Бывший друг детства, ну, тот самый, который бегал со спущенными колготками на занятиях по рисованию, вдруг позвонил откуда-то из новостройки в Марьино и мужским таким басом с хрипотцой настойчиво позвал в гости. Память нехотя вспоминает: дырки в паркете и дежурства по квартире, личный круг для унитаза, «моя кастрюля на верхней полке» и стена с двумя рядами полотенец.

А еще был сосед-металлист с электрогитарой «Урал», его мама-бухгалтер, как говорили, «от Бога» (боюсь представить, где же тогда «от дьявола»), пара товароведов в комнате напротив, вечно кашляющий через стенку режиссер с актрисой ТЮЗа и хомячок. Умерший быт Москвы. Постсоветский рай с банным днем по четвергам и холодильником в комнате.

С одной стороны — да, интересно, кто из этого всего вырос. С другой — новостройка в Марьино.

Пока трясусь с работы в вагоне между чужой подмышкой и огненно-рыжим воротником, представляю неудачника с коробочкой-сокровищницей, как в фильме «Амели», где он полжизни хранит фантик от жвачки “Love is” и оловянного солдатика с отломанным шлемом, найденного совместными усилиями на районной помойке. Поиски в социальных сетях ни к чему не приводят, да и фамилия вспоминается с трудом.

Следующая гипотеза выдвигается после стаканчика горячительного с друзьями: может быть, он — писатель-затворник, и мне первой расскажет, как успел открыть в себе талант, падая с дворовой железной «паутинки» в районе Шоссе Энтузиастов? Или нет, он пошел воевать в Чечню и потерял ногу, а потом еще и руку, и жену и квартиру. И вообще, живет в картонной коробке на улице, а мне позвонил из таксофона и теперь ему нечего есть целую неделю. А может быть, он просто одинокий геймер, но вот Windows завис, и он вдохновлен начать новую жизнь с понедельника. Посидел, повспоминал нашу коммуналку с вечно текущей Ниагарой в туалете и газовой колонкой, и позвонил.

***

Смотрю на Google-панораме места своего детства. Романтика Третьего кольца, вместо старой школы — гинекологическая больница. Где-то здесь рядом была главная районная «стекляшка», где мы с мамой стояли в очереди за кефиром. Причем мама все время говорила, что «она сейчас придет», летая между мясным отделом, кулинарией и соками-водами. Ребенок в это время должен был трястись от страха, что очередь дойдет до суровой продавщицы с сюрреалистическим конусом на голове, а мама не успеет. Хотя, впрочем, и кефира больше нет. Google говорит, что на этом месте теперь стоматология. Из прошлого осталась только бензоколонка, на которой мой дядя в студенчестве подрабатывал сторожем. Не густо.

Пока запихиваю грязные носки в машинку, вспоминаю, как мы раз в неделю ходили в прачечную куда-то в район улицы Буракова. Это была прачечная самообслуживания. Сам гадишь — сам гладишь. Зимой ходить было особенно весело: сложил белье на санки и повез. А вот в остальные времена года активно развивалась способность засовывать штаны в кошелки и вязать узлы из простыней. Для экономии стирали вскладчину. Со двора отряжались добровольцы, им сдавались грязные штопаные свитера, переходящие друг другу по наследству в разные квартиры.

Прачечная осталась, как говорит Google, и даже обзавелась сайтом. Новость на главной странице: «Победителями конкурса в номинации “Гладильщица белья на каландрах” стали Соловникова Л.В., Крюкова Л.В». Ностальгия пересиливает здравый смысл даже после того, как интеренет сообщает, что до Марьино три часа ходу.

Только ненормальный человек поедет в панельные дома искать прошлое старой Москвы. То есть я. Озираюсь по сторонам. Клоны домов, различающиеся только номерами. Но их, к сожалению, тоже не видно, потому что в двух из трех домов перегорела лампочка, а последний — на капитальном ремонте. Бабушка-навигатор любезно провожает в страшный подъезд. «Остановись», — как бы говорит мне ситуация. Но я решила пройти все мытарства до конца.

***

Друг детства сидит напротив меня, с трудом превозмогая похмелье. Дорогой телефон вот-вот выпадет из кармана синего спортивного костюма, а на щеке у него отпечатался след от какого-то неясного предмета. Чай стынет в единственной чашке. На окне — гирлянда с какого-то из Новых Годов и рентгеновский снимок сломанной челюсти. А так, в целом, квартира очень милая. Есть даже душевая кабина с налетом цвета спелой моркови. Новый старый друг, с тоской глядя на «Пирож. Картошка» в картонной коробочке, в подробностях рассказывает «забавную» историю, как одному приятелю надо было помочь поджечь машину. «Он не то чтобы кореш мне был, но я за базар его отвечаю. Лара не кинет. Он — не падаль какая».

По дороге домой я отчаянно пыталась проследить линии наших судеб. Жевали пластилин на лепке, мучились фортепиано, рисовали что-то, отчаянно напоминавшее земных существ. Шлялись по помойкам и гаражам, воровали яблоки на экскурсии по Московскому Кремлю, мамы потом плакали от стыда и пороли нас прыгалками. Я старалась вспомнить, в какой из дней моего детства эстетика спортивного костюма показалась мне не очень убедительной, а сердце осталось равнодушным к шелухе от семечек? Почему душа моя не полюбила выдохшееся пиво «Жигули» и подъезд с его свисающими горелыми спичками на потолке?

Ведь мы вместе росли с бельевой веревкой посреди комнаты, пьющими соседями и сдачей макулатуры раз в месяц. Ходили в общую, еще советскую школу с дедушкой-лениным на форзаце «Азбуки», хотя он уже и был объявлен плохим. На нас закончился сэконд-хэнд со школьной мышиной формой от старших братьев и сестер. Учителя продолжали по инерции рассказывать про «город солнца», а ученики вовсю сосали «чупа-чупс». Мы вместе пережили очередь в Макдоналдс за первым гамбургером, а потом разъехались из коммуналки в разные концы Москвы, потому что родители устали так жить и скопили на взятку ЖЭКу. Все прозаично.

***

Стало ли это камнем на распутье? Есть ли зависимость между брожением личности и уродливым панельным домом? Наносит ли столь серьезную психологическую травму суровый примкадный пейзаж? Его родителям хватило на новое Марьино (мама — учитель, папа — таксист и лифтер по выходным), моим — на пустынный отрезок между «Выхино» и «Кузьминками» (папа — таксист, пожарник и несостоявшийся преподаватель шахмат).

Кому-то с родителями повезло больше, и они переехали в район Университета (мама — бухгалтер, папа — директор того самого ЖЭКа). Другие просто запаслись терпением и вместе с внуками дождались обещанного жилья в Химках или Митино.

Я не знаю, носят ли остальные друзья моего детства спортивные костюмы или одеваются в модных магазинах, ломают ли челюсти друг другу или какой-то третьей стороне, читают ли Лермонтова или совершенствуются в играх на планшете, но я уверена, что всех нас — новых, взрослых, самостоятельных, живущих уже в совершенно другой стране — до сих пор объединяет нечто большее, чем клятвы масонов, тайны тамплиеров и красно-белая верность фанатов «Спартака».

Не ощутить вам, переезжающим на съемные квартиры или впадающим в рабство ипотеки, того сладкого чувства, когда в собственной квартире можно зайти в туалет и сидеть там, сколько хочешь, не подкладывая под себя убогий деревянный стульчак, на котором написана твоя фамилия.