввести сравнение с множеством; биография снимает интенсивность жизни и утверждает хронологию жизни. В дневнике фраза бежит от языка к жесту, от механики движения к самому движению; тело дневника — тело-различие, тело, не похожее на себя; тело биографии — кодированное тело, и не тела походят друг на друга, но над телами, что сами состоят из цифр, реет повсеместная власть кода.

Понять — одна из последних целей того человека, кто ведёт дневник. И не то чтобы у дневника была цель (конечно, можно привести в пример несколько имён, таких как Беньямин или Барт, у которых явно была цель в каждодневных заметках, но вряд ли цель выполняла какую-то конститутивную функцию и была исчерпывающей для произведения, поскольку трудно представить, как Беньямин, расхаживая по Москве, заранее предполагал, что запишет в дневник — город случайно оказался на страницах, мысль не выбирает улицу или проспект), которая и могла бы идентифицировать текст с чем-то ему внешним — с жанром, направлением, традицией; дневник — это выражение, не строящееся по законам грамматики, а исходящее из тела, почти являющееся телом. Фраза, чья плоть есть звук, но не знаковая структура, — сингулярная точка, где мир нисходит к тому реактивному пласту, когда действительность сводится к собственному началу — раскалённой символической почве. То есть рецепция в дневнике — та рецепция, что ещё не принадлежит ничему, кроме самой себя. Я пишу — я отказываюсь от эмпирического существа памяти, примыкая к идеальному телу забвения; я вверяю себя интенции, оторванной от логических построений; тело собирается в голос, становясь нерасчленимым, по той причине, что звук расчленить невозможно — разве что оборвать. Дневник уже хранит в себе то, что отринет его стихийность и лоскутность; не импликация конструктов, а сжатие света. Представим себе роман — не в ракурсе его драматургического строения, а взлёта чувствительности (на самом деле, характеристика довольно банальная), — это фраза, заметка в дневнике. К примеру, я влюблён. Дневник, конечно, может позволить мне расписать в самых прелестных красках объект моих волнений, но всё это — лишь объективация чувства, умерщвление раздражения; нет, моё чувство, терпящее совершенно любые степени сжатия (ведь само чувство есть перманентное самовысвобождение) — это строчка вверху страницы. И необязательно совмещать обозначаемое и обозначающее, то есть само сжатие — не компановка содержания, а произвол языка, вновь вернувшегося к речи. Роман уже написан, любовь уже воплощена, жизнь уже прожита; дневник обращает нас к этому «уже» — мы пишем «уже», и пройдённый путь кажется нам продолжающемся.

Дневник — это не способ приобретения глаз Другого. Ведь не является ли сам дневник плотью нашего собственного различия, игрой индивидуации, когда мы отворачиваемся от идентичности с историей и летописью в сторону идентичности со звуком и светом? Мы пишем себя, делая собственное тело светоносным и звенящим — колебания постоянно удерживаются максимально близко к резонансу, когда сам резонанс — это смерть.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About